Марк Твен - Приключения Гекльберри Финна
И тут он залился слезами, а вместе с ним заплакали и все прочие. Потом кто-то крикнул:
– Устроим для него сбор, устроим сбор!
Человек десять сорвались было с места, но кто-то сказал:
– Пускай он сам обойдёт всех со шляпой!
Все согласились на это, и проповедник тоже.
И вот король пошёл в обход со шляпой, утирая слёзы, а по дороге благословлял всех, благодарил и расхваливал за то, что они так добры к бедным пиратам в далёких морях; и самые хорошенькие девушки то и дело вставали с места и со слезами на глазах просили позволения поцеловать его – просто так, на память, а он всегда соглашался и некоторых обнимал и целовал раз пять-шесть подряд; все его приглашали погостить у них в городе ещё недельку, звали его пожить к себе в дом и говорили, что сочтут это за честь, но он отвечал, что ничем не может быть полезен, раз сегодня кончается молитвенное собрание, а кроме того, ему не терпится поскорей добраться до Индийского океана и там обращать пиратов на путь истины.
Когда мы вернулись на плот и король стал подсчитывать выручку, оказалось, что он собрал восемьдесят семь долларов семьдесят пять центов. Да ещё по дороге прихватил большую бутыль виски в три галлона, которую нашёл в лесу под повозкой.
Король сказал, что ежели всё это сложить вместе, то за один день он ещё никогда столько не добывал проповедью. Он сказал, что тут и разговаривать нечего: язычники просто никуда не годятся по сравнению с пиратами, когда нужно обработать молитвенное собрание.
Пока не явился король, герцогу тоже казалось, что он заработал недурно, но после того он переменил мнение. Он набрал и отпечатал в типографии два маленьких объявления для фермеров – о продаже лошадей и принял деньги: четыре доллара. Кроме того, он принял ещё на десять долларов объявлений для газеты и сказал, что напечатает их за четыре доллара, если ему уплатят вперёд, и они согласились. Подписаться на газету стоило два доллара в год, а он взял с трёх подписчиков по полдоллара, с тем что они ему заплатят вперёд; подписчики хотели заплатить, как всегда, дровами и луком, но герцог сказал, что только что купил типографию и снизил расценки сколько мог, а теперь собирается вести дела за наличный расчёт. Он набрал ещё стихи, которые сочинил сам из своей головы, – три куплета, очень грустные и трогательные, а начинались они так: «Разбей, холодный свет, моё больное сердце!» – набрал, оставил им набор, готовый для печати, и ничего за это не взял. Так вот, за всё это он получил девять с половиной долларов и сказал, что ради этих денег ему пришлось на совесть попотеть целый день.
Потом он показал нам другое маленькое объявление, за которое он тоже ничего не взял, потому что напечатал его для нас. На картинке был нарисован беглый негр с узлом на палке через плечо, а внизу было напечатано: «200 долларов награды». Дальше рассказывалось про Джима, и все его приметы были описаны точка в точку. Там говорилось, что он убежал прошлой зимой с плантации Сент-Жак, в сорока милях от Нового Орлеана, и надо полагать, что бежал на Север, а кто его поймает и доставит обратно, тот получит награду, и расходы ему будут оплачены.
– Ну вот, – сказал герцог, – теперь, если понадобится, мы можем плыть и днём. Как только мы завидим, что кто-нибудь к нам подъезжает, сейчас же свяжем Джима по рукам и по ногам верёвкой, положим его в шалаш, покажем вот это объявление будем говорить, что мы его поймали выше по реке, а на пароход денег у нас нет, вот мы и взяли этот плот взаймы, по знакомству, и теперь едем получать награду. Кандалы и цепи были бы на Джиме ещё лучше, только это нам не к лицу при нашей бедности, вроде как золото и серебро. А верёвки – это как раз то, что требуется: надо выдерживать стиль, как говорится у нас на сцене.
Все мы нашли, что герцог очень ловко придумал: теперь вам без всякой помехи можно будет ехать и днём. За эту ночь мы успеем проехать достаточно, чтобы убраться подальше от шума, который поднимется в этом городке после работы герцога в типографии; а потом нам можно будет и не прятаться, если захотим.
Мы притаились и сидели на одном месте часов до десяти вечера, а потом потихоньку отчалили и выплыли на середину реки, подальше от города, и не вывешивали фонаря, пока город совсем не скрылся из виду.
Когда Джим стал будить меня в четыре часа утра на вахту, он спросил:
– Гек, как ты думаешь, попадутся нам ещё короли по дороге?
– Нет… Думаю, что вряд ли.
– Ну, тогда ещё ничего, – говорит он. – Один или два туда-сюда, этого нам за глаза хватит. Наш всегда пьян как стелька, да и герцог тоже хорош.
Оказывается, Джим просил герцога сказать что-нибудь пофранцузски – так только, чтобы послушать, на что это похоже, но тот сказал, что так давно живёт в Америке и столько перенёс несчастий, что совсем позабыл французский язык.
Глава XXI
Солнце уже взошло, но мы плыли всё дальше и не останавливались на привал.
Скоро встали и король с герцогом, кислые и хмурые с похмелья, но после того как они окунулись в воду и выкупались, им стало много легче.
После завтрака король уселся на краю плота, разулся, закатал штаны до колен, опустил ноги в воду прохлаждения ради и, закурив трубочку, стал учить наизусть «Ромео и Джульетту». После того как он вытвердил свою роль, они с герцогом стали репетировать вместе. Герцог учил короля и заставлял его повторять каждую реплику, вздыхать, прикладывать руку к сердцу и в конце концов сказал, что получается недурно. «Только, – говорит, – напрасно вы ревёте, как бык: „Ромео!“ – вот этак; вы должны говорить нежно и томно: вот так: „Ро-омео!“ Ведь Джульетта кроткая, милая девушка, совсем ещё ребёнок, она не может реветь, как осёл».
А потом они вытащили два длинных меча, которые герцог выстрогал из дубовых досок, и начали репетировать поединок; герцог сказал, что он будет Ричард III. И, право, стоило посмотреть, как они топали по плоту ногами и наскакивали друг на друга.
Довольно скоро король оступился и упал в воду; после этого они сделали передышку и стали друг другу рассказывать, какие у них бывали в прежнее время приключения на этой самой реке.
После обеда герцог сказал:
– Ну, Капет, представление, знаете ли, у нас должно получиться первоклассное, поэтому надо, я думаю, что-нибудь к нему добавить. Во всяком случае, надо приготовить что-нибудь на «бис».
– А что это значит – на «бис»?
Герцог объяснил ему, а потом говорит:
– Я исполню на «бис» шотландскую или матросскую пляску, а вы… постойте, надо подумать… Ага, вот оно!.. Вы можете прочитать монолог Гамлета.
– Чего это – Гамлета?
– Монолог Гамлета! Ну как же – самое прославленное место из Шекспира! Высокая, высокая вещь! Всегда захватывает зрителей. В книжке у меня его нет – у меня всего один том, – но, пожалуй, я могу восстановить его по памяти. Похожу немножко по плоту, посмотрю, нельзя ли вызвать эти строки из глубин воспоминания…
И он принялся расхаживать по плоту взад и вперёд, страшно хмурясь, и то поднимал брови кверху, то прижимал руку ко лбу, отшатываясь назад со стоном, то вздыхал, то ронял слезу.
Смотреть на него было просто занятно.
В конце концов он всё вспомнил и позвал нас слушать. Стал в самую величественную позу, одну ногу выдвинул вперёд, руки поднял кверху, а голову откинул назад, глядя в небо, и пошёл валять: он и зубами скрипел, и завывал, и бил себя в грудь, и декламировал, – одним словом, все другие актёры, каких я только видел, и в подмётки ему не годились.
Вот этот монолог. Мне ничего не стоило его запомнить – столько времени герцог натаскивал короля;
Быть или не быть? Вот в чём загвоздка!Терпеть ли бедствия столь долгой жизни,Пока Бирнамский лес пойдёт на Дунсинан,Иль против моря зол вооружиться?Макбет зарезал сон, невинный сон,Вот отчего беда так долговечна!И мы скорей снесём земное горе,Чем убежим к безвестности за гробом.Дункана ты разбудишь! Что ж, пускайКто б стал терпеть обиды, злобу света,Тиранов гордость, сильных оскорбленья,В одеждах траурных, как подобает,Когда в ночи разверзнутся могилы,Страна безвестная, откуда нет пришельцев,И гаснет цвет решимости природной,Бледнея перед гнётом размышленья.И тучи, что над кровлями нависли,Уходят, словно кошка в поговорке,Удел живых… Такой исход достоинЖеланий жарких. Умереть – уснуть.О милая Офелия! О нимфа!Сомкни ты челюсти, тяжёлые, как мрамор,И в монастырь ступай!9
Ну, старику эта штука понравилась, он очень скоро выучил её наизусть и читал так, что лучше и не надо. Он словно нарочно для этого родился, а когда набил себе руку и разошёлся вовсю, то можно было залюбоваться, как у него это получается: когда он декламировал, он рвал и метал, просто из кожи лез.
При первом же удобном случае герцог напечатал театральные афиши, и после того у нас на плоту дня два или три была сущая неразбериха – всё время только и знали, что сражались на мечах да репетировали, как это называлось у герцога.
