Анатоль Франс - Аметистовый перстень
– Ты в самом деле думаешь, что так делают епископов?
Он уверенно ответил:
– Да, именно так.
Застегивая корсет, она задумчиво сказала:
– Так ты полагаешь, крошка, что, если я попрошу Луайе назначить аббата Гитреля епископом…
Он заверил ее, что старый ловелас Луайе не откажет в такой просьбе хорошенькой женщине.
Она пристегнула свои розовые фуляровые панталоны к шелковому корсету. А так как Гюстав продолжал настаивать, чтобы она обратилась с просьбой к министру, то ее охватило некоторое недоверие и сильное любопытство. Она спросила:
– Но зачем тебе нужно, крошка, чтобы аббат Гитрель стал епископом? Зачем?
– Чтобы доставить удовольствие маме. И кроме того, этот священник меня интересует. Он умен, он способный человек. Таких не так уж много. Право, он идет в уровень с веком. Это священник в духе римского папы. И потом, мама будет так довольна.
– Так почему же ей самой не пойти к Луайе с этой маленькой просьбой?
– Прежде всего, дорогая, это не одно и то же. А кроме того, мои родители сейчас в прохладных отношениях с министерством. Отец, как председатель союза горнозаводчиков, протестовал против новых тарифов. Вы не можете себе представить, с какими раздорами связаны эти экономические вопросы.
Но она видела, что он ее обманывает и вмешивается в церковные дела не из-за сыновней любви.
В розовых фуляровых панталонах, быстрая и подвижная, она ходила по комнате, нагибаясь, выпрямляясь, вновь нагибаясь, в поисках юбки, затерявшейся среди надушенных принадлежностей ее туалета, разбросанных в разных местах.
– Крошка, дай мне совет.
– Относительно чего?
Долго провозившись над завязыванием галстука перед зеркалом, он закурил папироску и развлекался тем, что следил за движениями г-жи де Громанс в одеянии, подчеркивавшем всю женственность этого женского тела. Он не мог решить, изящно это или смешно. Он не мог решить, надо ли считать это зрелище просто некрасивым или находить в нем некоторую долю художественного удовольствия. Его нерешительность была вызвана воспоминанием о долгой дискуссии, поднятой на эту тему прошлой зимой у его отца. Дискуссия происходила после обеда, в курительной комнате, между двумя старыми знатоками: г-ном де Термондром, находившим, что нет ничего очаровательнее хорошенькой женщины в корсете и панталонах, и Полем Фленом, утверждавшим, напротив, что женщина в такой момент выглядит весьма неизящной. Гюстав следил за этим интересным спором. Он не знал, на чью сторону склониться.
Термондр обладал опытом, но был старозаветен и слишком артистичен; Поль Флен был несколько глуповат, но очень шикарен. Из чувства недоброжелательности и руководствуясь своими вкусами, Гюстав уже склонялся в пользу Поля Флена, когда г-жа де Громанс надела розовую юбку в розовых цветах.
– Дай мне совет, крошка. В этом году носят платья, сплошь отделанные выдрой. Что ты скажешь о платье из красного сукна… такого насыщенно красного цвета, рубинового… с жакеткой из выдры… а к этому шапочку из выдры с букетиком пармских фиалок?
Он продолжал пребывать в задумчивости, выражая свою точку зрения только кивками головы. Наконец, вместо ответа, он пустил струю папиросного дыма.
Она продолжала, погруженная в свои грезы:
– …Со старинными пуговицами в драгоценных каменьях. Рукава совсем узкие и облегающая юбка.
Он наконец заговорил:
– Облегающая юбка. Как будто неплохо!
Тут она вспомнила, что он ровно ничего не понимал ни в юбках, ни в лифах. При этом она набрела на мысль, которую тут же стала развивать:
– Это просто удивительно! Мужчины, не признающие женщин, интересуются женскими туалетами. А мужчины, любящие женщин, даже не замечают, как те одеты. Я уверена, что ты, например, не можешь сказать, в каком платье я была в субботу у твоей матери. А вот этот птенчик Сюке, у которого, как известно, особые вкусы, отлично разбирается и в белье и в женских тряпках. Он родился модисткой и портным. Как ты это объясняешь?
– Долго рассказывать.
– Крошка, ты сидишь на моей юбке. Да, кстати, чтобы не забыть: Эммануэль жалуется, что ты им пренебрегаешь. Вчера он ждал тебя, чтобы показать лошадь, которую хочет купить… А ты не пришел. Он недоволен.
При этих словах Гюстав разразился бранью:
– Твой муж осточертел мне на скачках. Он идиот, шут. И вдобавок – прилипала. Согласись, что торчать по целым дням в его конюшне, на его псарне и на его огороде – потому что этот слабоумный еще к тому же помешан на земледелии, – разглядывать собачью овсянку, шприц для лошадей и фосфатные удобрения по системе Брем-Дюкорне – это не занятие для меня. Я считаю бестактностью, что при наших с тобой отношениях твой муж ходит за мной по пятам. Из-за его глупости все уже начинают что-то подозревать. Клянусь тебе: это всем бросается в глаза.
Она ответила ласково и серьезно, надевая юбку:
– Не говори дурно о моем муже. Раз необходимо иметь мужа, то еще хорошо, что он у меня такой. Подумай, крошка, ведь могло быть и хуже.
Но Гюстав не унимался:
– И к тому же он любит тебя, скотина!
Она слегка скривила губы и слегка пожала плечами, что означало: где ему!
Так по крайней мере ее понял Гюстав. И он подчеркнул смысл ее слов:
– По одной его физиономии видно, что он не из чемпионов в любовных делах. Но есть вещи, о которых даже думать противно.
Г-жа де Громанс посмотрела на Гюстава прекрасным, счастливым и спокойным взглядом, призывавшим отбросить тягостные мысли, и собралась запечатлеть на его губах поцелуй, великолепный, как королевская печать из алого воска.
– Осторожно – папироса! – сказал он.
Теперь, уже одевшись в скромное платье цвета беж, она оправляла под шляпкой пушистые волосы. Вдруг она расхохоталась. Гюстав спросил, что ее рассмешило.
– Так, ничего…
Он все же захотел знать.
– Я думала о том, что твоей матери, когда она… в свое время… ходила на свидания… доставляли, должно быть, немало неудобств ее волосы, если она каждый раз сооружала такую сложную прическу, как на портрете в гостиной.
Шокированный этой шуткой и не зная, как к ней отнестись, он ничего не ответил. Она продолжала:
– Ты, надеюсь, не сердишься? Скажи, ты меня любишь?
Нет, он не сердился. Он любил ее. Тогда она вернулась к прежней мысли.
– Смешно. Сыновья верят в добродетель своих матерей. Дочки тоже, но меньше. А между тем, если у женщины есть дети, это вовсе не означает, что у нее не было любовников.
Она призадумалась и продолжала:
– Жизнь все-таки сложная штука, когда о ней подумаешь. Прощай, крошка. Я едва успею дойти до дому пешком.
– Почему пешком?
– Во-первых, это полезно для здоровья, А кроме того, объясняет, почему я обошлась без своей коляски. Да и не скучно.
Она осмотрела себя в зеркало сперва в три четверти, затем сбоку и, наконец, со спины.
– В этот час за мной, конечно, увяжется куча приставал.
– Почему?
– Потому что у меня неплохая фигура.
– Я хочу сказать: почему вы уверены, что именно в этот час?
– Потому что уже вечер. Вечером, перед обедом, большой наплыв публики.
– Но кто к вам пристает? Что за люди?
– Чиновники, светские люди, франты, мастеровые, священники. Вчера меня провожал негр. Цилиндр его блестел как зеркало. Он был очень мил.
– Он говорил с тобой?
– Да. Он сказал: «Сударыня, не угодно ли вам сесть со мной в экипаж? Или вы боитесь себя скомпрометировать?»
– Как глупо!
Она серьезно заметила:
– Есть такие, что говорят еще большие глупости. Прощай, крошка. Сегодня мы крепко любили друг друга.
Она уже взялась за дверной ключ, но он остановил ее:
– Клотильда, обещай мне, что ты пойдешь к министру Луайе и скажешь ему самым милым образом: «Господин Луайе, у вас есть вакантная епархия. Назначьте аббата Гитреля. Лучшего выбора вы сделать не можете. Это священник совсем в духе папы».
Она покачала хорошенькой головкой:
– Пойти к Луайе на дом? Ну, нет! Я не полезу в клетку к горилле! Надо найти случай встретиться с ним у друзей.
– Но дело спешное, – возразил Гюстав. – Луайе может с минуты на минуту подписать назначение на свободные епархии. Их несколько.
Она подумала и после некоторых усилий мысли сказала:
– Ты наверное ошибаешься, крошка. Епископов назначает вовсе не Луайе, а папа, уверяю тебя, или же нунций. Да вот тебе доказательство – Эммануэль говорил на днях: «Нунцию следовало бы побороть скромность господина Гуле и предложить ему епископство».
Он попытался ее разубедить и пустился в объяснения:
– Слушай меня: министр выбирает епископов, а нунций утверждает выбор министра. Это называется конкордатом. Ты скажешь Луайе: «У меня есть на примете священник, умный, либеральный, сторонник конкордата, совсем в духе…»
– Знаю.
Она широко раскрыла глаза.
– А все-таки, крошка, ты просишь у меня о таких необычайных вещах…
Удивление ее происходило оттого, что она была набожна и уважала святыни. Гюстав, пожалуй, был не так набожен, как она, но зато, быть может, более щепетилен. В душе он признавал, что это действительно было довольно необычайно; тем не менее он был заинтересован в успехе дела, а потому постарался успокоить г-жу де Громанс:
