Чарльз Диккенс - Земля Тома Тиддлера
— Ой, да что вы, милочка, разве вы сделаете дурное, ведь вы у нас лучше всех, осмелюсь сказать! — воскликнула горничная в полном восторге. — Уж на вас ваша Белла может положиться. Вы же такая умница, такая разумница. Самая мудрая головка во всем доме, как у седого мудреца, этак мы частенько говорили про вас с кухаркой, — только что кудри золотые. Нет, нет, нет, мисс Кимминз, я вас не оставлю. Вы подумаете, что ваша Белла плохая.
— Но если вы и в самом деле моя Белла, то вы должны пойти, — настаивала Китти.
— Должна? — повторила горничная, довольно поспешно вскакивая с места. — Ну, уж если должна, тогда другое дело, тут уж ничего не попишешь. Ваша Белла подчиняется, хотя и против воли. Но знайте, мисс Кимминз, — оставаться мне или уходить — ваша Белла все равно вас крепко любит.
Имелось в виду именно «уходить», ибо не прошло и пяти минут, как «бедная Белла», расположение духа которой улучшилось настолько, что болезнь шурина упоминалась как явление в высшей степени радостное, — ушла своей дорогой, принарядившись так, словно направлялась на какой-нибудь праздник. Да, таковы метаморфозы этого быстротечного мира и такова близорукость, которой отличаемся мы, простые смертные.
Когда парадная дверь с грохотом захлопнулась, маленькая мисс Кимминз подумала, что дверь эта, затворившая ее в безлюдном, как пустыня, доме, должно быть, страшно тяжела. Но как уже упоминалось ранее, мисс Кимминз, будучи ребенком самостоятельным и разумным, тут же принялась соображать, как ей провести этот длинный летний день.
Первым долгом она решила обойти весь дом — необходимо было убедиться, что под кровати или в шкафы не забрался некто в плаще и с огромным кухонным ножом. Не потому вовсе, что ей когда-нибудь раньше приходили в голову мысли о человеке в плаще и с огромным кухонным ножом, нет, образ его как-то сам по себе возник перед ее мысленным взором, после того как грохот захлопнувшейся парадной двери эхом прокатился по всему дому.
И вот маленькая мисс Кимминз заглянула под пустые кровати пяти уехавших подруг, потом под свою кровать, потом под кровать мисс Папфорд, потом под кровать ассистентки мисс Папфорд. И когда, проделав это, она приступила к осмотру шкафов, в ее юную головку закралась весьма неприятная мысль. До чего же было бы страшно вдруг обнаружить, что в каком-нибудь углу, вытянувшись во весь рост, неподвижно стоит кто-то в маске, вроде Гая Фокса[21], и притворяется мертвым. Однако, закончив и не совершив столь неприятного открытия, мисс как всегда аккуратно, развернула рукоделие и с усердием заработала иглой.
Но вскоре окружающая тишина стала удручать ее, главным образом своим удивительно странным свойством: чем тише было вокруг, тем больше слышалось звуков. Даже шорох иголки с ниткой отдавался в ушах Китти несравненно громче, чем стежки всех шестерых воспитанниц вместе с мисс Папфорд и с ассистенткой мисс Папфорд, когда они стараются перещеголять друг друга в прилежании на занятиях рукоделием.
Потом часы в классной комнате повели себя очень странно, чего не бывало прежде: они вдруг словно охромели, однако же продолжали бежать вперед как можно быстрее и громче. В полной панике, спотыкаясь, перескакивали они с одной минуты на другую и бестолково отстукивали их, отнюдь не намереваясь образумиться. Быть может, именно это и встревожило лестничные ступеньки. Как бы то ни было, но только они вдруг заскрипели самым необычайным образом, а вслед за ними затрещала вся мебель, так что маленькая мисс Кимминз, которой вообще были не по душе скрытые свойства вещей, решила запеть песенку. Но собственный голос показался ей чужим, словно кто-то другой, передразнивая ее, пел уныло и монотонно, без всякого выражения. Разумеется, от такого пения не было прока, и Китти снова умолкла.
Вскоре стало совершенно очевидно, что рукоделие тоже ни к чему, и Китти аккуратно уложила работу в корзинку. Потом она подумала о чтении. Нет… Книга, доставлявшая ей столько радости, когда можно было на миг перевести взгляд со страницы на одну из тех, кого она любила, показалась ей теперь такой же унылой, как и пение. И книга, подобно рукоделию, отправилась на свое место. «Но ведь надо же чем-нибудь заняться, — подумала девочка, — пойду-ка я приберу свою комнату».
Китти жила вдвоем с самой любимой подружкой, но отчего же вдруг кровать подруги показалась ей такой таинственной и жуткой? Странно, однако так оно и есть. В этих невинных белых занавесках таилось что-то зловещее, какой-то мрачный намек на то, что под покрывалом лежит маленькая покойница. От одиночества, от непреодолимого желания увидеть человеческое лицо Китти стало казаться, будто мебель приобретает странный и причудливый человеческий облик. Вот стул в прескверном расположении духа сердито хмурится в углу. Вот чрезвычайно злобный комод скалится на нее между двух окон. И даже зеркало ничуть не спасло ее от этих чудовищ, потому что отражение в нем говорило: «Как, это ты там стоишь одна-одинешенька? Ах, как ты таращишь глаза!» Да еще из глубины его, казалось, тоже кто-то таращит на нее огромные пустые глаза.
День тянулся медленно и тоскливо, и так же тоскливо было на душе у Китти, пока не подошло время обеда. В кладовке хранилось много вкусной еды, но почему же вкус и аромат ее исчезли вместе с пятью подругами, мисс Папфорд, ассистенткой мисс Папфорд, кухаркой и горничной? К чему теперь аккуратно расстилать скатерть, если за стол садится одно-единственное маленькое существо, которое с утра становилось все меньше и меньше, тогда как пустой дом раздувался все больше и больше! Даже благодарственная молитва у Китти не получилась, и в самом деле — кто же это «мы», кому надлежало «вкусить» и «быть благодарными»?
Вот почему мисс Кимминз, вовсе не будучи благодарной, принялась есть обед весьма неряшливым образом, торопливо запихивая в рот большие куски, что весьма напоминало низших животных вообще, дабы не затрагивать вопрос о свиньях в частности.
Но это было далеко не самое страшное превращение, так изменившее за долгий одинокий день добрую и жизнерадостную девочку. Китти сделалась мрачной и подозрительной. Она обнаружила, что терпит великое множество обид и несправедливостей. На всех, кого она знала, падала тень ее мрачных размышлений, и все тотчас становились дурными.
Конечно, очень мило со стороны овдовевшего папы, который живет в Индии, послать Китти учиться на родину, ежегодно платить довольно круглую сумму мисс Папфорд и писать своей любимой дочурке очаровательные письма! Но разве он думает о том, что его дочь оставляют одну, в то время как сам он с утра до вечера веселится среди людей (без сомнения, он только это и делает). Может быть, папа и послал ее сюда просто для того, чтобы от нее отделаться. Очень на то похоже. Да, да, сегодня очень и очень на то похоже, потому что раньше ведь подобные мысли никогда не приходили ей в голову.
Ну, а та бывшая воспитанница, что теперь выходит замуж! Какая неслыханная самоуверенность, какое себялюбие с ее стороны — выходить замуж. Просто она очень тщеславна и рада случаю похвастаться. Кстати, скорее всего, она дурнушка. Но даже будь она хорошенькой (хотя такую возможность мисс Кимминз начисто отвергала), все равно нечего ей выходить замуж. И даже если свадьба неминуема, нечего было приглашать на нее мисс Папфорд. А что касается самой мисс Папфорд, то она чересчур стара, чтобы ездить на свадьбы. Самой бы пора это знать. Лучше бы занималась своим дедом. Воображает, что очень хорошо выглядела сегодня утром. Ничего подобного! Глупая старушонка! И этот «Дж.» тоже глупый старикашка. И ассистентка мисс Папфорд не лучше. А все вместе — просто старые дураки!
Более того, теперь совершенно ясно, что все это — заговор. Вот что они сказали друг другу: «Подумаешь, Китти! Вы от нее удерете, и я удеру. Пускай Китти сама о себе заботится. Кому она нужна?» Тут они, конечно, правы. Да, кому нужна она, бедная, одинокая девочка, против которой все устроили заговор? Никому, никому! Тут Китти разразилась рыданиями.
До сих пор она была любимицей всего дома и сама любила своих пятерых подруг так искренне и нежно, как только может любить детское сердце. Но теперь впервые она увидела всех пятерых девочек в мрачном свете. «Ну еще бы! Сидят теперь каждая у себя дома, за ними ухаживают, их развлекают, их балуют, а до нее никому нет дела! Всякий раз эти коварные лицемерки, вернувшись в пансион, под видом искренней дружбы и доверия рассказывают во всех подробностях — где они побывали, как развлекались, что делали и как то и дело вспоминали ее и повторяли: „Ах, как жаль, что с нами нет нашей маленькой Китти!“ Жаль! Как бы не так! Привыкли, что Китти их всегда встречает, и еще сами вечно твердят, что вернуться к Китти, все равно что вернуться в родной дом. Очень мило, но зачем же тогда уезжать, если они так думают? Пусть попробуют на это ответить. Но они этого не думают и ответить не могут, они просто лгут, а лжецы отвратительны. Ничего, теперь-то она их встретит по-другому, она будет их сторониться, она будет их избегать.
