Владимир Орлов - Солёный арбуз
Виталий молчал, и Букварь кончил неуверенно:
— И Кешка...
Он не услышал и не увидел, а просто успел почувствовать, что Виталий соскочил с кровати и метнулся к нему. Букварь повернул голову. Виталий стоял рядом, прямой и резкий, как восклицательный знак. Он кричал:
— Лучше? Кому лучше? Тебе лучше! Чтобы сохранить душевное равновесие! Чтобы осталось неколебимым твое младенческое представление о мире и людях! И тебе ничто не мешало бы думать, что люди делятся на белых и черных, подонков и идеальных, а между ними — четкая граница, и они находятся в состоянии войны! Да ты пойми, старик, что люди — не электрические заряды и не элементарные частицы. Каждый из людей несет в себе и плюсы и минусы! Главное в жизни не контрасты, а полутона. Пойми, ничто не встречается в чистом виде! Нет ничего более вредного, чем выдумывать себе идеалы. И твой Зименко...
— Не трогай Зименко!
— ...И тот пионер, которому поставлен памятник в Березовке, — помнишь, видели? — возможно, был ябедой или однажды не заступился за слабого...
— Ты его не знал и не выдумывай!
— Я говорю условно. Люди писаны не одной краской. Они многоцветные! Они сложные! И это здорово! Да, четыре десятка лет еще не вытравили всю дрянь, что накапливалась тысячелетиями. Но некоторые вещи, естественные для человека, мы по инерции продолжаем называть дрянью. А ведь у человека, помимо всего прочего, есть живущий организм, и ему на самом деле нужно есть, спать и оплодотворяться! Физиологию-то человека, разницу темпераментов пока не переделали... И ты не спрашивай! Сам думай! Сам разбирайся в каше своих мыслей!
— У тебя, что ли, нет каши?
— Есть. Только твою кашу я давно съел! Она манная, с малиновым вареньем!
— Ладно, не кричи. Посмотри. Солнце заходит.
29
Солнце заходило за сопку Золотой конек.
Камней, к которым Букварь привык на Канзыбе, поблизости не было, и он стоял прислонившись к стволу сосны.
Сопка съедала солнце.
Еще минуту назад солнце огромным шаром, горевшим электрическим светом, проглядывало сквозь раскинутые лапы сосен и елей, как к магниту, скатывалось к сопке. Оно крупнело и быстро наливалось огненным соком.
Сопка схватила солнце зубами. Зубы у сопки были мелкие и острые, как у щуки. Днем они зеленели, а теперь стали черными. Зубы эти солнце не кусали, а только держали.
Сопка медленно проглатывала солнце, распухшее и красное. А когда проглотила, слетелись к острым ее зубам черные облака, быстрые и неожиданные, как воронье.
Красный, огненный сок растекся по холодеющему небу, и края неба стали двухцветными, розовато-голубыми.
«А может быть, на самом деле, — подумал Букварь, — пионер из Березовки был ябедой...»
Он выругался со злостью, гоня эту нелепую мысль.
Солнце, зайдя за сопку, словно провело за собой черту и оставило Букваря наедине с его вопросами.
Он решил не уходить от них, а разобраться, разобраться не спеша и до конца. Он опустился на коричневый толстый корень кедра и стал жевать травинку. Букварь вспомнил Кешкины слова, сказанные однажды о нем: «Нет, он какой-то ненормальный!» — и тут же услышал голоса своих суздальских соседей, Мышлаковых. Мышлаковы жили через дом, торговали на суздальском базаре клубникой и крупным мохнатым крыжовником, и у них на дубовом комоде спали мраморные слоны. Встречая мать или отца Букваря, Мышлаковы вздыхали сочувственно: «Сын у вас какой-то странный». Они и Букварю говорили в глаза: «Какой-то ты ненормальный!» — когда он рассказывал им, что в Суздале на одной из колоколен сидит Золотой петушок, а в Кремле живет князь Гвидон. «Гвидон! Там нынче музей, пять копеек за вход, одни идиоты ходят». И когда Букварь, уезжая в Саяны, рассказывал, какие необыкновенные люди строят там трассу, Мышлаковы вздыхали снова: «Ненормальный!»
Значит, и встреча с настоящей жизнью, встреча с ней лицом к лицу испугала и расстроила его, расстроила тем, что жизнь не совпала с образом, который он себе создал, как расстроила в свое время первая встреча с родным городом, и он держится за свои старые представления только потому, что не хочет поверить в правоту тихого и липкого шепота мраморных слонов, дремлющих на дубовом комоде. Значит, все-таки правы слоны, и, хочешь не хочешь, с этим нужно примириться?
Нет! В том-то и дело, что ни слоны, ни Бульдозер, прокричавший «Все вы такие!», не знают ни грана правды. Пусть его представления не совпали с реальностью жизни. От этого люди не стали менее интересными и красивыми. Черт с ними, с этими суздальскими зонтиками и велосипедами! Какое значение имеют они в жизни Суздаля! Черт с ними, со всякими мелочами! Какое отношение имеют они к людям и жизни!
Николай так и остался тем же самым Николаем, который валил деревья на просеке, выгнал вора из таежной деревушки, перебрался с мешком макарон через замерзшую Джебь, который умеет работать от зари и до зари и не из-за денег, а потому что это доставляет удовольствие. Он остался тем же самым Николаем, который и ему, Букварю, помог повзрослеть, стать более уверенным в себе. Это Николай заставил его подняться на столб, выпрямившись, ступая полной ступней, идти по камню, по жизни. Но...
Добавилось «но»... Оно не уничтожило Николая, не перечеркнуло его, оно просто добавилось к нему. Идеал оказался земным.
Сущность Николая не изменилась от этого. Значит, нужно увидеть в каждом — в Кешке, в Зойке, в Виталии — сущность их и отклонения от нее. Значит, не надо бояться этих отклонений и возмущаться ими. Они, видимо, естественны, как естественна сложность мира. Просто надо научиться видеть, что хорошего каждый дает людям, и считать это главным в человеке.
Несколько дней назад, когда он услышал от Кешки о Николае, ему показалось, что небо перевернулось и начало падать. Он тогда шагал тайгой и спешил, хотел увидеть глаза Николая и узнать все. И вот он знает все. И он спокоен. Небо не перевернулось и не упало. Сам он, Букварь, не стал кричать на всю тайгу: «Как же так!» Он только допил минусинское пиво.
Он спокоен. Он знает, что в человеке главное.
Да, пожалуй, в обыкновенном человеке, в людях, строящих дорогу на Тайшет, два начала. Одним, высоким, руководит идея, дело, энтузиазм, другим — природа человека, заботы о еде, о сне, о всякой там физиологии. В разные моменты люди светятся по-разному. Чаще они горят, но иногда и тлеют, ворчат, рассказывают сальные анекдоты, пошло пристают к девчонкам, клянут начальство.
Пусть пока всякие мелочи еще остались в людях. Ведь на самом деле четыре с половиной десятка лет не смогли сразу, одним ударом выкорчевать в человеке насаженное тысячелетиями. Для корчевки этой нужны многие и многие годы. Может быть, века.
И вот поэтому не надо искусственной спешки. Такой, которая бывает, когда исполкомовская комиссия принимает новый дом и вдруг оказывается, что надо переделать плинтусы. В душе-то таких простых вещей, как плинтусы, не бывает. Вот и не надо горячиться, преувеличивать, придавать значение мелочам. Наверное, подумал Букварь, все-таки прав Николай и права скала под названием «Тарелка». Спокойная, умиротворяющая, высилась она над молчаливой тайгой, над мелочными переживаниями и сомнениями, спрятанными зеленым морем.
Так и ты живи! Корчуй старое в самом себе, корчуй непримиримо, но к другим будь терпимым. Не навязывай им своих правил, они только смеяться будут. Люди живут как умеют. И переделывают себя как умеют.
А сам ты от своих принципов не отступай ни на шаг. Пусть тебя считают наивным. Пусть! Раз уж у тебя такой темперамент.
Так думал Букварь.
Он жевал травинку и сидел на толстом коричневом корне, прислонившись к желтому кедровому боку.
Он услышал, как в поселке заревели динамики и шипящие брызги шампанского полетели со старой, довоенной пластинки в тайгу. «Береговых включил свою шарманку — подумал Букварь. — Может, сходить на танцы? Все-таки суббота...»
Он встал.
30
Просыпались неохотно, позевывая.
Будило солнце, жаркое и настойчивое. Оно высвечивало стены и щекотало Букварю пятки, высунувшиеся из-под простыни.
— Даже в воскресенье поспать не дадут! — проворчал Спиркин и в душе пригрозил солнцу.
Кешка в трусах и в майке уже стоял у кровати и что-то прибивал к стене молотком.
— Всю жизнь, как помню себя, — сказал Кешка, — я недосыпал. В будни я давал себе слово выспаться в воскресенье. Ждал воскресенья. А в воскресенье приходилось давать себе слово, что в следующее-то я обязательно высплюсь. И так всю дорогу Я слышал: американская кибернетическая машина подсчитала — если бы человек каждой зимой спал, как медведь, он прожил бы тысячу лет. А мы недосыпаем!
— Такая сейчас эпоха, — сказал Виталий, — в нашу эпоху не выспишься.
Кешка опустил руку. На стене белели две фотографии. Стена отсвечивала. Букварь щурился, морщил лоб и все же не мог понять, чьи это фотографии.
