Чарльз Диккенс - Барнеби Радж

— Нэд, голубчик, — мистер Честер, тем временем рассеянно просматривавший газету, отложил ее и уселся поудобнее, — думаю, тебе известно, как я ненавижу так называемые семейные дела, — пусть себе ими занимаются плебеи в рождественские вечера, а людям нашего круга это никак не пристало. Но я вижу, что все твои планы основаны на заблуждении — на глубочайшей ошибке, Нэд! — так что делать нечего, придется мне побороть свое отвращение к таким разговорам. Я отвечу тебе совершенно прямо и откровенно. Но сперва, будь любезен, закрой дверь.

Когда Эдвард исполнил его просьбу, мистер Честер, подрезая ногти изящным ножичком, который достал из кармана, продолжал: — Своим хорошим происхождением, Нэд, ты обязан только мне — твоя мать, конечно, была очаровательная женщина и почти разбила мне сердце, когда так безвременно покинула меня и перешла в лучший мир, но знатным происхождением она похвастать не могла.

— Во всяком случае, ее отец был видный адвокат, — вставил Эдуард.

— Совершенно верно. Он занимал видное место в адвокатуре, был очень известен и богат, но происхождения был самого низкого — я всегда закрывал глаза на это и упорно старался забыть тот факт, что отец его, к сожалению, торговал свининой, а одно время даже телячьими ножками и колбасой. Твой дед хотел выдать дочь за человека знатного рода. Что ж, его заветное желание сбылось. А я был младшим сыном младшего в роде — и вот женился на ней. Каждый, из нас имел свою цель и получал то, чего желал: твоя мать — доступ в самое избранное, аристократическое общество, а я — большое состояние, которое при моих вкусах было мне крайне необходимо, абсолютно необходимо, смею тебя уверить! В настоящее время это богатство, мой друг, отошло в область преданий. Оно исчезло, растаяло вот уже… Сколько тебе лет, Нэд, я все забываю?

— Двадцать семь, сэр.

— Неужели? Уже двадцать семь? — воскликнул мистер Честер, поднимая брови с удивленным видом. — Ну, так значит, насколько мне помнится, от приданого твоей матери не осталось ни следа еще лет восемнадцать — девятнадцать тому назад. Тогда-то мне пришлось перебраться в эту квартиру, где была раньше контора твоего деда адвоката. Она досталась мне в наследство от этого почтенного старца. И вот с тех пор я живу здесь на небольшую ренту и за счет своей былой репутации богача.

— Вы шутите, сэр! — сказал Эдуард.

— Ничуть, — возразил его отец все с тем же ясным спокойствием. — Всякие семейные вопросы — такая скучная материя, что, к сожалению, несовместимы с шутками. По этой-то причине, да еще потому, что они носят деловой характер, я их так не терплю. Ну, остальное тебе известно. Ты сам понимаешь, Нэд, что пока сын еще слишком молод, чтобы быть отцу товарищем, то есть пока ему не минуло года двадцать два-двадцать три, отцу неудобно держать его при себе. Он стесняет отца, отец стесняет его; словом, они мешают друг другу жить. Потому ты воспитывался вне дома и приобрел множество самых разнообразных талантов. Иногда мы проводили вместе неделю-другую, и при этом стесняли друг друга, как только могут стеснять такие близкие родственники. И, наконец, ты вернулся домой — кажется, это было года четыре назад, у меня плохая память на числа, но, если я ошибся, ты меня поправишь. И я тебе честно признаюсь, мой мальчик, что, если бы ты оказался слишком назойливым и недостаточно хорошо воспитанным, я отослал бы тебя куда-нибудь подальше, на край света.

— От души жалею, что вы этого не сделали, — сказал Эдвард.

— Ну, ну, неправда, Нэд, тебе только так кажется, возразил его отец довольно холодно. — Я нашел, что ты юноша красивый, привлекательный, с изящными манерами — и я ввел тебя в свет, где все еще пользуюсь влиянием. Считаю, что тем самым я обеспечил тебе успех в жизни и надеюсь, что в благодарность за это ты тоже сделаешь кое-что для меня.

— Не понимаю, к чему вы клоните, сэр. — Понять меня нетрудно, Нэд… Ох, опять в сливки попала муха! Только не вздумай, пожалуйста, вынимать ее, как ту, первую, а то начнет ползать и оставлять везде мокрые следы — смотреть противно! Да, так вот, Нэд, я хочу сказать, что ты должен поступить, как поступил я когда-то: удачно жениться и извлечь как можно больше выгод из этого брака.

— Гоняться за деньгами! Продаться! — в негодовании воскликнул Эдвард.

— А что же ты хочешь, черт возьми? — возразил мистер Честер. — Все люди гонятся за деньгами, не так ли? Адвокатура и суд, церковь, двор, армия — везде люди ищут денег и успеха и каждый старается в погоне за удачей отпихнуть соперников. Куда ни загляни — на биржу, на церковную кафедру, в конторы, в королевскую приемную, в парламент — кого ты там увидишь, кроме охотников за деньгами и удачей? Он не хочет продаваться, скажите пожалуйста! Да, ты будешь продаваться, Нэд, и кем бы ты ни стал в будущем — виднейшим вельможей при дворе, адвокатом, законодателем, прелатом или купцом — все равно, ты будешь продаваться. А если ты так щепетилен в вопросах нравственности, то утешайся тем, что твоя женитьба на деньгах может сделать несчастной только одну женщину, а другого рода охотники за богатством — ну, как ты думаешь, сколько человек топчут в этой скачке? Сотни на каждом шагу! А может, и тысячи…

Эдвард сидел склонив голову на руку, и ничего не отвечал.

— Я очень, очень рад тому, что у нас произошел этот разговор, хотя он мало утешителен, — сказал его отец и, встав, стал медленно прохаживаться по комнате. По временам он останавливался, чтобы поглядеться в зеркало, или с видом знатока посмотреть в лорнет на одну из своих картин. — Теперь между нами установилась полная откровенность, а это прекрасно и безусловно необходимо. Право, не понимаю, как ты мог до сих пор так заблуждаться относительно нашего положения и моих планов. Пока я не узнал, что ты увлекся этой девушкой, я был уверен, что между нами существует молчаливое согласие по всем этим вопросам.

— Я знал, что у вас бывают денежные затруднения, сэр, — сказал Эдвард, на мгновение подняв голову, но затем снова опустив ее и сидя в прежней позе, — но понятия не имел, что мы нищие, как это можно заключить из ваших слов. Да и не могло это мне прийти в голову, когда меня воспитывали как сына богача, когда я видел, какой образ жизни вы ведете и какое положение занимаете в обществе.

— Милое дитя, — только так я могу назвать тебя, потому что ты рассуждаешь, как дитя, — воспитание твое имело определенную цель и вполне окупало себя; оно просто на удивление поддерживало мою репутацию богача и открывало мне широкий кредит. Ну, а мой образ жизни… Я не могу жить иначе, Нэд. Все эти изысканные мелочи, этот комфорт мне просто необходимы. Я к ним привык, я не могу обойтись без них. И хотя я не изменил своего образа жизни, наше положение именно таково, как я сказал, в этом можешь не сомневаться: оно безнадежно. Твой образ жизни тоже стоит далеко не дешево, одни только наши «карманные» расходы пожирают весь наш доход. Вот так обстоит дело.

— Но почему же вы до сих пор оставляли меня в неведении? Почему поощряли мою расточительность, на которую мы не имели ни средств, ни права?

— Пойми, друг мой, — в тоне мистера Честера было теперь еще больше сочувствия. — Если бы ты не блистал в обществе, как мог бы ты сделать ту выгодную партию, на какую я рассчитываю? А если мы живем не по средствам, так что же… Жить как можно лучше и удовлетворять все свои потребности — законное право каждого человека, и отказываются от этого права разве только какие-нибудь нравственные уроды. Долги у нас, — не буду скрывать, — очень большие, и тебе, как человеку с честью и правилами, следует уплатить их как можно скорее.

— Боже мой, каким же негодяем я вел себя, сам того не зная! — пробормотал Эдвард. — Мне добиваться любви Эммы Хардейл! Жаль, что я не умер до встречи с нею — для нее это было бы лучше.

— Я с радостью вижу, Нэд, что и тебе сейчас совершенно ясна невозможность этого брака. Разумеется, тебе надо спешно жениться на другой — и ты сам понимаешь, что можешь сделать это хоть завтра, если захочешь. Но, помимо этого, я хотел бы, чтобы ты смотрел на вещи веселее. Да хотя бы с религиозной точки зрения — как ты, истинный протестант из такой доброй протестантской семьи, мог думать о союзе с католичкой, если это не какая-нибудь сказочно богатая наследница? Мы должны крепко держаться нравственных правил, Нэд, — иначе грош нам цена. И даже если бы это препятствие было преодолимо, — есть другое, решающее. Жениться на девушке, отец которой зарезан, как баран! Боже мой, Нэд, ведь это же ужасно! При таких условиях какое может быть уважение к твоему тестю? Сам подумай — человек, которого осматривали присяжные и коронеры[38], — какое двусмысленное положение он занимал бы после этого в твоей семье! Все это до того неприлично, что, право, во избежание подобных неприятностей для мужа этой девушки, правительству следовало бы приговорить ее к смертной казни… Ну, я, кажется, тебе надоел своими рассуждениями, ты хотел бы побыть один? Не стесняйся, дружок, я ухожу. Увидимся сегодня вечером, или если не сегодня, то уж непременно завтра утром. Береги себя ради нас обоих, Нэд, ты — моя надежда, моя великая надежда. Да хранит тебя бог!