Владимир Орлов - Солёный арбуз
Какого верблюда? При чем тут верблюд?
Это Кешка все еще рассказывает о верблюде и о своих дружках Попах. Он уже совсем заврался и, наверное, скоро кончит. И тогда придет очередь Букваря...
26
— Я про Суздаль... — неуверенно начал Букварь.
Открылся вдруг брезентовый полог двери, и из синего проема в палатку мокрая, в черном провисшем плаще, в хлорвиниловом платочке вошла Зойка.
— Здравствуйте, — деловито сказала она.
В руках у нее было что-то завернутое в размокшие газеты; она положила свертки на стол и стала обходить канзыбинцев, улыбаясь и протягивая каждому из них мокрую ладонь. Она подошла к Букварю, к последнему, и сказала:
— Здравствуй, Букварь!
— Здравствуй, Зойк...
Букварь смутился и заерзал под одеялом, он подумал вдруг, что Зойка пришла из-за него и сейчас она скажет об этом, начнет охать, и ему будет очень неловко. Но Зойка быстро отошла от его кровати с деловым, безразличным видом, и Букварь сразу же пожалел о том, что мысли его не подтвердились.
— Ну и погода, — сказала Зойка. — Льет и льет.
Она говорила спокойно, словно пришла сюда из охотничьего домика. И ребята слушали ее спокойно, хотя прекрасно понимали, что Зойка добралась к ним из Кошурникова, протопала по грязи все двадцать километров, шла, наверное, весь день.
— А у вас сухо, — заметила Зойка.
Она стала стаскивать сапоги, мокрыми ногами в капроновых чулках встала на чистую доску, лежавшую у входа, и, перегнувшись, вылила в дождь воду из набухших сапог.
— Кеш, дай мне сверток. Тот, что справа.
Зойка взяла из галантных Кешкиных рук сверток, скомкала размокшую газету, швырнула ее в дверь, и в руках ее оказались красные туфли на длинных и тонких каблуках. Зойка надела туфли, скинула плащ и в желтой шерстяной кофте, узкой, обтягивающей ее бедра юбке не спеша прошла к столу, небрежная и красивая, такая же, как и на танцах в Куракине.
— Во дает! — с восхищением простонал Кешка. — Двадцать километров в такой юбке!
Букварь заставлял себя глядеть в брезентовую стену, Зойка уселась к нему спиной. Букварь вспоминал снова о танцах, о стружке в арматурном цехе, о пощечине, и ему стало стыдно. Он не знал, как он будет говорить с Зойкой и что он сможет сказать ей. Он старался выглядеть безразличным и спокойным, но это было трудно.
— А у нас сегодня дождь, — сказал Кешка. — А у вас?
— А у нас наводнение. Но сегодня уже поспокойнее. Эдик Зайцев перевозил меня через Джебь. Только по колени промокла. А главное — спасли мост. Всю ночь стояли возле него.
Все же ребят интересовало, почему вдруг в такую погоду Зойка решила пробраться к ним.
— Одни знакомые летчики, с Артемовского аэродрома, — сказала Зойка, — уверяют, что дня через два мы будем обеспечены солнцем. И уж до конца лета.
— Зой, — подошла Ольга, — ты переночуешь у меня в охотничьей избушке. Там здорово.
— Нет, я ненадолго, — засуетилась вдруг Зойка. — Я пойду
— Даже и не спорь!
Кешка подошел к Зойке сзади, положил руки на ее желтые плечи, наклонился и пропел с чувством:
— Зойка, Зойка...
— Что с тобой? — поинтересовалась Зойка.
— Ничего. Просто я очень рад тебя видеть. — Кешка помолчал и вдруг спросил: — А чего ты в такую слякоть к нам надумала?
— Из-за гитары. Соскучилась я по твоей гитаре. Кешка подскочил к своей кровати, схватил гитару, подкинул ее, поймал и направился к Зойке.
— Нет, — сказала Зойка, — я не из-за гитары. Я из-за него. Сказала она это хрипло и грубовато, только головой повела в сторону Букваря, даже не обернулась, словно там, за ее спиной, на месте Букваря лежало что-то неживое и ерундовое.
— Вот ведь как, — в тон ей, грубовато сказал Букварь. — Из-за меня.
— Значит, из-за Букваря, — протянул Кешка, произнес без всякого ехидства, даже доброжелательно.
— Ага, — сказала Зойка, — из-за него. Узнала от Эдика и даже поволновалась. Потом вспомнила: у меня же есть банка меда, она же пригодится против ангины. И еще вот лимоны достала. Их надо есть с сахаром.
Она вытащила из размокшей газеты банку расплавленного густого янтаря и два чистеньких пузатых лимона, точеными красными каблуками отпечатала на земляном полу короткие шаги и уселась рядом с Букварем, у ног его, на колючее одеяло. Глаза у нее были ласковые и нежные, и Букварь не смог говорить небрежным, грубоватым тоном, каким он хотел говорить.
— Вот смотри, Зойка. Это эдельвейс. Держи.
Он протянул ей маленькую звезду с белыми, чуть голубоватыми лучами на длинном, тонком стебле, покрытом мягким и светлым ворсом.
27
Артемовские летчики не обманули. Солнце появилось через два дня. Оно было жаркое, парило, и трудно было поверить во вчерашнюю тоскливую и холодную слякоть с мокрым апрельским снегом.
Через три дня бригада Николая Бондаренко на машине шофера Петухова перебралась в Кошурникове Прораб Мотовилов предупредил: из-за непогоды осталось Кошурниково на голодном пайке. С абаканской базы не смогли завезти детали сборно-щитовых домов. На плотницкую работу рассчитывать пока было нельзя. «Останетесь ударной группой в резерве главного командования, — сказал Мотовилов. — То есть при мне».
Спорить не стали. Понимали, что на стройке с саянскими условиями второстепенные работы тоже главные. Лишь бы трудиться по-настоящему, в полную силу.
Букварь потряхивался в кузове, выздоровевший, но еще слабый и бледный, сидел, вцепившись в доски борта, глядел жадно на тайгу, на отмытые камни, на небо, не мог насытиться смелостью красок, от которых он уже отвык.
Машина везла бригаду на гору Бурлук, за Кордон, за пятьдесят километров, к спокойной и нешумливой излучине Кизира. Нужно было чинить булыжную дорогу, сбегавшую к Кизиру с горы, попорченную взрывами и дождями.
Трасса ожила. Снова висели в скалах над Кизиром взрывники, снова грызли саянскую землю разномастные экскаваторы. На всех пятидесяти километрах была разбросана техника, и весь путь Букварь слушал звуки стройки, деловые, металлические.
На Бурлуке было тихо. В горе копались тоннельщики. А на горе дремали шоферы и их машины. Длинная цепочка спящих машин грелась на солнце. Дорога была перекрыта. На самом гребне горы, у здания столовой, три курагинских милиционера успокаивали матерившихся шоферов.
Машинам мешали раны булыжного бурлукского спуска. Их надо было лечить. Дорожный мастер рассказывал ребятам, что к чему. На спуске уже работали курагинцы из бригады Мартынова. Они помахали руками. Работа была несложная, но трудоемкая. Надо было таскать камни, укладывать их ровно иаккуратно, таскать и сыпать щебень и восстанавливать водоотводные канавы.
Камни таскали снизу, от Кизира, на легких дощатых носилках, и делали это Букварь и Кешка. Камни были мокрые и блестящие, на солнце шел от них пар. Кешка и Букварь скинули рубашки и майки, солнце жгло их белые плечи, спину и грудь, и каждый раз, когда Кешка и Букварь спускались к Кизиру, они с шумом и шутками обливались ледяной кизирской водой, смывали пот, смягчали раскаленные солнечные лучи.
Носилки Букварь с Кешкой таскали быстро, к Кизиру спускались бегом. Бежали по самой бровке дороги над оврагом, вырытым экскаваторами, глубоким, рыжим от глины. На дне ямы суетились маленькие тоннельщики в рыже-зеленых брезентовых робах и шахтерских касках. К горе тянулись серые нитки рельсов, и по ним катились игрушечные вагонетки с голубым и рыжим камнем.
А наверху на втором ярусе, работали дорожники со своими носилками. Горе, наверное, не было скучно. Да и Саянам тоже.
— Сейчас бы вертолет — и над всей трассой! — сказал Букварь. — Посмотреть.
Пообедать заскочили в столовую, справились минут за двадцать и снова пошли вниз. На дороге их обступили шоферы. «Ну как?» — «А так, — махнул рукой Николай, — вряд ли успеем сегодня». Лица у шоферов стали кислые. Шоферы качали головами. «Мне, понимаешь, надо медикаменты в больницу», — заохал парень со шрамом.
— Может, сегодня? — уже внизу сказал Спиркин.
— Надо сегодня, — кивнул Николай.
Теперь пар шел уже не от камней, а от людей. Они спешили и не считали часов. Солнце следило за временем.
Букварь вспомнил бой за просеку Сегодня они словно ставили мост на дороге, соединяли два булыжных берега. «Быстрее, быстрее!» — шептал своим рукам, своим ногам Букварь. И Кешка, наверное, шептал: «Быстрее!» И Кешка, наверное, вспомнил просеку Все вспомнили. И снова Букварь любовался красотой их тел, работой их мускулов и стирал с носа капельки пота.
Солнце спускалось к сопкам. Шоферы, шурша щебнем, сошли по горе и скинули ватники и сапоги, встали на дороге рядом.
— Ну все, — сказал Николай.
Как тогда, когда упала последняя сосна в лесу, не верилось, что все, что уложен последний камень — и все, что работа кончилась, что по этому самому спуску можно ездить вверх и вниз. Мастер обошел весь участок, дотронулся, наверное, до каждого камня, поползал на коленях по булыжным заплатам и кивнул головой: «Все!»
