Бернарден Сен-Пьер - Поль и Виргиния. Индийская хижина
С тех пор я посещал лишь предместья Дели. Оттуда я видел, как звезды освещали жилища людей и смешивались с их огнями, словно небо и город образовывали одно владение. Когда луна освещала картину, я наблюдал иные краски, нежели днем. Я любовался башнями, домами, деревьями, одновременно посребренными и темными, которые далеко отражались в водах Гемны. Я бродил свободно по большим, уединенным и молчаливым кварталам, и мне казалось тогда, что весь город принадлежит мне. А между тем человечество отказало бы мне в горсти риса: таким ненавистным делала меня религия! И вот, лишенный возможности найти друзей среди живых, я стал искать их среди мертвых. Я уходил на кладбища, дабы питаться на могилах яствами, пожертвованными из благочестия родственниками. В этих местах я любил размышлять. Я говорил себе: здесь город покоя, здесь исчезли могущество и гордость; невинность и добродетель здесь в безопасности. Здесь умерли все страхи жизни; здесь — постоялый двор, где возница навсегда распряг лошадей, где отдохнет и парий. Эти размышления сделали для меня смерть желанною, и я стал презирать землю. Я наблюдал восток, откуда все время появлялось множество звезд, и хотя судьбы их были мне неизвестны, я чувствовал, что они связаны с судьбами людскими и что природа, которая подчинила их нуждам столько невидимых им предметов, связала с ними, по крайней мере, эти вот существа, что видны им. Так душа моя поднималась по небосклону вместе со светилами, и, когда утренняя заря соединяла с их вечным и нежным мерцанием свою розовую окраску, я чувствовал себя у врат неба. Однако, едва только лучи ее золотили верхушки пагоды, я исчезал, как тень. Я уходил далеко от людей отдыхать в поля, к подножию дерева, где засыпал под пение птиц».
«Чувствительный и несчастный человек, — сказал англичанин, — ваш рассказ очень трогателен. Поверьте мне: большинство городов заслуживает, чтобы их видели лишь ночью. В сущности, есть в природе ночные красоты, которые отнюдь не наименее трогательны; один знаменитый поэт моей родины не воспевал иных красот. Но скажите мне, как же достигли вы того, что стали счастливы при свете дня?»
«Было уже многое в том, что я мог быть счастливым ночью, — ответил индус. — Природа похожа на красивую женщину, которая в течение дня являет черни лишь красоту своего лица, а ночью открывает тайные прелести свои возлюбленному. Но если у уединения есть свои радости, то есть у него и недостатки. Оно представляется несчастному тихой пристанью, откуда он в спокойствии наблюдает, как движутся страсти других людей. Но в то время как он радуется своей неподвижности, время увлекает его самого. Оно равно увлекает и того, кто борется с его бегом, и того, кто отдается ему, — мудрого так же, как и глупого, и оба приходят к концу дней своих, один — пресытившись, другой — не насладившись ими. Я не хотел ни быть умнее природы, ни искать счастия вне законов, которые она предписала людям. Особенно жаждал я друга, которому мог бы поведать свои радости и печали. Я долго искал его среди равных мне. Но я видел лишь завистников. Однако мне удалось найти друга чувствительного, преданного, благородного и недоступного предрассудкам. По правде сказать, я нашел его не среди людей, а среди животных. То была собака, которую вы видите тут. Ее бросили безжалостно на углу улицы, где она чуть было не сдохла с голоду.
Она возбудила во мне сострадание. Я приручил ее; она привязалась ко мне, и в ней обрел я неразлучного товарища. Но этого было недостаточно; мне нужен был друг более несчастный, чем собака, который знал бы все бедствия человеческого общества и помог бы мне сносить их, который желал бы лишь благ природы и с которым я мог бы наслаждаться ими. Только переплетаясь друг с другом, два слабых деревца противостоят буре. Провидение исполнило мое желание, даровав мне добрую жену. У источника своих несчастий нашел я источник счастия своего. Однажды ночью, когда я находился на браминском кладбище, я увидел при свете луны молодую браминку, наполовину скрытую желтым своим покрывалом. При виде женщины, в которой текла кровь моих мучителей, я было в ужасе удалился, но затем приблизился к ней, движимый состраданием при виде того, чем она была занята. Она клала пищу на холм, покрывавший пепел ее матери, сожженной недавно заживо вместе с телом ее отца, по обычаю ее касты; она возжигала над ним фимиам, чтобы вызвать ее тень. Слезы выступили у меня на глазах при виде существа еще более несчастного, чем я. Я сказал себе: увы, узы бесчестия связали меня, тебя же — узы почета. По крайней мере, я живу спокойно на дне моей пропасти, а ты — в вечном трепете на краю своей. Та же судьба, которая отняла у тебя мать, грозит унести однажды и тебя. Тебе дана всего одна жизнь, а должна ты умереть двумя смертями. Если собственная твоя смерть не сведет тебя в могилу, то смерть супруга твоего сведет тебя туда живой. Я плакал; плакала и она. Наши глаза, орошенные слезами, встретились и заговорили друг с другом, как глаза несчастных. Она отвернулась, закуталась в свое покрывало и удалилась. На следующую ночь я пришел к тому же месту. На этот раз она положила больше пищи на могилу матери. Она решила, что я нуждаюсь в ней. И так как брамины часто отравляют погребальные яства, дабы помешать париям съедать их, она принесла только плоды, дабы успокоить меня, что они съедобны. Я был растроган этим выражением человеколюбия и, чтобы засвидетельствовать ей уважение, которое я питал к ее дочерним приношениям, вместо того чтобы взять ее фрукты, присоединил к ним цветы. То были маки, выражавшие участие, которое я принимал в ее скорби. На следующую ночь я с радостью увидел, что она приняла мои знаки почтения. Маки были политы, и она положила новую корзину с фруктами на некотором расстоянии от могилы. Жалость и благодарность сделали меня смелым. Не смея говорить с ней как парий из страха скомпрометировать ее, я решил как мужчина открыть ей все те чувства, которые она вызвала в моей душе. По обычаю индусов, чтобы быть понятым, я избрал язык цветов. Я прибавил к макам ноготки. На другую ночь я нашел мои маки и ноготки окропленными водой. На следующую ночь я стал более смелым и присоединил к макам и ноготкам цветок фульсапата, — который служит сапожникам для окраски кожи в черный цвет, — в знак выражения любви смиренной и несчастней. На другой день, лишь только рассвело, я побежал к могиле, но увидел, что фульсапат засох потому что он не был полит. На следующую ночь, дрожа, положил я тюльпан, чьи красные лепестки и черная сердцевина олицетворяли огонь, что сжигал меня. На другой день я нашел тюльпан в том же достоянии, что фульсапат. Я был подавлен печалью. Однако через день я принес туда бутон розы с шипами как символ моих надежд, смешанных с опасениями. Но каково же было мое отчаяние, когда при первых же лучах дня я увидел свой розовый бутон на далеком расстоянии от могилы! Я думал, что лишусь разума. Что бы ни случилось со мной, я решил заговорить с ней. На следующую ночь, лишь только она появилась, я бросился к ее ногам, но оставался безмолвным, протягивая ей мою розу. Она заговорила и сказала мне: «Несчастный, ты говоришь мне о любви, а скоро меня не будет. По примеру моей матери, я должна сопровождать на костер моего мужа, который только что умер. Он был стар, я вышла за него замуж ребенком. Прощай, удались и забудь меня. Через три дня я буду лишь кучкой пепла».
Произнеся эти слова, она вздохнула, а я, удрученный горем, сказал ей: «Несчастная браминка, природа расторгла узы, наложенные на вас обществом. Попробуйте же порвать узы суеверия. Вы сможете сделать это, если возьмете меря в мужья». — «Что? — воскликнула она плача. — Мне избегнуть смерти, чтобы жить с тобой в позоре? Ах, если ты меня любишь, дай мне умереть!» — «Не дай мне бог, — закричал я, — избавить вас от ваших несчастий для того, чтобы навлечь на вас мои. Дорогая браминка, бежим вместе в леса! Лучше довериться тиграм, нежели людям. Небо, на которое я возлагаю надежду, не оставит нас. Бежим: любовь, ночь, твое несчастие, твоя невинность — все покровительствует нам. Спешим же, несчастная вдова: уже готовится костер тебе, и мертвый твой супруг зовет тебя. Бедная, погибшая лиана, обопрись на меня, я буду твоей пальмой!» Тогда она бросила, рыдая, взгляд на могилу матери, потом на небо и, уронив одну руку в мою, приняла другой от меня розу. Тотчас же я взял ее под руку, и мы тронулись в путь. Я кинул ее покрывало в Ганг, чтобы заставить ее родных думать, будто она утопилась. Мы шли в течение нескольких ночей вдоль реки, прячась днем на рисовых плантациях. Наконец мы прибыли в эту область, которую некогда обезлюдила война. Я проник в глубину леса, где выстроил эту хижину и насадил маленький сад. Мы живем здесь очень счастливо. Я чту свою жену, как солнце, и люблю ее, как луну. Нас презирает свет, но мы чтим друг друга, и когда она внимает моим похвалам или я — ее, они кажутся рам более сладкими, чем восторги всего мира». При этих словах, он поглядел на своего ребенка в колыбели и на жену, которая проливала слезы радости. Ученый в свою очередь, утирая слезы, сказал хозяину: «Поистине, то, что в почете у людей, заслуживает часто презрения, а то, что презирается ими, достойно почитания. Но бог справедлив. Вы в тысячу раз счастливее в вашей безвестности, чем глава джагернаутских браминов во всей своей славе. Он так же, как и его каста, отдан всем превратностям судьбы. На браминов обрушивается бо́льшая часть тех бичей внутренних и внешних войн, которые разоряют вашу прекрасную страну в течение стольких веков. Именно к ним обращаются обычно, чтобы принудить страну к контрибуции, ибо известна власть, какой они пользуются над общественным мнением. Однако наиболее жестоко для них то, что они являются первыми жертвами своей бессердечной религии. Стремясь возбудить страх, они сами проникаются им до потери чувства правды, справедливости, человеколюбия, милосердия. Они связаны цепями суеверия, которыми они хотят держать в плену своих соотечественников. Они принуждены ежеминутно мыться, очищаться и выдерживаться от многих невинных наслаждений. Наконец, — об этом нельзя говорить без содрогания, — они видят, как вследствие их варварского учения сжигают их родственниц, матерей, сестер и дочерей. Так, наказывает природа, законы которой они нарушили. А вы, — вы можете быть искренним, добрым, справедливым, гостеприимным, верующим, избегая унижением своим ударов судьбы и дурных толков».
