Август Стриндберг - Серебряное озеро
Мальчик же, по-видимому, разобрался в том, что ему написано на роду, поскольку вскоре перестал жаловаться и сделался молчалив и угрюм. В свободное время он должен был помогать отцу в лавке, вернее, на складе. Там ему приходилось смешивать испорченный товар с хорошим. Например, подмоченный при перевозке кофе тоже подлежал продаже, а потому его добавляли к более приличным сортам. Шерстяную пряжу положено было перемешать с хлопчатой, нюхательный табак — с кофейной гущей, а на самые дрянные сигары для улучшения вкуса наклеивались ярлыки с завышенной ценой… и прочее в том же духе. Иногда хозяйского сына ставили и за прилавок, где его учили, каких покупателей можно надувать, а с какими это опасно; ребятишкам полагалось подсунуть в сдаче фальшивую монету, а девушкам надо было заговаривать зубы, чтобы они не заметили, как ты нажимаешь большим пальцем на чашу весов. Труднее всего мальчику давалась как раз хитрость с весами, потому что весы он видел в здании суда — позолоченные весы на белом фоне, с мечом наверху, и это обозначало справедливость. Вот таким образом его воспитывали.
Когда однажды до Либоца дошло, в чем он погряз, мальчик прихватил на чердак веревку и повесился; его хватились, отыскали и вернули к жизни, а потом целую неделю пороли. С тех пор его, по крайней мере, больше не заставляли отпускать товар, так что он налег на учебу и сдал экзамены на аттестат зрелости. Забрезжила надежда на лучшее будущее, и отец наметил для него карьеру юриста. Всех бесчестных людей тянет к правосудию, они обожают законодательство — в той мере, в какой оно способно защитить их от судебного иска. Не случайно кто-то сформулировал парадокс о том, что лицам, которые идут по судейской линии, должно быть мило кресло прокурора, поскольку они испытывают врожденный страх перед скамьей подсудимых.
Став-таки законоведом, Эдвард Либоц попробовал свои силы и в апелляционных, и в городских судах, но нигде не прижился. Тогда нужда подтолкнула его к адвокатуре, и он за весьма скромную плату нанял квартиру из двух смежных комнат, заказал табличку на дверь, купил самое необходимое из обстановки и заделался адвокатом в этом провинциальном городишке.
Поскольку в Либоце крепко сидели отцовские принципы ведения дел, он позволил себе кое-какие мелкие уловки, которые считаются невинными в обыденной жизни, но которые не подобают человеку, посвятившему свою жизнь защите справедливости. Среди прочего, он велел выгравировать на табличке свое звание, «экстраординарный нотариус апелляционного суда», причем попросил написать первое слово в сокращении и такими маленькими буквами, чтобы оно было почти неразличимо. Он действительно был нотариусом апелляционного суда, однако раньше, а не теперь, так что ему следовало бы поставить впереди еще одно сокращение, от слова «бывший». В передней комнате располагавшейся на первом этаже квартирки он устроил контору и посадил там писарем молодого человека девятнадцати лет от роду, прежде служившего в губернской канцелярии.
Миновал первый день. Прохожие останавливались и читали табличку, и в каждом из них Либоц видел потенциального клиента.
— Пиши! — призывал он юношу.
— Что писать? — спрашивал тот.
— Да пиши хоть понарошку, иначе народ подумает, мы тут баклуши бьем.
Молодой человек с улыбкой принимался водить пером по бумаге. Хитрость опять-таки была невинная, но за ней последовал целый ряд других наставлений, плоды которых надеялся собрать впоследствии хозяин.
Клиентов не было целую неделю, при том что Либоцу, не имевшему никакого капитала, приходилось изображать перед прислугой богача. За обед он пока что заплатить мог, так что есть ходил к Асканию, который принимал его с напускной холодностью.
Прошла еще неделя, снова без единого клиента. Либоца охватило беспокойство. Он вышел из конторы и пригляделся к ней снаружи, пытаясь разобраться, в чем тут может быть загвоздка. Ему почудилось, что он нашел причину: металлическая табличка слишком отсвечивала, так что поддавалась прочтению только с одного места на тротуаре. Он распорядился нанести на зеркальную поверхность мат, но и в третью неделю не случилось ни одного посетителя.
Либоц перестал ужинать, похудел, пожелтел лицом до цвета канифоли, тем не менее вечером, закрыв контору, под пристальным взглядом служанки направлялся в «Городской погребок», где, однако, проходил не дальше сеней: постояв там некоторое время, шел гулять. В кармане у него лежало всего пять крон.
Однажды в городок прибыл с гастролями Знаменитый Артист N., которому предстояло исполнить заглавную роль в «Адвокате Книвинге»[59]. Этот прославленный актер, считавшийся первым в Стокгольме, никогда еще не выступал в провинции, а потому оставался неизвестен местным жителям. Неудивительно, что в зале, куда с отчаяния забрел Либоц, было почти пусто. Будучи едва ли не единственным зрителем партера, он видел, какое огорчение принес великому артисту этот пустой зал, и подумал о том, сколь преходящи бывают величие и слава.
Надо сказать, что сбоку бельэтажа сидел Асканий, который одним глазом смотрел на сцену, а другим — на Либоца и, пока там разворачивалась плачевная жизнь адвоката, время от времени посмеивался в сторону партера. Когда на сцене возвестили о появлении клиента и Книвинг велел канцеляристам писать, Асканий расхохотался в голос. Либоц, совершенно уверенный, что сам изобрел нехитрую уловку, сидел как на угольях и по мере разворачивания действия чувствовал себя так, словно его раздевают донага. По окончании представления он пошел в сторону городской окраины и, миновав заставу, взобрался на дальнюю гору, где не раз предавался размышлениям.
На другой день трактирщик, сидя в обеденное время у себя за стойкой, приметил в «кумушкино зеркальце» идущего по улице Либоца. Богатый жизненный опыт и познания в области человеческой природы подсказали Асканию, что уверенным шагом адвокат пытается скрыть свою неуверенность, а когда тот остановился возле двери, затем отвернулся от нее и принялся ходить взад-вперед по улице, трактирщик смекнул, что дело дошло до открывания кредита, и уже заготовил вежливый ответ: дескать, в долг отпускаем только своим. Но когда несчастный застыл около фонарного столба, переводя взор с земли, где он словно искал собственную могилу, на небеса, которые хотел молить о помощи, Асканий не выдержал и переменил решение, мечтая только о том, чтобы отчаявшийся сам почувствовал, что его примут в трактире без денег.
И представьте себе, дружелюбные взгляды будто проникли сквозь стекло и Либоц, подтянувшись, направился в трактир, где проследовал прямо к стойке и, указав на грифельную доску, со своим невыразимо грустным смешком спросил:
— Вы позволите?
— Разумеется, господин нотариус, сколько вам будет угодно.
Как бы в оправдание неприятной просьбы, Либоц посчитал нужным прибавить к сказанному еще несколько слов:
— У меня, сами понимаете, было много расходов по обустройству…
— Конечно, конечно, начинать всегда трудно, самое главное — не отчаиваться. Мужайтесь, и у вас все получится!
После этого адвокат прежде всего убрал с таблички безобидный «апелляционный суд». Асканию как раз случилось проходить мимо, когда вешали новую вывеску. Окно стояло нараспашку, и он увидел в конторе Либоца. Трактирщик только кивнул ему и одобрительно посмотрел на табличку: мол, давно бы так…
Клиентов, однако, не прибавилось. И все же в конце концов в адвокатскую контору заглянула старушка — в пожухлой, как опавшая листва, шали и рассыпающейся от ветхости юбке. Либоц заметил ее в окно, но не стал просить молодого конторщика писать — это был первый урок, усвоенный им из «Адвоката Книвинга».
Он пригласил пожилую даму сесть и изложить свое дело.
— Так вот… — заговорила она и сама испугалась, однако докончила: — Мне нужна ваша помощь, только… у меня нет денег заплатить.
Поначалу Либоц воспринял старухины слова как насмешку и едва не отослал ее прочь, но быстро передумал — скорее из страха, нежели из сострадания, в котором, по его мнению, сам нуждался не меньше.
— Чем могу помочь? — любезнейшим тоном осведомился он.
Ей требовалась доверенность для сына в Америке, и нужная бумага была выправлена.
— Большое вам спасибо, и да благословит вас Господь за помощь, — в слезах пролепетала на прощание старуха.
— Я ничего такого не сделал… и всего вам самого доброго!
* * *Когда Либоц пришел в этот день в трактир, от его внимания не укрылось, что Асканий как-то необычно провожает его взглядом, а когда адвокат доел обед, трактирщик сам подошел к нему и спросил, не хочет ли он выпить чашечку кофе в саду. Такой чести Либоц еще не удостаивался, посему приглашение было без колебаний принято.
Вскоре они с хозяином уже сидели в павильоне на берегу — за кофе и всем, что положено. Заведя сначала речь о разных общих материях, Асканий потом коснулся темы жизненных трудностей, а закончил предложением одолжить Либоцу кругленькую сумму, безо всяких процентов и залога.
