Эмиль Золя - Истина
Давидъ и Маркъ, послѣ разговора съ Дельбо, принялись за розыски съ новою энергіею. Ихъ предположенія оправдались въ томъ смыслѣ, что въ самомъ лагерѣ клерикаловъ загорѣлась борьба, и они почувствовали надежду, что эта борьба поможетъ ихъ дѣлу. Аббатъ Кандьё, настоятель церкви въ Мальбуа, не скрывалъ своей увѣренности въ невинности Симона. Онъ, конечно, не допускалъ и мысли, что преступникомъ могъ быть одинъ изъ братьевъ, хотя ему были извѣстны многіе скандалы, происшедшіе въ ихъ общежитіи. Причина его неудовольствія противъ ожесточенной борьбы, которую подняли іезуиты съ цѣлью погубить Симона, заключалась въ томъ, что онъ терялъ своихъ прихожанъ. Благодаря успѣхамъ братьевъ; аббатъ былъ настолько просвѣщенный и разумный человѣкъ, что приходилъ въ отчаяніе изъ-за достоинства самой церкви, считая, что тѣ средства, которыми не брезгуютъ братья, роняютъ величіе церкви. Когда онъ замѣтилъ, что все общество прониклось воззрѣніями, которыя ему навязали іезуиты, онъ замолчалъ, не будучи въ силахъ побороть общественное мнѣніе; онъ предпочиталъ ни единымъ словомъ не касаться этого дѣла; приходъ его все уменьшался, церковь бѣднѣла, и онъ дрожалъ, какъ бы эти люди совсѣмъ не погубили его религіи истиннаго милосердія и не замѣнили ее другой, основанной на пропагандѣ низкихъ и недостойныхъ суевѣрій. Единственнымъ его утѣшеніемъ было то, что его начальникъ, епископъ Бержеро, вполнѣ раздѣлялъ его образъ мыслей; онъ любилъ его и часто навѣщалъ. Самъ монсеньеръ отлично зналъ, что и его обвиняли въ недостаточномъ почтеніи къ Риму и еще въ томъ, что его просвѣщенная религіозность не мирилась съ извѣстнымъ идолопоклонствомъ, изъ котораго іезуиты извлекали большія выгоды. Св. Антоній Падуанскій, въ часовнѣ Капуциновъ, попрежнему привлекалъ массу поклонниковъ и являлся могущественнымъ конкуррентомъ приходской церкви св. Мартина, гдѣ служилъ любимый епископомъ аббатъ Кандьё. Монсеньеръ былъ особенно озабоченъ тѣмъ, что чувствовалъ за капуцинами вліяніе іезуитовъ и всей дисциплинированной арміи отца Крабо; онъ постоянно сталкивался съ вліяніемъ этого послѣдняго на паству, съ его интригами, и опасался, что въ концѣ концовъ отцу Крабо удастся сдѣлаться дѣйствительнымъ хозяиномъ всей епархіи. Онъ обвинялъ іезуитовъ въ томъ, что они заставляли Бога идти навстрѣчу людямъ, вмѣсто того, чтобы призывать людей отдавать себя на волю Божію; ихъ вліяніе, по мнѣнію епископа, расшатывало вѣру, а церковь они обращали въ торговый базаръ. Дѣло Симона сразу обнаружило вліяніе іезуитовъ, и онъ самъ тщательно занялся изученіемъ этого дѣла вмѣстѣ съ аббатомъ Кандье. Онъ очень быстро составилъ себѣ опредѣленное мнѣніе и, какъ знать, быть можетъ, и догадывался, кто настоящій преступникъ. Но что онъ могъ сдѣлать? Не могъ же онъ предать духовное лицо, не рискуя повредить самой церкви. У него не хватало мужества рѣшиться на такой шагъ. Немало горечи скрывалось въ его вынужденномъ молчаніи; онъ возмущался, что духовные интересы церкви были замѣшаны въ такомъ грязномъ дѣлѣ. Монсеньеръ Бержеро, впрочемъ, не могъ вполнѣ воздержаться хотя бы отъ косвеннаго участія. Ему показалось невыносимымъ оставить своего любимаго аббата Кандье безъ защиты и дать ему погибнуть благодаря проискамъ тѣхъ, кого онъ считалъ оскорбителями храма. Епископъ воспользовался объѣздомъ по епархіи, чтобы посѣтить Мальбуа; онъ рѣшилъ лично совершить богослуженіе, чтобы возстановить былую славу знаменитой древней церкви св. Мартина, престолъ которой былъ построенъ въ XIV вѣкѣ. Въ проповѣди своей онъ позволилъ себѣ осуждать грубыя суевѣрія и даже прямо указалъ на безчестное торгашество, которое позволяли себѣ капуцины въ своей часовнѣ. Никто не ошибся насчетъ истиннаго значенія его словъ; для всѣхъ было ясно, что ударъ направленъ не только на отца Ѳеодосія, но и на самого отца Крабо. Монсеньеръ закончилъ свою проповѣдь, выразивъ надежду, что церковь Франціи останется чистымъ источникомъ истинной религіи; скандалъ, возбужденный его проповѣдью, увеличился еще тѣлъ, что многіе замѣтили въ ней скрытый намекъ на дѣло Симона; епископа обвиняли въ томъ, что онъ предаетъ братьевъ христіанской доктрины въ руки жидамъ, извергамъ и негодяямъ. Вернувшись въ епископскій дворецъ, монсеньеръ невольно испугался своей смѣлости; онъ былъ огорченъ тѣми обвиненіями, которыя на него посыпались; приближенные утверждали, что, когда аббатъ Кандьё отдалъ ему благодарственный визитъ, оба служителя церкви, епископъ и приходскій священникъ, обнялись и горько заплакали.
Въ Бомонѣ общее волненіе все усиливалось по мѣрѣ приближенія того дня, на который было назначено засѣданіе суда. Обвинительная камера вернула дѣло прокуратурѣ, и оно было назначено къ слушанію на понедѣльникъ 20-го октября. Неожиданное заступничество епископа окончательно взволновало дремавшія страсти. Каждое утро «Маленькій Бомонецъ» сѣялъ всюду раздоръ и ненависть, печатая гнусныя, предательскія статьи. Этотъ листокъ строже относился къ епископу, чѣмъ даже «Бомонская Крестовая Газета», находившаяся въ рукахъ іезуитовъ. Симонисты почерпнули нѣкоторую надежду въ неожиданномъ заступничествѣ монсеньера Бержеро. Но антисимонисты воспользовались этимъ обстоятельствомъ, чтобы влить новую отраву въ возбужденные умы; они сочиняли невѣроятныя небылицы; между прочимъ распустили слухъ объ еврейскомъ синдикатѣ, который образовался для того, чтобы подкупить вліятельныхъ людей всего міра. Такъ, напримѣръ, монсеньеру Бержеро было заплачено три милліона.
Эта клевета довела общественное броженіе до настоящаго кризиса; всюду свирѣпствовала отчаянная ненависть, близкая къ безумію. Всѣ классы общества, отъ самаго высшаго до самаго низшаго, всѣ кварталы города, начиная отъ квартала Мовіо, гдѣ жили рабочіе, и до бульвара Жафръ, мѣстопребыванія аристократіи, включая улицу Фонтанье и прилегающій къ ней кварталъ и части города, представляли собою враждующій лагерь, причемъ симонисты постепенно уменьшались въ числѣ и были, наконецъ, совершенно подавлены необузданнымъ потокомъ разсвирѣпѣвшихъ антисимонистовъ. Собирались освистать директора нормальной школы, Сальвана, котораго подозрѣвали въ симонизмѣ, а преподавателя лицея Депеннилье собирались, напротивъ того, чествовать, какъ признаннаго патріота и антисемита. Цѣлыя шайки подкупленныхъ бродягъ, къ которымъ присоединялась клерикальная молодежь, ходили по улицамъ и угрожали разгромить еврейскія лавки. Грустнѣе всего было то, что многіе изъ среды рабочаго сословія, преданные республикѣ, не противились такому настроенію и даже становились на сторону попиравшихъ честь и право. Всюду распространилось ужасное нравственное растлѣніе; всѣ соціальныя силы сплотились противъ несчастнаго обвиняемаго, который продолжалъ изъ своего тюремнаго заключенія взывать о справедливости, повторяя, что онъ не виновенъ. Управленіе учебнаго округа, во главѣ съ Форбомъ, совершенно устранилось отъ всякаго участія, боясь себя скомпрометировать. Администрація, олицетворенная въ лицѣ префекта Энбизъ, совершенно безучастно смотрѣла на все, что творилось, не желая создавать себѣ непріятностей. Политика, т. е. сенаторы и депутаты, согласно предсказанію Лемарруа, молчали, боясь, что ихъ откровенное мнѣніе раздражитъ избирателей, и это повредитъ имъ на выборахъ. Церковь, пренебрегая мнѣніемъ своего епископа, подчинилась вполнѣ аббату Крабо, который требовалъ сооруженія костровъ, истребленія евреевъ, протестантовъ и франкмассововъ.
Армія, устами генерала Жарусса, требовала также очищенія страны и возстановленія императорской или королевской власти, послѣ того, какъ всѣхъ враговъ отечества изрубятъ сабельными ударами. Оставалась судебная власть, и въ ея сторону были обращены всѣ взоры: у нея въ рукахъ находилась развязка, осужденіе грязнаго жида, что считалось равносильнымъ спасенію отечества. Предсѣдатель суда Граньонъ и прокуроръ республики Рауль де-ла-Биссоньеръ являлись теперь очень вліятельными личностями, стоящими внѣ всякихъ подозрѣній, такъ какъ ихъ антисемитизмъ былъ достаточно извѣстенъ, также какъ и ихъ стремленіе къ повышенію и къ завоеванію себѣ популярности.
Когда были объявлены имена присяжныхъ засѣдателей, всевозможныя интриги и ухищренія развились въ еще болѣе сильной степени. Среди этихъ засѣдателей находилось нѣсколько торговцевъ, ремесленниковъ, два отставныхъ капитана, врачъ и архитекторъ. Противъ нихъ сейчасъ же открыли самыя рѣшительныя военныя дѣйствія и произвели отчаянный натискъ; «Маленькій Бомонецъ» напечаталъ полностью ихъ имена, фамиліи и адреса; имъ угрожали насиліемъ разсвирѣпѣвшей толпы, если они не осудятъ. Они получали анонимныя письма; къ нимъ приходили нежданные посѣтители, которые умоляли ихъ подумать о женахъ и дѣтяхъ и смущали ихъ своими рѣчами. Въ то же время въ салонахъ шли оживленные толки о предполагаемыхъ и болѣе или менѣе вѣроятныхъ убѣжденіяхъ каждаго изъ присяжныхъ. Осудятъ они или не осудятъ? Въ пріемный день прекрасной госпожи Леларруа, по субботамъ, только и говорилось, что объ этомъ. Всѣ присутствующія дамы: генеральша Жаруссъ, маленькая, некрасивая чернушка, что, впрочемъ, не мѣшало ей наставлять рога своему мужу, генералу, самымъ открытымъ образомъ; жена предсѣдателя Граньона, все еще красивая, томная особа, въ которую влюблялись всѣ молодые товарищи прокурора; жена префекта Энбизъ, тонкая и лукавая парижанка, которая много слушала, но мало говорила; здѣсь же появлялась иногда злобная госпожа Дэ, жена слѣдственнаго судьи, а также госпожа де-ла-Биссоньеръ, жена прокурора республики, очень кроткая, очень сдержанная, рѣдко выѣзжавшая въ свѣтъ, — всѣ эти дамы собрались на большой праздникъ, устроенный въ помѣстьѣ Дезирадѣ семьей Сангльбефъ, по совѣту барона Натана, который убѣдилъ свою дочь Лію, перешедшую въ католичество подъ именемъ Маріи, побѣдить свое обычное равнодушіе и принести себя въ жертву доброму дѣлу, какъ всѣ эти дамы. Роль, которую сыграли въ этомъ дѣлѣ женщины, была, дѣйствительно, выдающаяся: онѣ, по словамъ депутата Марсильи, представляли изъ себя настоящую армію; онъ держалъ себя съ однѣми — какъ симонистъ, съ другими — какъ антисимонистъ, ожидая, на чьей сторонѣ будетъ побѣда. Между враждующими сторонами борьба приняла самый отчаянный характеръ по вопросу о закрытыхъ дверяхъ, поднятому въ газетѣ «Маленькій Бомонецъ», которая утверждала, что нѣкоторые свидѣтели должны быть допрошены отдѣльно, не въ присутствіи публики. Конечно, газета додумалась не сама до такой постановки вопроса; въ этомъ сказывалось глубокое знаніе толпы, для которой всякая тайна всегда является возбуждающимъ средствомъ и придаетъ еще больше пикантности обвиненію; кромѣ того, допросы при закрытыхъ дверяхъ имѣютъ еще то удобство, что, въ случаѣ, если обвиненіе покажется несправедливымъ, всегда можно сослаться на то, что многія доказательства остались скрытыми. Симонисты почуяли опасность и запротестовали; между тѣмъ какъ антисимонисты, охваченные внезапною добродѣтельною стыдливостью, кричали о томъ, что невозможно оскорблять слухъ честныхъ людей передачей отвратительныхъ подробностей, какъ, напримѣръ, отчетъ о вскрытіи, гдѣ встрѣчались такія сообщенія, которыхъ не могли слушать женщины. Такимъ образомъ весь Бомонъ являлся ареной всевозможныхъ споровъ и интригъ, которые все возрастали и въ послѣднюю недѣлю до начала судебнаго процесса достигли высшей степени.
