Джим Томпсон - Неудачник
Я умолял их поспешить за помощью в город; они смогут добраться до него пешком.
— Пусть пришлют тягач! И поскорее! Я долго не выдержу!
Они отправились в город. Шли часы, они не возвращались, и машина технической помощи тоже не появлялась. Я сжался как мог и попытался выползти из-под нее самостоятельно. Но только окончательно выдохся. Вконец измученный и обессиленный, я отказался от бесполезных попыток освободиться.
Уже ближе к рассвету я услышал лязг железа и стук колес. Я закричал, и мне ответил незнакомый голос. Звуки быстро приближались. Наконец они смолкли, и в оконце машины показалось измазанное лицо.
Это был фермер, направлявшийся в город с тележкой, груженной кукурузой. Изумленно вытаращившись, он недоверчиво рассматривал меня и скво. Затем закатил глаза, изо всей силы ударил себя несколько раз по ляжкам, упал на откос и стал дрыгать ногами от неудержимого хохота.
Лично я ничего смешного в этой ситуации не видел. Но мои проклятия только усиливали его истерический припадок. Наконец, когда я сердито заявил, что стыдно смеяться над умирающим, фермер постарался обуздать сваливший его приступ.
Он распряг своих мулов и прицепил их к моей машине. Она легко подалась и выскочила вверх, на дорогу.
Фермер отказался взять деньги за помощь. Утирая слезы, которые снова покатились у него из глаз, он уверял меня, что на самом деле является моим должником.
— Никогда — ха-ха-ха! — никогда так не смеялся! Ей-богу! И как только вы попали в такое положение!
— Не важно, — мрачно сказал я. — Какое это имеет значение!
Я уехал. Последнее, что я видел, — это как он тащит своего мула за шею, что-то весело ему крича, а тот отвечает ему по-своему.
Через несколько сот ярдов я встретил аварийную машину, Том и Мумия ехали с водителем. Они потеряли то место, где свалился автомобиль, и провели всю ночь в поисках.
Мы привели в чувство Толстуху. Водитель аварийки согласился доставить ее с подругой, куда они пожелают. Он также подарил нам целый галлон бензина, который, как он туманно намекнул, очень нам пригодится.
И он оказался прав. Мы с Томом прошли в гостиницу через боковой вход и сумели добраться до своего номера незамеченными. И оставались там, опустив шторы, последующие двенадцать часов. Мы не могли его покинуть. Все это время нам понадобилось на то, чтобы оттереть боевую раскраску, но мы так и не смыли ее до конца. На теле оставались некоторые весьма нежные участки кожи, к которым мы не решились приступить с бензином и щеткой.
К счастью, эти участки находились в таких местах тела, что мы могли не представлять их на всеобщее обозрение.
Глава 19
Осенью 1938 года мне нанесли визит два джентльмена из профсоюза, знакомые мне по Оклахоме. Они были из первых поселенцев штата и довольно состоятельные люди. С собой они привезли очень теплые рекомендательные письма от нескольких членов конгресса Оклахомы. Они хотели, чтобы наш писательский коллектив создал историю рабочего движения штата.
Джентльмены мне очень понравились, и в целом я сочувственно отнесся к их идее. И все же по многим причинам я не хотел бы за это приниматься. Я изложил эти причины своим визитерам, и они ушли, по-дружески со мной попрощавшись, но дав мне понять, что вопрос будет решен через мою голову. Я сразу же направил в Вашингтон длинное письмо.
Я написал, что, конечно, политики могут оказывать на нас давление и принуждать написать эту книгу, но мы должны и будем сопротивляться. Рабочее движение очень чувствительно относится к упоминанию о своих ошибках. Поэтому книга, которая всего лишь точно и полно отразит историю движения, будет встречена недоброжелательно. Кроме того, в движении имеются внутренние разногласия — в частности, идет долговременный спор по поводу разделения полномочий. Мы не сможем проигнорировать их в предлагаемой работе, но малейшего упоминания будет достаточно, чтобы задеть самолюбие какой-либо внутренней организации. Еще до выхода книги недовольных будет множество, тогда как вряд ли найдется хоть один, удовлетворенный бесстрастным изложением фактов.
Не думаю, писал я, что рабочее движение настолько уверено в себе, чтобы спокойно принять честно изложенную фактическую историю. И даже если бы оно было на это способно, имеется еще одна очень веская причина отказаться от этого заказа. Расходы федерального правительства на программу помощи безработным производятся для пользы всего народа, а не для какой-то его части. Если мы напишем историю рабочего движения, то тем самым дадим повод для подобных требований со стороны других групп населения. Нас могут попросить написать историю торговой палаты штата или какой-либо иной группы, и у нас не будет законных оснований для отказа.
На свое письмо я не получил ответа; мне даже не дали знать, дошло ли оно по назначению. Просто через две недели из Вашингтона поступил приказ — приступить к написанию истории рабочего движения.
Я подчинился.
И тут же возникли все те проблемы, которые я предвидел, и много других. Мне ни разу не удалось собрать вместе различных лидеров движения без того, чтобы между ними не возникли ссоры и склоки. Любое неблагоприятное упоминание о профсоюзе неизменно называлось «бессовестной ложью», и «тип, который там сидит» (то есть лидер другого профсоюза) должен был это признать. Что же касается личностей, то меня, например, обвиняли во всех смертных грехах, начиная от невежественности и глупости до непростительного предубеждения, поскольку я якобы принимаю взятки от Ассоциации национальных производителей.
Мне посчастливилось пользоваться доверием Пата Мэрфи и Джима Хьюджеса, соответственно уполномоченного штата по рабочему движению и его заместителя. Их помощь в улаживании проблем была поистине неоценимой. Однако, как ни странно, самую большую поддержку я получил от человека, который упорно не желал появляться на заседаниях издательского комитета и угрожал вышвырнуть меня из своего офиса, если я сам посмею к нему явиться.
Все-таки я к нему зашел. Вышвырнуть он меня не вышвырнул, но я наслушался таких ругательств и проклятий, что у меня уши завяли. Он «обо всем наслышан» — о том, как клевещут на его профсоюз; его знакомые из издательского комитета рассказали ему об этом. Так вот, если я пропущу в печать хоть одно подобное слово, он устроит в конгрессе серьезные неприятности. И если я думаю, что это ему не под силу, значит, я еще больший глупец, чем кажусь.
Я спросил, почему он думает, что я намерен оскорбить его союз. Он проворчал, что не знает, но ему отлично известно о моих намерениях. Положив перед ним рукопись, я попросил его ознакомиться с главой, посвященной другому профсоюзу.
То, что было там написано, не льстило данному профсоюзу, и, читая, он начал одобрительно кивать. Я правильно прижал этих негодяев, подытожил он. Кто-то должен сказать им всю правду, и сейчас как раз время для этого. Я показал ему некоторые другие разделы — также не очень лестные и касающиеся других профсоюзов. Он читал их, сияя довольной улыбкой.
— Хотя можно было бы выразиться и посильнее, — кровожадно заметил он. — Я могу порассказать вам таких вещей об этих подлецах, что у вас волосы дыбом на голове встанут!
— А мне кажется, что нам придется несколько смягчить тон, — сказал я. — Они будут возмущены.
— Естественно, — заявил он. — Правда всегда задевает.
Он благосклонно кивнул мне, залился краской смущения и делано закашлялся.
— Конечно, — сказал он, — не стоит быть слишком жестокими по отношению к людям. Наш профсоюз — почти самый крупный в штате, и его численность может возрасти в несколько раз, если бы мы... кх!.. не вели себя... гм... немного нескромно, но...
Я смотрел на него и не знал, смеяться мне или устроить ему головомойку. И я резко встал и забрал свою рукопись.
— Верните ее, — сказал я. — Я думал, с вами, таким влиятельным и умным человеком, я смогу разумно разговаривать, но вы оказались еще хуже других.
— Но постойте! Я только сказал...
— Те, во всяком случае, не требовали, чтобы их восхваляли. А вы хотите именно этого. Вы с радостью опозорили бы своих оппонентов, а когда дело доходит до того, чтобы слегка затронуть ваш профсоюз, вы поднимаете крик. Все, видите ли, вас притесняют, и вы намерены жаловаться в конгресс и...
— Садитесь, — твердо сказал он. — Возможно, я ошибался или вы неправильно меня поняли. Начнем все сначала.
Я сел, и мы вместе просмотрели всю рукопись. Безусловно, некоторые отзывы о его профсоюзе нисколько ему не понравились, но он был вынужден признать правоту оценок — чтобы показать мне и лидерам других организаций, как поступает великий человек. И, ссылаясь на его пример, мне удалось и остальных призвать к порядку.
Не хочу сказать, что мы, то есть писательский проект, внесли в рукопись все, что было необходимо. Но это происходило отчасти из-за недостатка финансирования, отчасти из-за отношения членов профсоюзов. Мы делали книгу настолько всесторонней и всеобъемлющей, насколько нам хватало денег.
