Чарльз Диккенс - Барнеби Радж
Комната, где в блаженном безделье проводил утро мистер Честер, находилась в одном из красивых домов, сдававшихся внаймы. С фасада их осеняли вековые деревья, а задние стены выходили на Сады Тэмпла.
Мистер Честер то просматривал газету, которую он уже сто раз откладывал в сторону, то ковырял вилкой остатки еды на тарелке, то принимался орудовать золотой зубочисткой, лениво блуждая глазами по комнате или глядя в окно на аккуратно расчищенные дорожки парка, по которым уже бродили немногочисленные гуляющие. На одной скамейке влюбленная пара сперва ссорилась, потом мирилась, на другой сидела темноглазая молодая няня, которая уделяла слонявшимся здесь студентам гораздо больше внимания, чем своему питомцу; рядом старая дева с болонкой на цепочке искоса, с гневным презрением взирала на эти чудовищные неприличия, а с другой стороны старый сморщенный джентльмен украдкой любовался темноглазой нянюшкой и презрительно посматривал на старую деву, мысленно спрашивая у нее, почему она не хочет понять, что молодость ее позади. Вдали от этой группы, у реки медленно прохаживались парами люди деловые, занятые серьезным разговором. И там на скамье одиноко сидел молодой человек, видимо весь поглощенный своими мыслями.
— Нэд удивительно терпелив! — промолвил вслух наблюдавший за ним мистер Честер. Он поставил на стол чашку и снова принялся усердно ковырять в зубах золотой зубочисткой. — Необыкновенно терпелив! Когда я начал одеваться, он уже сидел там, и с тех пор, кажется, даже позы не переменил. Вот чудак!
В эту минуту молодой человек встал и быстро зашагал к дому.
— Право, можно подумать, будто он меня услышал, сказал мистер Честер и, зевая, взял со стола газету. Милый Нэд!
Дверь отворилась, вошел Эдвард. Отец ласково улыбнулся ему и сделал приветственный жест.
— Вы не заняты, сэр? Можете уделить мне несколько минут для разговора? — спросил Эдвард. — Разумеется, Нэд, ты же знаешь, я никогда не бываю занят. Ты завтракал?
— Да, три часа назад.
— Вот ранняя пташка! — воскликнул мистер Честер, с томной улыбкой глядя на сына поверх зубочистки.
— Я плохо спал эту ночь и потому встал чуть свет, сказал Эдвард, — придвинув стул к столу и садясь. — Вы конечно, знаете, сэр, что мне не давало уснуть. И об этом-то я и хочу говорить с вами.
— Да, да, мой мальчик, прошу тебя, говори совершенно откровенно. Но только, пожалуйста, Нэд, без скучных банальностей — ты же знаешь, я их не выношу.
— Я буду говорить коротко и прямо…
— Не ручайся за себя, дружок, ты, конечно, этого не сможешь, — отозвался мистер Честер, закидывая ногу за ногу. — Так что ты хочешь сказать?
— А только то, — ответил его сын в сильном волнении, что мне известно, где вы были вчера вечером, сам там был. Знаю, с кем вы виделись и для чего.
— Неужели? — воскликнул мистер Честер. — Ну, вот и отлично. Это избавит нас от длинных и утомительных объяснений. Так ты был там, в этом самом доме? Почему же ты не поднялся ко мне? Я был бы очень рад.
— Я решил, что за ночь обдумаю все и лучше поговорить утром, когда оба мы поостынем, — сказал Эдвард.
— Видит бог, я и вчера достаточно там остыл, — возразил его отец. — Что за мерзкая гостиница! По адской выдумке того, кто ее строил, это не дом, а какой-то ветроуловитель, и холодище там, как на улице. Ты помнишь, наверно, какой резкий восточный ветер дул месяца полтора назад? Так вот, клянусь честью, этот самый ветер до сих пор еще бушует в старом «Майском Древе», хотя на дворе полное затишье. Ну, что же ты хочешь мне сказать, дружок?
— Я хочу вам сказать — и, видит бог, говорю это совершенно серьезно, — что по вашей милости я глубоко несчастен. Угодно вам выслушать меня внимательно?
— Дорогой мой, я готов слушать тебя с терпением святых подвижников, — сказал мистер Честер. — Передай мне, пожалуйста, молоко.
— Вчера вечером я виделся с мисс Хардейл, — начал Эдвард, пододвинув отцу молочник. — И при ней ее дядя выгнал меня из дома. Это было сразу после вашей встречи с ним и, конечно, вызвано вашей беседой. Да, он самым оскорбительным образом выгнал меня, и я уверен, что это — ваша вина.
— Ну, уж извини, Нэд, за его поведение, я, ей-богу, не отвечаю! Он — хам, неотесанный чурбан, попросту грубое животное, у него ни капли светского такта, который необходим в жизни… Смотри-ка, в молоке муха! Кажется, первая в этом году.
Эдвард встал и заходил по комнате, а его родитель продолжал невозмутимо пить чай.
— Отец, — сказал, наконец, молодой человек, останавливаясь перед ним, — поймите, такими вещами не шутят. Не будем обманывать друг друга и обманывать себя. Я намерен говорить с вами, как мужчина, говорить начистоту, так не мешайте же мне, не отталкивайте меня этим обидным равнодушием.
— Равнодушен ли я, предоставляю тебе самому решить, дружок! — возразил мистер Честер. — Скакать по грязи двадцать пять или тридцать миль, потом обед в «Майском Древе», разговор с Хардейлом, скажу без хвастовства, сильно напоминавший встречу Валентина и Орсона[37], ночевка на постоялом дворе, общение с его хозяином и компанией идиотов и кентавров! Что же заставило меня добровольно вытерпеть все эти мучения? Равнодушие? Или сильнейшая тревога за тебя, отцовская привязанность и все такое? Суди сам.
— Я хочу, чтобы вы поняли, в какое ужасное положение вы меня ставите, — сказал Эдвард. — Любить мисс Хардейл так, как я ее люблю, и… — Дорогой мой, ты вовсе ее не любишь, — перебил его отец, снисходительно усмехнувшись. — Ты говоришь о вещах, в которых ничего не понимаешь. Какая там любовь? Никакой любви нет, поверь мне, ее люди выдумали. Ты же разумный человек, у тебя много здравого смысла Нэд, как ты можешь носиться с такими глупостями?! Право, ты меня удивляешь — никак я этого от тебя не ожидал. — Повторяю вам, я ее люблю, — сказал Эдварда резко. — Вы вмешались, чтобы нас разлучить, и отчасти этого добились, как я вам уже сказал. Могу я надеяться, что вы в конце концов примиритесь с нашим браком, или вы твердо и окончательно решили сделать все, что можете, чтобы разлучить нас?
— Милый Нэд, — мистер Честер понюхал табаку и придвинул табакерку сыну, — мои намерения именно таковы.
— С тех пор как я узнал и оценил Эмму, время для меня летело незаметно. Я жил как во сне и никогда не задумывался о своем положении, — сказал Эдвард. — Каково оно? Я с детства приучен к роскоши и праздности, меня воспитывали, как богатого наследника с самыми блестящими видами на будущее. Чуть не с колыбели мне внушали, что я богат и что те способы, которыми люди обычно прокладывают себе дорогу в жизни, мне вовсе не понадобятся и недостойны моего внимания. Я получил, как говорится, широкое образование, а в результате ни к чему не годен. И вот теперь я всецело завишу от вас и надеяться могу только на ваши милости. А между тем в важном вопросе о моем будущем мы с вами расходимся и, видимо, никогда не сойдемся. Я всегда чувствовал инстинктивное отвращение к тем людям, перед которыми, по-вашему, постоянно должен был заискивать, и к тем корыстным целям, которые в ваших глазах оправдывают такое поведение. То, что мы с вами до сих пор никогда не говорили откровенно и прямо, — не моя вина. И если сейчас моя прямота кажется вам чересчур резкой поверьте, отец, я говорю с вами так в надежде, что после этого в наших отношениях будет больше искренности, взаимного доверия и нежности.
— Я глубоко тронут, мой мальчик, — сказал, улыбаясь, мистер Честер. — Продолжай же, пожалуйста, но помни свое обещание. Говоришь ты очень серьезно, искренне и чистосердечно, но я с огорчением замечаю в твоих мыслях некоторую — правда, очень слабую — прозаичность…
— Извините, сэр…
— Нет, это ты меня извини, Нэд, но ты же знаешь, я не способен долго сосредоточивать мысли на одном и том же. Если ты сразу перейдешь к сути дела, я сам уже соображу все остальное и сделаю выводы. Пожалуйста, пододвинь мне опять молочник. Когда я долго слушаю кого-нибудь, я всегда прихожу в нервное состояние…
— Хорошо, я буду краток, — сказал Эдвард. — Так вот — я больше не могу мириться с моей полной зависимостью даже от вас, сэр. Времени потеряно много, всякие возможности упущены, но я еще молод и могу все наверстать. Дайте мне возможность посвятить все свои силы и способности какому-нибудь достойному делу. Я хочу попытаться проложить себе дорогу в жизни. В течение любого времени, какое вы назначите, — ну, скажем, в течение пяти лет, хорошо? — я обещаю ничего не предпринимать без вашего согласия в том деле, из-за которого между нами возник разлад. Все это время я буду так усердно и терпеливо, как только смогу, стараться прочно стать на ноги, чтобы не быть для вас обузой — я ведь вижу, вы этого боитесь, — когда женюсь на девушке, чье богатство — лишь ее красота и добродетели. Вы согласны, сэр? Когда пройдет назначенный срок, мы с вами вернемся к этому вопросу. А до тех пор не будем его поднимать — разве что вы сами этого захотите.
