Кан Кикути - Портрет дамы с жемчугами
Рурико молчала, не в силах вымолвить ни слова. Теперь она все поняла. Кацухико, которого оставили в Токио и посадили под замок, затосковал по Рурико, каким-то образом вырвался из заточения и в эту страшную бурю поспешил в Хаяму.
– Это вы довели отца до такого состояния? – строго спросила Рурико.
Кацухико кивнул головой.
– Вы один добирались до Хаямы? Кацухико опять кивнул.
– Ехали поездом?
Кацухико снова ответил кивком головы.
– Зачем вы это сделали? Почему так жестоко обошлись со своим отцом?
Тут Кацухико покраснел и замялся. Будь у него ясный разум, он ответил бы ей, как рыцарь, избавивший от опасности высокую особу: «Чтобы спасти вас!»
Однако Кацухико ничего не говорил, только продолжал по-идиотски улыбаться.
Сторож наконец пришел в себя и сказал с упреком:
– Ох, молодой господин! Что вы наделали! В такую ночь уехали из Токио! Да еще искалечили отца! Окусама! – обратился он к Рурико. – Вы лучше присмотрели бы за господином!
Китаро подошел к Сёхэю, который по-прежнему не подавал никаких признаков жизни.
Рурико, хоть и сказала Кацухико несколько укоризненных слов, в душе испытывала чувство горячей признательности к своему смелому рыцарю, явившемуся к ней на помощь в тяжелую минуту.
Сёхэй вдруг громко застонал. Рурико бросилась к нему. Лицо его судорожно подергивалось, грузное тело билось в конвульсиях.
– Воды! Воды!
Служанка тотчас же принесла воду, но влить ее в рот умирающему было уже невозможно – губы его свело судорогой, и вода струйками потекла с шеи на грудь. Тогда Рурико набрала в рот немного воды и из уст в уста дала Сёхэю напиться, чтобы хоть так проявить свою супружескую заботу о нем.
– Больно! Душно! Душно! – тихо, но внятно произнес Сёхэй и стал царапать себе грудь ногтями.
– Скоро доктор придет! Потерпите, пожалуйста! – робко сказала Рурико.
Умирающий, видимо, услышал ее слова, потому что устремил в се сторону угасающий взор.
– Рурико-сан… Я виноват… Я во всем виноват… Умоляю вас… простите меня!
Теперь Рурико больше не сомневалась в искренности слов Сёхэя, ибо он произнес их перед смертью, и слова эти словно иглой пронзили ее замкнутое, остававшееся до сих пор холодным сердце.
– Ох, как больно… Не могу больше…
Сёхэй схватился обеими руками за грудь и стал кататься по циновке.
– Минако! Где Минако?
Преодолевая мучительную боль, он вдруг приподнялся и стал озираться, но в следующее мгновенье снова рухнул на пол.
– Минако-сан тоже скоро приедет. Сейчас позвоним ей по телефону! – сказала Рурико, склоняясь к его уху.
– Ой! Больно! Умираю! Прошу вас, Рурико-сан… позаботьтесь о Минако и Кацухико! Вы презираете меня, но не станете презирать моих детей!… Мне не к кому обратиться, кроме вас! Простите мой тяжкий грех и позаботьтесь о детях… Умоляю вас!… Кацухико!… Кацухико!…
Сёхэй, видимо, хотел проститься с сыном, но тот даже не двинулся с места, тупо глядя на происходящее.
Смерть уже витала над Сёхэем. Вдруг он взмахнул руками, будто ловя что-то в воздухе, и Рурико впервые протянула мужу руки. Сёхэй собрал последние силы, чтобы пожать их, и понял, что она простила его.
Доктор пришел слишком поздно. Он вымок до нитки, с плаща ручьями стекала вода.
– Я нанял рикшу, но коляску едва не опрокинуло бурей, так что пришлось идти пешком. Сейчас направление ветра переменилось, и вы можете не волноваться. По крайней мере, такой бури, как была недавно, не предвидится. – Все это доктор произнес с нарочитым спокойствием, желая похвастать своей профессиональной выдержкой. – Я так и не понял по телефону, что здесь стряслось, – обратился он к Рурико. – На вас, кажется, напали бандиты, не правда ли? – С этими словами доктор приблизился к пострадавшему.
– Нет, на нас никто не нападал, – стараясь сохранить спокойствие, ответила Рурико. – Это, наверно, служанка что-то напутала. Но, к нашему стыду, у него с сыном…
Рурико осеклась, у нее не было сил рассказывать дальше. Доктор же, сделав вид, что он обо всем догадался, приступил к осмотру Сёхэя.
– Ран я не вижу.
– Да, кажется, он не ранен…
– Успокойтесь! – сказал доктор. – Просто он потерял сознание от сильного удара. – И он положил свою холеную руку на руку Сёхэя, стараясь нащупать пульс.
Так прошло несколько секунд. Затем доктор скользнул взглядом по лицу пострадавшего, которое постепенно покрывалось мертвенной бледностью. Выдержка изменила доктору, и он воскликнул:
– Ему и в самом дело очень плохо!
Он быстро вынул из портфеля стетоскоп, послушал сердце и упавшим голосом сказал:
– Он совсем плох!
– Неужели все кончено? – с глубокой грустью спросила Рурико.
– Да. По-видимому, паралич сердца. Не раз говорил ему, что надо беречься. Ведь у него ожирение сердца, а это влечет за собой паралич. Всякие волнения были ему противопоказаны, не говоря уже о ссорах или потасовках. – Доктор, видимо, сильно досадовал, что пациент пренебрег его советами. Он спрятал стетоскоп и продолжал: – Ожирение сильно ослабляет деятельность сердца. Даже если случается пожар, нельзя бежать. А он мало того, что вступил в драку, так перед этим еще изрядно выпил. Конечно, сердце не выдержало. Но почему вы не воспрепятствовали драке? – спросил доктор у Рурико.
И Рурико почувствовала сильные угрызения совести.
– Я думаю, что все кончено. Но для собственного успокоения попробую впрыснуть ему камфару…
Доктор быстро приготовил все необходимое, затем ловко и искусно ввел в тело умирающего лекарственную жидкость, чтобы вернуть ему сознание. Но это, как и искусственное дыхание, не дало никаких результатов. Тело Сёхэя с каждой минутой становилось все холодней. На лице лежала печать смерти.
– Увы! Я не в силах помочь ему, – с грустью сказал доктор, всем своим видом желая показать, что человек бессилен перед лицом смерти.
Итак, поединок закончился. Неожиданно для Рурико враг пал и теперь лежал недвижим, как каменная глыба. Рурико вышла победительницей, в этом не оставалось больше никаких сомнений. Надменный враг, презиравший нравственность и развращавший людей золотом, больше не существовал. Победа была полной!
Но Рурико, устремившая взор на мертвого Сёхэя, не испытывала никакой радости. Напротив, ею почему-то овладела грусть. Победа очевидна, но была ли повергнута его душа так же, как и его тело? Одержала ли Рурико моральную победу? Нет, не одержала – отвечал Рурико голос ее совести. Сёхэй был перед смертью настолько чист душевно, что этим мог искупить все свои прежние грехи. Он просил у нее прощения и поручил ей заботу о своих любимых детях. Не видя от Рурико ничего, кроме враждебности, Сёхэй все же ей верил. Но больше всего тронула Рурико его безграничная любовь и нежность к детям. Зная, что Кацухико виновник его смерти, он в мучительной агонии тревожился за его будущее! Рурико близко не подпускала мужа к себе, считая его врагом и тем самым причиняя ему невыносимые душевные терзания. Обретя безграничную власть над Кацухико, пусть сама того не желая, Рурико заставила Сёхэя испытать муки ревности, довела его до того, что он превратился в настоящего зверя. Да, совести Рурико был нанесен тяжелый удар. Она считала Сёхэя злым демоном, а он оказался человеком с благородной душой. Уж не сама ли Рурико превратилась в демона, когда, задавшись целью мстить, прибегала к любым, самым низким средствам? Тот, кого она наконец уничтожила, пожертвовав ради этого всем своим будущим, вовсе не заслуживал смерти. Порвав со своим возлюбленным, презрев девичью гордость, бросив вызов обществу, она все силы отдала борьбе. Но победа в этой борьбе, стоившей стольких жертв, не принесла Рурико славы. Побежденный Сёхэй обрел спасение на смертном одре, она же, выйдя победительницей, испытывала душевный надлом.
Ничто так не растлевает душу, как оказавшееся пустой иллюзией дело, если человек посвятил ему всю свою жизнь.
Смерть Сёхэя преобразила Рурико. Она стала совсем другой. Вернуться к своей прежней, чистой девичьей жизни она не могла, хоть и оставалась девушкой. Она хотела отравить ядом лицемерия и лжи своего врага и, не замечая того, сама отравилась. Этот яд оставался у нее в сердце. Но хуже всего было то, что она почувствовала вкус к роскоши, которой ее окружил Сёхэй. С отравленным сердцем и юной свежестью, обворожительная молодая вдова, получившая возможность холить и лелеять свою красоту, незаметно превратилась в великосветскую львицу, обладавшую неограниченной властью над своими бесчисленными обожателями.
Ужасные Горгоны, со змеями вместо волос, как рассказывает греческий миф, превращали в камень каждого, кто дерзал взглянуть на них.
Но Рурико со своими черными как смоль волосами, ослепительно-белыми зубами, чистая, как жемчуг, очаровательная, как сирена, умная, с обольстительными манерами, – во что превращала она всех тех, кто осмеливался приблизиться к ней?
