Конрад Эйкен - Поклонись, Исаак!

— Ты слышал?

— Да, сэр.

— А теперь валяй отсюда!

И он захлопнул дверь так быстро, что пришлось отскочить, чтобы он не защемил мне ногу. Когда тетушки и Джим узнали о моей экспедиции, их охватил непритворный испуг. Они сказали, чтобы я никогда больше не смел делать такого: ни заходить в этот дом, ни даже приближаться к земле Вилларда. Тетушка Джулия перепугалась больше всех: она считала, что мне еще очень повезло вернуться оттуда живым. Даже Джим, как я заметил, был обеспокоен: покачал головой и серьезно посоветовал мне держаться от старого Исаака подальше.

— Если бы это был его черный день, — сказал он призадумавшись, ты получил бы от него хорошую взбучку и проповедь в придачу. Одного парня из Хэкли Фоллс он отдубасил так, что живого места на нем не осталось.

— А кто это был.

— Знаешь, не помню что‑то.

— А что тот парень сделал?

— Этого я тоже не помню, но слушай лучше меня, обходи его стороной, тогда и цел будешь.

Естественно, это еще больше разожгло мой аппетит к дальнейшим приключениям, и вскоре я нашел себе новое захватывающее занятие.

Перейдя речку Милл по крытому мостику, я поворачивал на запад, взбирался на Скалистый Выгон, как его называли — один из восхитительных гранитных склонов в Новой Англии — заросший кедрами и можжевельником, и, наконец, оказывался в лесу на длинном отроге Злючки. Отрог тянулся на запад почти параллельно реке до самого Хэкли Фоллс. Мне пришло в голову, что если я хорошенько разведаю опушку, то как‑нибудь выйду к верхнему концу пастбища Исаака, а оттуда, укрывшись за соснами, березами или валунами, смогу поближе рассмотреть, что там делается в доме Вилларда.

Бог знает, зачем мне это было нужно! В первый раз я действовал с чрезвычайной осторожностью: забрался высоко в кленовую и ореховую рощу, а когда приблизился к ферме Вилларда пополз вперед на четвереньках. Я подполз к березам, окаймлявшим пастбище, и там к своей радости обнаружил, что могу продвигаться ползком вниз от камня к камню и занять наблюдательный пост ярдах в трехстах от дома. Там у меня будет прекрасное укрытие: поросший серебристым лишайником огромный гранитный валун рядом с кедром. За ним была теплая травяная впадина, откуда я мог всё прекрасно видеть, оставаясь незамеченным. Коровы старого Исаака, ничуть не тревожась, паслись вокруг меня, а передо мной как на ладони был скотный двор, на который их потом погонят.

С тылу, как и спереди, все окна дома были закрыты ставнями. Дверей было две: одна, боковая, вниз к скотному двору, и задняя, в которой иногда появлялась миссис Виллард с бельем и развешивала его на веревках, или вместе с Лидией трудилась в огородике. Обе были угрюмы и молча сапали или вскапывали грядки, как мужчины. До ближней от меня грядки было не больше ста ярдов, и я слышал как звякали их сапки о камешки. Старая миссис Виллард изредка бросала какую‑то короткую и резкую фразу. Обмениваясь словами, они никогда не смотрели друг на друга, а остановившись, чтобы передохнуть, стояли, опершись о мотыгу, и смотрели вниз на свой дом. В их движениях было что‑то зловещее: они никуда больше не смотрели и всегда молчали. Меня пробирала дрожь. Я так и не мог понять, чем этот старик занимается. Я никогда не слышал, чтобы он пел, хотя рассказывали, что он всегда распевает пополудни, и вообще очень редко его видел. Очень редко он выходил из дома и, шатаясь, брел через скотный двор к хлеву, наверно, за сидром.

Я много раз повторял свои вылазки: все три лета, что провел на Хэкли Фоллс, и понемногу, поскольку ничего особенного там не происходило, стал подумывать, что все это вздор, и сам я большой дурак. Но слухи и легенды о Виллардах множились и становились всё мрачнее, а их фигуры обрели гигантский размер. Любому, тем более мальчишке, легко был счесть их спятившими: достаточно было лишь понаблюдать, как они ходят. Посещать выгон Виллардов вошло у меня в привычку, будто стало моим обязательным заданием. А осенью приходила пора каштанов, которые росли по северному краю поля. Я приходил туда, обстукивал деревья, уносил добычу к своей скале и там потихоньку грыз их, не сводя глаз с противника.

Как‑то ближе к вечеру я обстукивал мое лучше дерево, и вдруг сзади обхватила меня за шею и затрясла чья‑то холодная рука. У меня душа ушла в пятки, когда я оглянулся и понял, что держит меня старый Исаак. Но, к своему удивлению — ничуть, однако, не смягчившему страха — я увидел, что он улыбается, но как‑то жутко, будто желая придать своей улыбке игривость и приветливость. Он продолжал держать меня за шею, чуть пошатывая.

— Чье это дерево? — спросил он.

— Не знаю, сэр.

— Оно мое. Теперь ты это знаешь?

— Да, сэр.

— Ты когда‑нибудь читал Библию?

— Да, сэр.

— Ты когда‑нибудь учил Десять Заповедей?

— Да, сэр.

Не отпуская шеи, он развернул меня, и я впервые увидел его прямо перед собой. На нем было грязное вельветовое пальто с красной подкладкой. Он всё еще улыбался, и меня охватил еще больший страх. Мне показалось, что он пьян.

— Ну, а о чем сказано в восьмой заповеди?

— Не помню, сэр.

Он шутливо, но чувствительно потряс меня за шею.

— В ней сказано: «Не укради». Повтори это.

— Не укради.

— Кто твой отец?

Вопрос прозвучал так резко, что я смешался. Имел ли он в виду — раз он заговорил о Заповедях — что это Бог? Или просто хотел рассказать моему отцу, чем я занимался?

— Мистер Уолтер Грейпо, сэр.

— Вот так–так!.. Я знал твою матушку. Она Бога чтила. А теперь дай мне свою палку.

Я протянул ему палку, которую все время виновато держал в руке, и затрясся, думая, что сейчас он начнет меня ей бить. Но он отошел, прогнулся назад, чуть не коснувшись палкой земли, все время улыбаясь с полузакрытыми глазами (и я впервые заметил, какие у него густые и седые брови), а потом размахнувшись длинной рукой, как плетью, зашвырнул палку на самый верх дерева, где она с шумом врезалась в гущу орехов. Шишковатые шары посыпались тяжелым градом на траву и за ними помедленнее, задевая ветки и скользя по ворохам податливых листьев, свалилась палка. Старый Исаак был в восторге.

— Хорошо попал! — прохрипел он с одышкой. — Сколько уже лет я так не размахивался.

— Да, сэр.

— Теперь набирай полную шапку, иди домой, порежь эти орехи на половинки и смажь сыром. Получится Адам с Евой на плоту.

— Да, сэр.

— И больше не приходи сюда, как вор! Если захочешь набрать моих каштанов, подойди и попроси.

Не успел я и слова вымолвить, как он повернулся и, тяжело ступая, спустился с холма. На нем были те же рыжие сапоги, а грива седых волос сверкала на солнце. Я все смотрел на него, пока он не зашел на скотный двор, а затем в хлев, потом появился оттуда и пошел, спотыкаясь, к дому.

Тетушке Джулии и тетушке Дженни я ничего не рассказал.

Через два года я снова оказался на Ведьминых Вязах и обнаружил там разительные перемены. Во–первых, Джим встретил меня на станции в новом шикарном туристском форде. Я глазам своим не поверил: неужели мои тетушки решили зажить новой жизнью? По правде говоря, в этом году я чувствовал себя повзрослевшим и выше их, и согласился ехать в Хэкли Фоллс с некоторым неудовольствием. Как мне представляется сейчас, этот ход с фордом был со стороны тетушек Дженни Джулии весьма тонким и предусмотрительным: очень возможно, не без подсказки моего отца. Во всяком случае, при виде форда я сразу воспрянул духом: значит, лето будет не таким уж скверным. Я еще больше оживился, когда Джим сказал, что научит меня водить машину, и я стану их семейным шофером. Это дошло до меня чуть позднее, когда я увидел, что для самого Джима машина была явной обузой, и он очень тосковал по лошадям и повозке. Еще он, как я заметил с большим удивлением, отказался от старого заслуженного котелка, сменив его на твидовую кепку, в которой выглядел страшно глупо. Это тоже, как мне кажется, было уступкой современности.

— Ну, Джим, — спросил я, — расскажи, что здесь нового? Тетушки в порядке?

— Да, мистер Билли, все в полном порядке. Очень прекрасно прожили эту зиму, только мисс Дженни подагра малость беспокоила. Но с теплой погодой она совсем встанет на ноги.

— А капитан Фиппен?

— Ну, он как всегда.

— Подсматривает, наверно, в свою подзорную трубу?

— А как же, это для него как в кино пойти. Ничего не упустит.

Джим правил медленно, но наконец мы добрались до пешеходного мостика, который вел к ферме Вилларда, и я оглянулся на вконец обветшавший дом. Листы крыши покоробились и поржавели, сорванная ветром лоза свисала с конька крыши почти до земли, провалившееся крыльцо коровника так и валялось. Прочее было таким, как запомнилось мне раньше: все окна, кроме одного, наглухо забиты, но коров за домом уже не было.

— А где коровы? — спросил я.

— Ты разве не слышал?

— О чем?

— Как о чем? Старикана, этого Исаака, хватил удар.

— Хватил удар? Он что, умер?

— Нет, не умер, не было ему такого счастья, только отнялось все ниже пояса.