Другой дом - Джеймс Генри

— Если бы мисс Армиджер не сказала мне, — заметил он, — я бы ничего и не узнал. А знать о таком деле мне, конечно, хотелось бы.

— Но почему мисс Армиджер хотела, чтобы вы об этом знали? — спросила Джин.

Тони снова двинулся вперед.

— У нее были на то причины. Одна из них — ее симпатия к Полу, которая и побуждает ее желать ему наивысшего возможного счастья. Она подумала, что, поскольку и я питаю симпатию к одной юной леди, то, вполне естественно, должен желать ей того же и что, намекнув ей о такой возможности, — рассмеялся Тони, — я, быть может, смогу заодно замолвить словечко за этого славного юношу, чтобы облегчить ему задачу.

Джин шла рядом с ним, задумчиво глядя перед собой.

— А откуда она знает, к кому вы «питаете симпатию»? — спросила она.

Этот вопрос заставил его замедлить шаг, но он подавил не утихавшее в нем желание вновь остановиться и встать с Джин лицом к лицу. Он снова рассмеялся, а затем ответил:

— Должно быть, я рассказал ей об этом.

— А кому еще она об этом расскажет?

— Это меня не волнует, — ответил Тони, — и вас, на мой взгляд, не должно волновать тоже. Все, кроме нее, — просто потому, что мы все время у них на глазах, — и так знают, что мы с вами добрые друзья, и как раз потому, что нашей чудесной дружбе уже не первый год, мне кажется, я могу откровенно сказать вам, что думаю.

— О том, что Пол хочет мне сказать?

— Как только вы предоставите ему такую возможность.

Тони собирался продолжить, но Джин его перебила:

— И давно ли вы об этом думаете?

Вызов в ее голосе заставил его несколько смутиться.

— Как давно?

— Ведь вы узнали, что что-то готовится, только тогда, когда мисс Армиджер просветила вас.

Эти расспросы так озадачили Тони, что он сначала посмеялся над словами Джин, а потом задал ей встречный вопрос.

— Вы заставляете меня чувствовать себя таким глупцом! Но, если позволите, я спрошу: как давно вы сами узнали, что то, что прежде витало в воздухе, должно скоро воплотиться в жизнь?

— В тот момент, когда Пол заговорил со мной.

— Только что? Перед тем, как вы отправились в Баундс? — удивился Тони. — И вы тут же догадались, о чем именно он хочет говорить?

— Чего еще он может хотеть от меня? У него не так много желаний, чтобы можно было теряться в догадках, — ответила Джин.

— Смотря что для вас «много»! — снова поразился Тони. — И это оставляет вас такой равнодушной?..

— Какой я кажусь вам сейчас? — спросила Джин. — Вы считаете меня бессердечной?

— Нет, ведь я знаю, что в большинстве случаев то, что написано у вас на лице, — далеко не все, что вы чувствуете. Вы та еще загадка. И все же, — мягко продолжил Тони, — вы кажетесь мне сейчас слишком уж спокойной — слишком невозмутимой — для юной леди, судьба которой вот-вот должна решиться. Конечно, — добавил он, — если только вы не считали свою судьбу решенной задолго до этого.

Они уже довольно далеко зашли в выбранном ими направлении и должны были остановиться, чтобы повернуть назад. Не обращая внимания на его последние слова, Джин стояла перед Тони и, как ему показалось, была втайне рада тому, что ее намеренное спокойствие не осталось им незамеченным.

— Вы не ответили на мой вопрос, — заметила она. — Вы так и не сказали мне, давно ли вам пришло в голову, что вы должны сказать мне то, о чем собираетесь сейчас сообщить.

— Почему вам так важно, чтобы я ответил на этот вопрос?

— Только потому, что, судя по вашим словам, время, на протяжении которого вы вынашивали эту идею, было весьма и весьма непродолжительным. В случае совета, если вы, конечно, действительно хотите именно посоветовать что-то…

— Я действительно хочу именно этого, — перебил ее Тони. — Каким бы странным ни казалось вам, что в подобном вопросе кто-то решается взять на себя такую ответственность. Время не имеет значения — только искренность. Признаюсь, я находился под впечатлением, что перспектива, с которой, как я полагал, вы давно сжились, — как бы это сказать? — с какого-то момента отошла на задний план. — Тони взмахом руки пригласил Джин продолжить прогулку. — Но я все же надеялся, что однажды ко всеобщему удовольствию об этом снова зайдет речь.

Джин шла рядом и говорила с ним неизменно ровным благожелательным тоном, в котором не чувствовалось стремления загнать его в угол или допросить с пристрастием, но виден был лишь вдумчивый интерес ко всему, о чем шла речь и что Тони, как она надеялась, откровенно ей расскажет, и ее искреннее желание добиться во всем этом полной ясности. В том, как она говорила, можно было уловить даже явный оттенок уверенности, что он скажет ей чистую правду и ничего не утаит.

— Понятно. Вы надеялись, что об этом ко всеобщему удовольствию снова зайдет речь.

— Так что теперь, когда я узнал, что об этом и впрямь зашла речь, сами видите, — рассмеялся Тони, — меня так переполняет радостное волнение, что я не могу держать это в себе. Я хочу без промедления поведать вам о том, какого высокого мнения я о нашем дорогом Поле. Это точно не повредит, а, может быть, даже немного поспособствует его успеху, если я скажу, что мне всегда казалось: нам нужно только дать ему немного времени. Вы, разумеется, понимаете: я имею в виду, — добавил он, — чтобы он мог в полной мере проявить себя.

Джин помолчала немного, будто тщательно обдумывала его слова.

— Проявить себя в чем? — спросила она с прежней безмятежностью.

— Да во всем, — не поскупился Тони. — У него масса достоинств — их даже слишком много, чтобы можно было разглядеть всё и сразу. Вы, конечно, знаете, каков он, вы же знакомы с ним полжизни! Но я вижу его в особом, ярком свете, в том свете, в котором он едва ли представал перед вами и который действительно позволяет разглядеть его во всех подробностях. У него есть способности, есть мысли; он абсолютно честен, и вы всегда найдете в нем надежную опору. Он человек и ума, и сердца. Одним словом, он чистый бриллиант.

— Чистый бриллиант, — слово в слово повторила Джин, но так, будто гораздо важнее было, каково по этому поводу мнение Тони, а каково ее собственное мнение — уже не столь важно. — Было бы странно, — добавила она, — говорить с вами на столь личную для меня тему, если бы я не чувствовала, что намерения Пола в течение столь долгого времени воспринимались всеми как нечто само собой разумеющееся. Я думаю, он тоже это чувствовал, бедный, и, к счастью или к несчастью, эта наша ситуация почти ни для кого не была тайной и даже, пожалуй, нескромно выставлялась напоказ.

— Да и к чему ложная скромность, когда и в непритворной не было никакой необходимости? Вы и Пол — прекрасная пара; он — законный наследник, вы — самая достойная принцесса в Готском альманахе. Вам нельзя прятаться за оконной портьерой — вы должны выйти на балкон на всеобщее обозрение. Ваши личные дела — дела государственной важности. И одной-единственной причины из тех, что я только что назвал, довольно, чтобы даже такой старый остолоп, как я, понял, почему намерения Пола именно таковы. Но я хотел поговорить немного о другом. Я подумал, что вы, может быть, позволите мне коснуться ваших собственных намерений. — Тони поколебался; что-то в том безмолвии, которое она упорно хранила, хотя и шла с ним все время бок о бок, говорило о пристальном внимании и напряженном ожидании, с какими она внимала его словам, и заставляло его чувствовать себя не в своей тарелке. Ему показалось, что его просьба была ею ожидаема, и он задумался. Он снова резко остановился и с беспокойством спросил: — Могу я выкурить еще одну? — Она согласилась, одарив его еще одной слабой улыбкой, и, раскуривая сигарету, он все отчетливее понимал, что она ждет дальнейших его слов. Он встретил ее взгляд, светившийся неизбывной добротой, и уже не в первый раз подумал, что, хоть она и была всегда прекрасна, но прекрасна в разное время по-разному. Что же делало ее прекрасной в его глазах сейчас, как не это утонченное терпеливое ожидание — она, казалось, даже затаила дыхание? — На самом деле, — сказал он, выбросив спичку, — я уже говорил об этом. Я имею в виду, мы все очень надеемся, что вы найдете возможным ответить вашему другу так, как он того заслуживает.