Валлийский рассказ (сборник) - Мэйчен Артур Ллевелин
Дандо Хэмер явился на следующее утро довольно рано, но мать уже поджидала его. Мы с Гомером при сем присутствовали и надеялись славно позабавиться. Дандо был необычайно вкрадчив и застенчив.
— Доброе утро, миссис Причард,— приветствовал он мать— Спасибо вам за то, что вы позаботились о пони.
Не произнеся ни слова в ответ, мать окинула его таким взглядом, что старьевщик начал беспокойно теребить козырек кепки.
— Все произошло чисто случайно,— продолжал он уже более оживленно.— Видите ли, меня задержали дольше, чем я ожидал.
— Дандо Хэмер,— сказала мать, вкладывая в эти слова все презрение, на какое только была способна,— ты недостоин даже чистить конюшню этого пони!
Дандо склонил голову в знак признания своего несовершенства.
— Можно мне забрать его сейчас?— спросил он, выждав несколько томительных мгновений.
Мать неторопливо сложила передник.
— Нет, нельзя, изрекла она.— Пони остается у меня. Дандо сделал над собой усилие, стараясь разъяриться. Он начал изрыгать поток бессвязных слов, сдобренных сильным винным перегаром. В этой мешанине прозвучало слово «полиция».
— Полиция! — невозмутимо повторила маты— Поостерегись о ней упоминать, Дандо. Подумай лучше, что ты скажешь в свое оправдание, когда я приглашу ветеринарного инспектора осмотреть пони!
Дандо беззвучно пошевелил губами.
— Но как же я буду возить старье— захныкал он.
— Дэви Протеро из магазина «Удачная покупка» только что приобрел автомобиль, так что его лошадь теперь без дела. Пойди к нему и одолжи лошадь да прихвати свою старую повозку. Деньги за пони я тебе верну.
Дандо пристально посмотрел на мать. Ему-то хорошо было известно, что в нашем доме кубышек не водилось.
— Когда вернете, миссис Причард?— спросил он учтиво-издевательским тоном.
— Как только продам фортепьяно. А сейчас — убирайся! Мне некогда болтать по пустякам.
Лицо Дандо внезапно просветлело. Слово «фортепьяно» затронуло в глубине его души какую-то тайную струну.
— Вы говорите о фортепьяно с зеленой отделкой?— оживился он.— Продать его хотите? Позвольте мне на него взглянуть?
Мать с недоумением посмотрела на Дандо, затем вспомнила, как зачарованно он стоял у задней двери и слушал игру Гомера, когда несколько недель назад впервые явился в наш дом. Мать жестом пригласила старьевщика следовать за ней в гостиную. Он остановился на почтительном расстоянии от старинного инструмента, сжимая в руке кепку; его маленькие серые глазки, полуприкрытые гривой седых волос, вдруг забегали.
— А оно в порядке?— шепотом спросил старьевщик.
— Разумеется,— с оттенком презрения в голосе ответила маты— В руках нашего Гомера оно поет!
Она провела рукой по пожелтевшим от времени клавишам, и водопад звенящих звуков заполнил гостиную. Растроганный старьевщик застыл перед фортепьяно, словно перед алтарем. Меланхолическое эхо медленно угасавших звуков всколыхнуло в нем нечто давно забытое. Дандо весь переменился, словно человек, которому было дано услышать ангелов. Чуть погодя, очнувшись, он неожиданно выпалил:
— Возвращаю пони за инструмент — и даю один фунт в придачу:
От матери не укрылось возбужденное состояние старьевщика.
— Пони и два фунта в придачу— парировала она.
Дандо снова окинул фортепьяно оценивающим взглядом. Смелее, не теряй времени,— подбадривала маты— Осмотри его хорошенько со всех сторон.
Старьевщик робко шагнул вперед, провел рукой по шелковой отделке и с благоговением дотронулся до полированного красного дерева. Пальцы его застыли над клавишами, но он отдернул руку, так и не прикоснувшись к ним. Затем, не отрывая взгляда от фортепьяно, сказал:
— Вы правы, миссис Причард. Это замечательный инструмент! Даю за него два фунта и пони. Я увезу его к себе прежде, чем вы сядете пить чай. Вот для начала деньги.
И он широким жестом выхватил из внутреннего кармана две фунтовые бумажки. Старьевщик положил их на фортепьяно и тут же заторопился к Протеро одолжить лошадь. Неведомое сочетание сладостных, забытых звуков так подействовало на Дандо, что он весь преобразился: теперь в его жизни была сияющая цель.
Видя, как он заторопился прочь, мама улыбнулась.
— Господь да хранит нас!— воскликнула она, качая головой.— Дандо собирается выучиться играть сам, без посторонней помощи1
Немного погодя, усадив нас за стол, она сказала Гомеру:
— Думается мне, с флейтой ты лучше управишься. Это старое фортепьяно уже порядком расстроено да еще требует хлопот: каждый день приходится наводить на него лоск.
Дандо по совету матери одолжил лошадь у Протеро и в тот же день увез фортепьяно к себе. А Дик остался в своем прежнем стойле и вскоре снова вошел в тело. Никто из нас особенно не огорчался из-за того, что мы лишились фортепьяно. Его треньканье наскучило нам, словно школьный звонок; и прежде чем мама собралась купить Гомеру флейту, он утешился тем, что начал играть в футбол. Том приволок домой карточный столик, который выиграл в лотерею, а мама поставила его в гостиной, дабы не пустовало освободившееся место; и вскоре все мы забыли про фортепьяно.
Во всяком случае, мы так думали до тех пор, пока однажды утром мама не вошла в гостиную, чтобы протереть нашу немудреную мебель. Трудно сказать, что ей напомнило о фортепьяно. Возможно, когда она нагнулась, вытирая пыль, ей послышался какой-то печальный отзвук; а может быть, она просто заметила темный силуэт на выцветших обоях. Как бы там ни было, мама выпрямилась и сказала:
— Интересно, как там наше фортепьяно. Умеет ли Дандо с ним обращаться? Пока у меня еще есть силы, придется мне пройтись до дома старьевщика и хоть одним глазком взглянуть на фортепьяно. Жаль будет, если оно отсыреет, это его погубит — такой прекрасный инструмент!
Тут я взглянул на Гомера и увидел, что лицо его жалобно искривилось,— точь-в-точь, как это бывало, когда он старательно извлекал из фортепьяно переливчатые ноты «Абердовейских колоколов».
Ислуин Ффоук Элис
Поющий столб
Лунной ночью человек способен влюбиться в телеграфный столб. Особенно если столб новый, когда он, словно матримониальный символ, возносится над камнями изгороди в ряду старых и почерневших собратьев.
— На что похож телеграфный столб?— задумчиво произнес Вил, не отрывая взгляда от его фосфоресцирующей поверхности.— Я отвечу вам. Он похож на орган.
Вил прижался ухом к шершавому стволу и зажмурил глаза. Я тоже начал вслушиваться в аккорды, рождавшиеся в глубине дерева, и в мелодичную песню луны, запутавшейся в плясавших на ветру проводах, как вдруг Вил заговорил снова:
— До чего люди глупы, они думают лишь о хлебе насущном да о тугом кошельке. Эта штука «не трудится, не прядет», как сказано в Писании, и все же способна волшебно петь...
— Сей столп сгниет,— изрек я.
Глаза Вила расширились, и в них возник стройный силуэт белокаменного храма.
— Сейчас я — служитель божий,— нараспев произнес он.— Мне всегда хотелось быть священником. Отчего так, ответь-ка мне ты, один из тех, кто в сегодняшнем мире лишен дара речи. Я сам тебе отвечу. Чтобы потерпеть фиаско. Это — единственная неудача, вызывающая уважение. Единственная неудача, достойная стихов поэта-лауреата или оды, прославляющей монарха.
— Невозможно усесться в королевскую корону или носить на голове почетное кресло лауреата,— заметил я.
Но Вил уже вошел в роль.
— Пытаться истолковать мысль, которая не есть мысль,— доверительно говорил он столбу.— Проповедовать истину — ни с чем несравнимо, это ли не истинно?
— Пошли домой, вот-вот наступит рождество,— предложил я, будучи одним из тех, кто в сегодняшнем мире был лишен дара речи.
— Да,— продолжал пастырь,— быть каплями дождя, и лучами солнца, и таинственным источником того, что не имеет начала. Если бы мне было ведомо, что скрывает в себе эта поющая башня, я сумел бы пробудить мир.
Я не мог допустить, чтобы Вил безраздельно завладел таким прекрасным столбом, поэтому влез на него, обхватил ногами и стал ласкать взглядом уходивший вверх ствол. Момент был удачным: луна стояла над самой его вершиной.
