Дэвид Лоуренс - Победитель на деревянной лошадке
Теперь, если только в доме не было гостей, Поль садился за стол вместе с родителями — он уже вышел из-под опеки няни. Почти каждый день мать ездила в город. Оказалось, ей прекрасно удаются, эскизы тканей и мехов, и она тайком работала в студии своей подруги, та была главной художницей у ведущих модельеров. Мать Поля рисовала для газетных реклам фигуры дам в мехах, в шелковых платьях с блестками. Ее подруга зарабатывала в год несколько тысяч фунтов, а мать Поля — всего несколько сотен и, конечно, снова была недовольна. Ей так хотелось быть хоть в чем-нибудь первой, но никак не удавалось, даже в рисунках для рекламы.
Утром в свой день рождения мать Поля спустилась к завтраку. Мальчик не сводил с нее глаз, пока она просматривала почту. Он знал, как выглядит письмо адвоката. Мать читала это письмо, и лицо ее каменело. А затем приняло холодное, решительное выражение. Она спрятала письмо под остальные письма и ни словом о нем не обмолвилась.
— Мама, у тебя сегодня в почте не было ничего приятного? — спросил Поль.
— Ничего стоящего, — холодно, рассеянно ответила мать.
И, не прибавив ни слова, уехала в город.
А днем появился дядя Оскар. Он рассказал, что его сестра долго беседовала с адвокатом — выясняла, нельзя ли получить все пять тысяч сразу, ей надо расплатиться с долгами.
— Как же нам быть, дядя? — спросил Поль.
— Как ты решишь, так и будет, сынок.
— Пусть берет все! Мы еще раздобудем, — решил мальчик.
— Что, малыш, лучше одна птичка в руках, чем две в кустах?
— Я обязательно угадаю на «общенациональных», или «линкольнширских», или на «дерби». Обязательно угадаю, хотя бы на одних, — заверил Поль.
Итак, дядя Оскар подписал бумаги, и мать Поля получила все пять тысяч фунтов. И тут произошло нечто удивительное. Голоса в доме словно обезумели, хор лягушек в весенний вечер, да и только. Разумеется, в доме появилась новая мебель, а к Полю стали ходить учителя. И будущей осенью он действительно поступил в Итон, школу, которую кончал его отец. Зимой в доме всегда были цветы, и расцвела та роскошь, к которой была приучена мать Поля. И все же из-за веток мимозы и цветов миндаля, из-за груды переливающихся диванных подушек голоса в доме заливались и вопили: «Нужны деньги! Нужны деньги! Теперь, те-е-перь нужно еще больше денег! Еще больше! Еще больше!»
Поль приходил в ужас. Он изучал в это время с домашними учителями латынь и греческий. Но самые напряженные часы он проводил теперь с Бассетом. Прошли общенациональные скачки. Поль не был «уверен» и проиграл сто фунтов. Близилось лето, он мучительно ждал «Линкольна». Но и на «Линкольне» он не был «уверен» и проиграл пятьдесят фунтов. Мальчик бродил отрешенный, взор его блуждал, казалось, в нем вот-вот что-то взорвется.
— Брось! Не стоит так волноваться! — уговаривал его Оскар.
Но мальчик, похоже, и не слышал, что говорил ему дядя.
— Я должен угадать на «дерби»! Я должен угадать на «дерби»! — твердил Поль, и его огромные синие глаза светились безумным блеском.
Мать заметила, что с мальчиком творится что-то неладное.
— Тебе надо поехать к морю. К чему эти ожидания? Лучше поехать к морю. Да, пожалуй, так будет лучше, — сказала она, озабоченно глядя на сына и чувствуя непривычную тяжесть на сердце.
Мальчик устремил на нее блуждающий взгляд.
— Я никак не могу уехать до начала «дерби», мама! — вскричал он. — Никак не могу.
— Но почему? — Когда она кому-либо возражала, голос ее был тверд. — Почему? Ты же сможешь приехать на «дерби» с дядей Оскаром, если все дело в этом. Нет никакой нужды ждать здесь. И к тому же ты, по-моему, слишком много думаешь о скачках. Это дурной знак. В моей семье многие были игроками, когда ты вырастешь, поймешь, сколько это нам принесло несчастья. Ты уж мне поверь. И если ты не пообещаешь мне быть благоразумным — поехать к морю и забыть о скачках, придется просить дядю Оскара не говорить с тобой больше о них и рассчитать Бассета. Ты же комок нервов!
— Я сделаю все, что захочешь, мама, только не отсылай меня отсюда до конца «дерби».
— Откуда не отсылать? Из нашего дома?
— Да, — ответил Поль, не отводя взгляда.
— Но почему, странный ты мальчик, откуда вдруг такая привязанность к этому дому? Вот уж не думала, что ты его любишь.
Поль, молча, пристально смотрел на мать. У него была тайна тайн, которую он не поверял даже Бассету и дяде Оскару.
Мать постояла в грустном раздумье, потом сказала:
— Что ж, раз не хочешь, можешь не ехать к морю до конца «дерби». Но обещай не доводить себя до нервного расстройства, обещай, что не будешь так много думать о скачках и всяких там результатах, как ты их называешь.
— Нет, — задумчиво откликнулся мальчик. — Я не буду о них много думать. Ты не волнуйся. Я бы не стал на твоем месте волноваться, мама.
— Интересно, что б мы стали делать, — сказала мать, — будь ты на моем месте, а я — на твоем.
— Но тебе не надо волноваться, мама, поверь мне, — повторил мальчик.
— Как я хотела бы поверить в это! — сказала она устало.
— Это так, поверь. Я хочу сказать, ты должна поверить, что не надо волноваться.
— Должна? Что ж, посмотрим.
Тайной тайн Поля был его деревянный конь, тот, у которого не было клички. С тех пор, как мальчик вышел из-под опеки няни и гувернантки, он перенес коня наверх в свою комнату.
— Право, ты слишком большой для коня-качалки! — увещевала Поля мать.
— Понимаешь, мама, пока у меня нет настоящего коня, пусть будет хоть какой-нибудь ненастоящий, — схитрил мальчик.
— Он тебе нужен для компании? — рассмеялась мать.
— Да! Он очень хороший, и мне всегда с ним весело.
И вот этот конь с облупившимися боками застыл горделиво в спальне Поля.
До начала «дерби» остались считанные дни, и мальчик становился все возбужденней. Он едва держался на ногах, взгляд его блуждал, он почти не слышал, когда к нему обращались. А его мать то и дело охватывали необъяснимые приступы тревоги. По временам тревога становилась почти нестерпимой. Женщине хотелось броситься к сыну, убедиться, что ему ничто не угрожает.
За два дня до «дерби» мать была на званном вечере в городе, и там ее вдруг снова охватила тревога за сына, ее первенца; сердце сжалось, и она едва могла говорить. Она попыталась бороться с этим сильным, неодолимым чувством, потому что верила в здравый смысл. Но это оказалось выше ее сил. Ей уже было не до танцев, и она спустилась вниз позвонить домой. Гувернантка была безмерно удивлена и встревожена ночным звонком.
— Мисс Уилмот, с детьми все в порядке?
— Разумеется.
— А Поль? Как он?
— Когда ложился спать, все было прекрасно. Подняться посмотреть?
— Нет! — сказала мать Поля решительно. — Не надо! Не надо его беспокоить. Все в порядке. Идите ложитесь. Мы скоро вернемся.
Ей не хотелось нарушать уединение сына.
— Хорошо, — ответила гувернантка.
Около часа ночи родители Поля подъехали к дому. В доме царила тишина. Мать Поля прошла к себе в комнату и сбросила белую меховую накидку. В тот вечер она велела служанке не дожидаться ее. Она слышала, как муж внизу смешивает виски с содовой.
Волнение ее нарастало: крадучись она поднялась наверх к комнате сына. Бесшумно прошла по коридору. Какой-то слабый звук. Что это?
Она застыла возле двери и прислушалась. Странный, резкий, но негромкий звук. Сердце ее замерло. Неумолчный, настойчивый шум. Словно от сильных прерывистых движений. Что это? Господи, что это? Она должна знать. Она узнает этот звук. Такой знакомый…
Но что же это? Она не могла понять, что это. А звук повторялся и повторялся, как наваждение.
Холодея от волнения и страха, мать осторожно повернула ручку двери. В комнате было темно. Только возле окна что-то вздымалось и опускалось. Она застыла в ужасе и изумлении.
А потом резко включила свет и увидела: сын в своей зеленой пижаме сидел на коне-качалке и бешено раскачивался. Резкий свет осветил мальчика, погоняющего деревянного коня, и в проеме двери — его мать, светловолосую, в бледнозеленом прозрачном платье.
— Поль! — воскликнула она. — Что ты делаешь?
— Это Малабар! — Голос мальчика звучал непривычно сильно. — Это Малабар!
На мгновенье Поль остановился, устремив на мать дикий, бессмысленный взор. И тут же с грохотом упал на пол, а она, вдруг мучительно ощутив себя матерью, бросилась к нему.
Но мальчик уже потерял сознание и долго потом лежал в забытьи. Он метался и говорил, говорил, а мать, окаменевшая, сидела подле него.
— Малабар! Это Малабар! Бассет, Бассет, я знаю! Это Малабар!
Так кричал ребенок и пытался подняться и снова пришпорить того, кто вдохновил его на ясновидение.
— Что значит Малабар? — с холодеющим сердцем спросила мать.
— Не знаю, — отозвался отец, лицо его словно застыло.
— Что такое Малабар? — спросила она своего брата Оскара.
