Фрэнсис Гарт - В приисковой глуши
В то время как учитель, улыбаясь, поднимал голову, он вдруг опять отвернулся к окну.
— Сорока, знаете, очень смелая птица, и залетает в самую школу. Я думаю, им кажется, что тут прохладнее…
— Но если вы серьезно хотите учиться, дядя Бен, то не все ли равно, по каким книгам… правила те же самые, как вам известно, — поощрил его учитель.
Лицо дяди Бена, повеселевшее было, вдруг омрачилось. Он взял книгу из рук учителя, стараясь не встретиться с ним глазами, повертел ее в руках и положил обратно так осторожно, точно она была стеклянная, и он боялся разбить ее.
— Разумеется, — пробормотал он с притворной развязностью, — разумеется. Правила одни и те же.
Тем не менее он совсем задыхался, и крупные капли пота выступили на его гладком большом лбу.
— Что касается письма, — продолжал учитель еще дружелюбнее, заметив эти признаки смущения, — то, как вам известно, всякая пропись годится.
Он беспечно подал свое перо дяде Бену. Большая рука застенчиво взялась за перо, но при этом ухватилась за него так робко и так неуклюже, что видно было сразу, что совсем не привыкла держать его, и учитель должен был отойти к окну и тоже поглядеть на птиц.
— Ужасно смелые — эти сороки, — сказал опять дядя Бен, кладя перо обратно около книг и глядя на свои пальцы с таким видом, как будто они совершили операцию необычайной трудности и деликатности. — Они ничего-таки не боятся, не правда ли?
Наступило вновь молчание. Учитель вдруг отвернулся от окна.
— Знаете, что я вам скажу, дядя Бен, — проговорил он с решимостью и очень серьезно, — бросьте вы Добелля, и Парсинга, и Джонса, и старинные гусиные перья, к которым, я вижу, вы привыкли и начните сначала, точно вы никогда ничему не учились. Забудьте их, говорю вам. Конечно, это трудно сделать, — и он отвернулся от окна, — но вы должны так поступить.
Он должен был снова отвернуться к окну: радость, преобразившая лицо дяди Бена, когда он это говорил, вызвала слезы на его собственных глазах. Смиренный ревнитель знания торопливо ответил, что он постарается.
— И начните опять сначала, — продолжал учитель ласково. — Совсем, знаете, как если бы вы были ребенком.
— Так, так, — с восторгом потирал руки дядя Бен, — вот это по-моему! Вот это я говорил как раз Рупу…
— Значит, вы уже говорили с другими об этом, — удивился учитель. — Я думал, вы хотите держать это в секрете.
— Да, конечно, но я, знаете, условился с Рупертом Фильджи, что если вы ничего не будете иметь против этого, то я буду ему платить по двадцати пяти центов каждый раз, как вы позволите ему прийти сюда и помогать мне, и сторожить школу и, знаете, никого в нее не пускать. А Руп умный мальчик, сами знаете.
Учитель подумал с минуту и решил, что дядя Бен по всей вероятности прав! Руперт Фильджи, красивый четырнадцатилетний мальчик, был также оригинальный, сильный характер; юная живость и смелый, честный нрав его привлекали учителя. Руперт был хороший ученик и обещал стать еще лучше, и занятия с дядей Беном не только не помешают школьной дисциплине, но могут быть даже полезны.
Тем не менее он добродушно спросил:
— Но разве вы не могли бы легче и безопаснее заниматься у себя дома? Я мог бы, знаете, дать вам денег на поддержание и приходить два раза в неделю.
Радостное лицо дяди Бена вдруг омрачилось.
— Это было бы не так удобно для меня и для Рупа, — сказал он нерешительно. — Видите ли, что обстановка шкоды тут важна, и тишина, и общий характер, напоминающий об учении. И ребята, которые непременно заберутся ко мне в избушку, если узнают, что я учусь, сюда не посмеют придти.
— Хорошо, — отвечал учитель, — приходите сюда.
Заметив, что его собеседник старается извлечь из горла слова благодарности, а из кармана кошелек, при чем то и другое ему никак не удается, он спокойно прибавил:
— Я приготовлю вам несколько прописей для начала.
И продолжал писать несколько начатых им примеров для малютки Джонни Фильджи.
— Премного вам благодарен, м-р Форд, — сказал дядя Бен чуть слышно, — и если бы вы были так добры назначить плату…
М-р Форд быстро повернулся и протянул руку собеседнику, так что тот вынужден был вынуть свою из кармана, чтобы пожать ее.
— Милости просим, приходите, когда хотите; но я могу дозволить это только даром, и вы мне лучше и не говорите о том, что намерены вознаградить Руперта.
Он потряс руку смущенного дяди Бена и, сказав, что оставит его теперь на некоторое время одного, взял шляпу и направился к двери.
— Так вы думаете, что мне лучше выкинуть за борт Добелля и компанию, — медленно проговорил дядя Бен, глядя на приготовленную для него пропись.
— Без сомнения, — отвечал учитель с полной серьезностью.
— И начать сначала как малый ребенок?
— Как малый ребенок, — подтвердил учитель, выходя из-под крыльца.
Несколько минут позже, докурив сигару на площадке, он заглянул в окно школы. Дядя Бен, сняв сюртук и жилет и засучив рукава рубашки на мощных руках, очевидно, отбросил Добелля с товарищами и, согнувшись в три погибели, с вспотевшим лбом, склонил смущенное лицо над конторкой учителя, стараясь выводить буквы, вкривь и вкось, действительно как малый ребенок.
II.
Пока дети медленно рассаживались по своим местам на следующее утро, учитель ловил удобную минутку переговорить с Рупертом. Этот красивый, но не особенно любезный юноша был по обыкновению окружен толпой женских поклонниц, к которым, надо прибавить, он питал невыразимое презрение.
Возможно, что это здоровое направление ума привлекало к нему учителя, а потому он не без удовольствия слушал обрывки его презрительных замечаний своим поклонницам.
— Ну! — обращаясь к Клоринде Джонс, — пожалуйста не сопите! А вы — повернувшись к Октавии Ден, — не дышите над моей головой. Если я что ненавижу, так это когда девчонки на меня дышат. Да, да! Вы дышали мне в затылок. Я это чувствовал. И вы также… вечно сопите… О! да! вам хочется знать, для чего я принес другую пропись и другую арифметику, мисс любопытная! Ну, что дадите, если я скажу? Хотите знать, хорошенькая ли она, — (с невыразимым презрением напирая на эпитет хорошенькая!) — Нет, она не хорошенькая. У девчонок вечно на уме хорошенькое, да любопытное. Ну, брысь! Отстаньте! Разве вы не видите, что учитель на вас смотрит, стыдитесь!
Он поймал выразительный взгляд учителя и подошел к нему, слегка смутясь, с краской досады на красивом лице и с взъерошенными каштановыми кудрями. Одна кудерька в особенности, которую Октавия украдкой обвила вокруг своего пальца, торчала точно петуший гребень на его голове.
— Я говорил дяде Бену, что вы можете заниматься с ним здесь по окончании класса, сказал учитель, отводя его в сторону. Поэтому вы можете отложить ваше письменное упражнение и сделать его сегодня после полудня.
Темные глаза мальчика заискрились.
— И если вам все равно, сэр, — прибавил он внушительно, — то скажите ученикам, что я наказан.
— Я боюсь, что это не годится, — сказал учитель, которому это показалось очень забавным. — Но зачем вам это?
Руперт сильнее покраснел.
— Чтобы удержать этих проклятых девчонок; чтобы они не гонялись за мной и не прибежали сюда.
— Я постараюсь это как-нибудь устроить, — сказал учитель, улыбаясь и минуту спустя прибавил серьезнее: — Полагаю, что ваш отец знает, что вам будут платить деньги? И он не против этого?
— Он? О, нет! — отвечал Руперт с удивленным взглядом и тем же покровительственным тоном, с каким он говорил обыкновенно с младшим братом. — Вам нечего о нем беспокоиться.
В сущности Фильджи-отец, года два тому назад овдовевший, молча передал главенство в семье своему сыну Руперту. Припомнив это, учитель только сказал: «Очень хорошо», и отпустил ученика на место и выбросил из головы и самый предмет беседы.
Оглядев скамейки, учитель только что собирался было позвонить в колокольчик, в знак того, что класс начинается, как послышались легкие шаги по песку, шелест платья, похожий на трепетание крыльев птицы, и в школу легким шагом вошла молодая девушка.
Круглые, нежные, свежие щечки и подбородок, тонкая шейка показывали, что ей лет пятнадцать, не более; но полная, совершенно развитая фигура и длинное, модное платье говорили, что она уже больше не девочка. В манере держать себя она соединяла наивность девочки и апломб женщины, Сделав книксен учителю — единственный намек на то, что она такая же ученица, как и остальные — она уселась на одной из больших скамеек, расправила складки своего нарядного кисейного платья с голубыми бантами и, опершись локтем на пюпитр, принялась снимать перчатки.
То была Кресси Мак-Кинстри.
Раздосадованный и расстроенный бесцеремонным появлением девушки, учитель холодно отвечал на ее поклон и сделал вид, что игнорирует ее нарядную персону. Положение было затруднительное… Он не мог отказаться принять ее в школу, так как ее не сопровождал больше поклонник; не мог и прикидываться, что ничего не знает о расстроившемся сватовстве. Что касается того, чтобы заметить о неприличии ее костюма, то это было бы новым вмешательством, которого он знал, что в Инджиан-Спринге не потерпят. Он должен был принять такое объяснение, какое она согласится ему дать. Он позвонил в колокольчик больше затем, чтобы отвлечь любопытство детей, возбужденное до последней степени.
