Олег Михайлов - Куприн
— Извольте снять пальто и подняться за мной в кабинет! — с шутливой строгостью приказал Чехов. — Мы решим сообща, на какие именно симптомы болезни вам надлежит обратить особое внимание… Выделить их так, чтобы её характер не оставлял сомнений.
Кабинет у Чехова был небольшой, скромный. Прямо против входной двери большое квадратное окно в раме из цветных жёлтых стёкол. С левой стороны письменный стол, а за ним маленькая ниша, освещённая сверху, из-под потолка, крошечным оконцем. В нише турецкий диван. С правой стороны коричневый кафельный камин с вечерним пейзажем Левитана. В самом углу дверь, сквозь которую видна спальня Чехова, весёлая, светлая комната, сияющая девичьей чистотой. На стенах кабинета портреты Толстого, Григоровича, Тургенева. На отдельном маленьком столике, на веерообразной подставке, множество фотографий артистов и писателей.
— Итак, садитесь на диван и внимайте. — Чехов снял пенсне и, как заправский лектор, принял важную позу: — Гипертрофия сердца… У людей, занимающихся усиленной мускульной работой, стенки сердца от постоянного и чрезмерного напряжения необыкновенно расширяются, и получается то, что мы в медицине называем «cor bovinum», то есть бычачье сердце…
Незаметно Чехов сам увлёкся. От описания паралича сердца и предшествующих ему явлений он перешёл к другим сердечным болезням: приводил грустные и смешные примеры из собственной практики, говорил о трудностях диагноза при сердечной недостаточности, о тонкостях лекарского искусства, которое достигается единственно опытом, наблюдениями… Куприн позабыл о том, что собирался записывать подробности. «Да, если бы Чехов не был таким замечательным писателем, — думал он, — он был бы прекрасным врачом…»
— Ваш атлет умирает после схватки с противником? — внезапно спросил Чехов.
— Возможно… Или скончается прямо на арене… После того как американский атлет припечатал его к тырсе…
— Тырса? Что это?
Куприн улыбнулся смущённо, стесняясь, что знает что-то, что неизвестно Чехову.
— Это смесь песка и деревянных опилок, которой посыпается арена… Впрочем, во время борьбы арену обычно застилают брезентом.
— Так вот! — Чехов, играя пенсне, расхаживал по кабинету. — Представим всё в последовательности.
— По замыслу, — сказал Куприн, — накануне состязания атлет переживает сердечный приступ. Врач осматривает его и настоятельно рекомендует отложить состязание…
Чехов откликнулся, подчёркивая каждое слово взмахом пенсне:
— Бешеный пульс, холодные руки, расширенные зрачки. Однако отложить борьбу невозможно…
Он закашлялся и кашлял долго, сухо, прикрыв глаза рукой. Подошёл к столу, отвернулся, сплюнул мокроту в баночку и вытер рот платком. Постоял немного. Лишь на мгновение по его лицу прошло облачко, и вновь оно сделалось добрым и приветливым.
— А сама смерть, — глуше, чем обычно, сказал он, — наступает после поражения, в цирковой уборной. Вместе с чувством тоски, потерей дыхания, тошнотой, слабостью… Куприн, соглашаясь, кивнул головой. Очень самолюбивый, он в разговорах с Чеховым не испытывал никакой ущемлённости, спокойно сознавая его правоту и превосходство.
В кабинет неслышно вошла скромная, гладко причёсанная женщина в простом холстиновом платье.
— Что, Ма-Па? — ласково сказал Чехов.
— Обедать, Антоша… — отвечала сестра, с нежностью глядя на него лучистыми — чеховскими — глазами.
Куприну ещё никогда не доводилось видеть такой дружбы между братом и сестрой. Антон Павлович и Мария Павловна понимали друг друга с одного взгляда, легко читая всё, что происходило в душе каждого. «У меня с сёстрами, — подумал он невольно, — ни с Софьей, ни даже с любимой — Зиной — такой близости не было. Я их люблю обычной любовью. Но она не переходит в родство душ…»
Куприн знал, что Мария Павловна, не желая нарушать течение жизни Чехова, не вышла замуж, вообще отказавшись от личного счастья. Чехов был также убеждён, что никогда не женится, до встречи с Ольгой Леонардовной Книппер[1], прекрасной артисткой Художественного театра. Но именно Мария Павловна, чутко ощутив зарождение увлечённости, полушутя рекомендовала брату, побывав в третий раз на представлении «Чайки» и расхвалив игру актёров МХТ: «…советую поухаживать за Книппер. По-моему, она очень интересна…»
С появлением в его жизни Ольги Леонардовны Чехов всё время ощущал вину перед сестрой и был по отношению к ней особенно внимателен и нежен.
— Обедать, обедать! — хлопнул он в ладоши. — И вы, господин убийца, только что отправивший на тот свет атлета! Немедля к столу!
Куприн покачал головой:
— Благодарю, Антон Павлович. С обедом меня ждёт хозяйка…
Чехов, слегка откинув голову, внимательно посмотрел на помрачневшего гостя. Куприн сидел без гроша. Перед отъездом в Ялту он сдал несколько мелких рассказов в «Одесские новости». Гонорар запаздывал, и, конечно, обед у хозяйки был чистым вымыслом. Но, живя впроголодь, Куприн тем более стеснялся оставаться на гостеприимной даче в роли нахлебника.
— Ничего, — непреклонно сказал Чехов, — ваша хозяйка подождёт. А пока за стол и без разговоров! Когда я был молодой и здоровый, то легко съедал два обеда. А вы, уверен, отлично справитесь и с тремя!
Поборов неловкость, Куприн спустился в столовую. Там царствовала мать Чехова — старенькая и мудрая Евгения Яковлевна, великая мастерица на всякие соленья и варенья. Угощать и кормить было её любимым занятием. Гостей она принимала как настоящая старосветская помещица, с той только разницей, что делала всё сама, своими искусными руками: ложилась позже всех и вставала всех раньше…
— А вот ещё курничка, голубчик, положи себе… — говорила она Куприну с характерным южным придыханием на букву «г». — И ставридки горячей не забудь, не то остынет — свежая черноморская…
Чехов по обыкновению ел чрезвычайно мало. Вяло поковыряв в тарелке, он встал из-за стола и прохаживался от окна к двери и обратно. Заметив, что Куприн робко поглядывает на пузатый, потный от холодной влаги графинчик, Чехов остановился за его стулом:
— Послушайте, выпейте ещё водки. Я, когда был молодой и здоровый, любил. Собираешь целое утро грибы, устанешь, едва домой дойдёшь, а за столом выпьешь рюмки две или три. Чудесно!..
Куприн благодарно поглядел на него. Чудный дом, чудная семья! Он почувствовал себя легко, непринуждённо, расправил плечи, так что мышцы буграми заходили под скромным пиджаком.
— А вы, господин писатель, наверняка сами занимались французской борьбой, — сказал Чехов. — А может быть, ещё и боксом?
— Угадали, Антон Павлович, — блеснув узкими глазами в улыбке, отозвался Куприн. — И борьбой и боксом. Но попробуй об этом признаться в цивилизованном обществе! Борьбу как занимательное зрелище ещё снисходительно допускают. Но на бокс смотрят как на зверское, недостойное цивилизованного человека явление, которое следует искоренять. — Он тронул свой мягкий, сломанный в боксе нос. — Не понимают, что бывают случаи, когда знание простейших приёмов может оказать неоценимую услугу…
— Вот как? — удивилась Мария Павловна. — Например?
Воодушевлённый общим вниманием, Куприн продолжал:
— После выхода в отставку я довольно долго жил в Киеве. Чем только не занимался, чего не перепробовал! Раз поздно вечером возвращаюсь домой. На улицах темно и морозно. И вот на одном из перекрёстков из-за угла выскакивает рослый дядя и требует деньги, часы и пальто…
— Ах, боже ж ты мой! Деточка бедная! — не удержалась Евгения Яковлевна.
Чехов присел к столу, чтобы было удобнее слушать.
— Признаюсь, — рассказывал Куприн, — что в моем кошельке бренчало всего-навсего несколько серебряных монет и расстаться с ними не было жалко. Часы находились в закладе. Но своим единственным, хотя и сильно поношенным пальто с собачьим воротником я дорожил и, разумеется, расставаться с ним не собирался. Вы можете подумать, что я начал кричать и звать городового. Ну нет!! Через две секунды предприимчивый дядя лежал на земле и вопил благим матом. И только когда я убедился, что как следует «обработал противника», как говорят боксёры, и он уже более не боеспособен, я оставил его, сказав на прощание: «Теперь ты будешь знать, мерзавец, как отнимать у человека последнее пальто…»
Чехов, зорко, весело глядя на Куприна, сказал:
— Сейчас я хорошо понимаю, отчего вас так тянет к циркачам, акробатам, борцам.
— Человек должен развивать все свои физические способности! — нагнув голову, упрямо проговорил Куприн. — Нельзя относиться беззаботно к своему телу. А наши литераторы — на кого они похожи! Редко встретишь среди них человека с прямой фигурой, хорошо развитыми мускулами, точными движениями, правильной походкой. Большинство сутулы или кривобоки, при ходьбе вихляются всем туловищем, загребают ногами или волочат их — смотреть противно…
