Уильям Теккерей - Кэтрин
— Голубушка, — сказал тот, кого назвали доктором, — он всегда был холоден и непоколебим, как сталь, и виселица его страшила не более, чем необходимость выдернуть зуб.
— Вино — вот что его сгубило, — заметила миссис Кэт.
— Да, вино и дурное общество. А ведь я предостерегал его, голубушка, я его предостерегал еще несколько лет тому назад; но когда он связался с шайкой Уайльда, мне ясно стало, что он и года не протянет. Ах, душа моя, продолжал доктор со вздохом, — ну можно ли рисковать всем, вплоть до собственной жизни, ради дрянных часов или табакерок, да еще когда мистер Уайльд забирает три четверти барыша себе! Но вот и завтрак — весьма кстати: я проголодался, как двадцатилетний юнец.
И точно: в комнату вошла служанка миссис Хэйс с дымящимся блюдом грудинки с овощами; а мистер Хэйс поставил на стол довольно объемистый кувшин слабого пива, за которым самолично спускался в погреб (ключи от погреба он не доверял никому). После чего доктор, миссис Спрингэтт и мистер и миссис Хэйс поспешили усесться и приступить к трапезе. Стол был накрыт на пятерых, однако пятое место осталось незанятым; замечено было вскользь, что "Том, верно, повстречал в Тайберне знакомых и решил провести с ними день".
Под "Томом" подразумевался мистер Томас Биллингс, которому теперь шел уже семнадцатый год; он выровнялся в стройного, высокого паренька — пяти футов и десяти дюймов росту — с черными глазами и черными волосами, щеголеватого и недурного собой, несмотря на несколько болезненный цвет лица. Мистер Биллингс состоял в ученье у портного, который по окончании срока ученичества должен был принять его в долю. Имелись все основания предполагать, что Том сумеет сделать предприятие более прибыльным, нежели нынешний его хозяин, некто Панталонгер, немец по происхождению. Панталонгер был искусен в своем ремесле (как и все его соотечественники, у которых по' части штанов и метафизических понятий — невыразимых и необъяснимых — всей Европе есть чему поучиться), однако чересчур подвержен житейским соблазнам. Случилось так, что кой-какие его долговые расписки попали в руки мистера Хэйса, и это не только послужило средством сэкономить затраты на обучение мистера Биллингса ремеслу, а впоследствии — на приобретение для него доли в предприятии, но и должно было позволить в будущем, когда младший компаньон попривыкнет к делу, вовсе вышвырнуть старшего вон. Таким образом, вполне можно было ожидать, что к тому времени, как мистеру Биллингсу исполнится двадцать один год, бедный Панталонгер будет уже не хозяином его, а в лучшем случае подручным.
Том был, что называется, из молодых, да ранний, нежная маменька щедро ссужала его карманными деньгами, которые он тратил в обществе развеселых дружков обоего пола на театры, ярмарочные балаганы, травлю быков собаками, увеселительные прогулки по реке и другие невинные забавы подобного рода. Сражался он в кости с не меньшим азартом, чем взрослые, проткнул однажды своего противника во время ссоры у madame Кинг на Пьяцце; и его уже знали и уважали в кутузке.
Мистер Хэйс не питал особой привязанности к этому подающему надежды молодому джентльмену; он даже затаил против него неблагородную злобу после одного случая, вышедшего два года тому назад, когда он, Хэйс, пожелав высечь мистера Биллингса за какую-то провинность, не смог с ним справиться и вместо того сам оказался в полной власти мальчика, который хватил его табуреткой по голове, повалил на пол и пригрозил вышибить из него дух.
Доктор, уже тогда живший в доме, рознял дерущихся и восстановил если не дружбу, то хотя бы мир. С тех пор Хэйс уже не решался поднять на юношу руку, ненавидя его яростно, но про себя. Мистер Биллингс платил ему полной взаимностью; но, в отличие от Хэйса, не смевшего выказывать неприязнь открыто, никогда не упускал случая словом, взглядом, поступком, насмешкой, ругательством подчеркнуть свое истинное отношение к отчиму. Почему же, спрашивается, Хэйс не выгнал его вообще из дому? Прежде всего из страха, что в этом случае его жизнь и в самом деле окажется под угрозой, а еще потому, что мистер Хэйс трепетал перед миссис Хэйс, как трепещет листок на дереве перед весенней бурей. Ей принадлежал он весь без остатка; даже деньги его были больше ее деньгами, ибо при всей своей невероятной прижимистости я скупости он умел беречь нажитое, но лишен был способности наживать способности, которою миссис Хэйс одарена была в высшей степени. Она вела книги (выучившись за это время читать и писать), она заключала сделки, словом, она направляла всю деятельность трусоватого маленького капиталиста. Зато когда наступал срок платежа, а должник просил об отсрочке — вот тут она приводила в действие личные качества самого Хэйса. Он был глух и непрошибаем, точно камень; должники его должны были платить всю сумму сполна и ни пенсом меньше; бейлифы его являлись точно в срок и ни минутой позже. В деле Панталонгера, например, дух каждого из супругов сказался с ясностью. Хэйс хотел разделаться с ним сразу же, но миссис Кэтрин сообразила, какие большие выгоды можно из него извлечь; именно она предложила ему иа известных условиях взять мистера Биллингса сперва в ученье, а потом и в долю, о чем уже упоминалось выше. Жена от души презирала мужа, только что не плевала на него, а муж готов был ходить перед женой на задних лапках. Она любила веселье, общество, не чужда была даже некоторого великодушия. Хэйс же ни к кому не испытывал человеческих чувств, кроме жены, к которой относился с робким, благоговейным обожанием; он, правда, любил выпить и охотно принимал угощение от других, становясь под хмельком общительнее и разговорчивее; но его поводило от муки, если жена приносила или приказывала ему принести из погреба бутылку вина.
Несколько слов о докторе. Ему было лет семьдесят. Он много повидал на своем веку; наружность имел благообразную, располагающую; носил широкополую шляпу и пасторское платье добротного сукна; знакомства ни с кем не водил, кроме разве двух-трех человек, с которыми постоянно встречался в кофейне. Было у него около сотни фунтов доходу, который он пообещал оставить юному Биллингсу. Мальчик забавлял его; к тому же он питал давнюю привязанность к его матери. Дело-то в том, что это был не кто иной, как наш старый приятель, капрал Брок — ныне преподобный доктор Вуд, как пятнадцать лет тому назад он был майором Вудом.
Те, кто читал предшествующие главы этой повести, не могли не заметить, что о мистере Броке мы неизменно говорили в самом уважительном тоне; и что, в каких бы он ни оказывался обстоятельствах, он всегда действовал осмотрительно, а подчас и весьма умно. Успехам мистера Брока на жизненном пути с ранних лет мешала самая обыкновенная невоздержанность. Вино, женщины, карты (как много сгубили они блестящих карьер!) столько же раз служили причиной падения мистера Брока, сколько раз личные достоинства способствовали его возвышению. Если страсть к карточной игре сделала человека мошенником, она больше уже не опасна для него в житейском смысле; он плутует — и выигрывает. Что касается женщин, то лишь те, кто живет в роскоши и безделье, до преклонных лет сохраняют чувствительность к их чарам; из Брока эту чувствительность в Виргинии очень быстро выбили, — жестокое обращение, жестокие болезни, тяжелый труд и скудная пища явились лучшим лекарством против всех страстей. Даже пить он там разучился; от рома или вина бедному старику теперь делалось так худо, что возлияния потеряли для него всякую прелесть, и, таким образом, он избавился от своих трех пороков. Будь мистер Брок честолюбив, он, без сомнения, мог бы, вернувшись с каторги, достигнуть высоких чинов и званий; но он был уже стар и притом философ по натуре: чины не привлекали его. Жизнь в те времена была дешевле, процентов платили больше; накопив около шестисот фунтов, он приобрел пожизненную ежегодную ренту в семьдесят два фунта, однако знакомым давал понять (почему бы и нет, в конце концов?), что владеет не только процентами, но и капиталом. Расставшись с Хэйсами в провинции, он вновь повстречал их в столице и вскоре переселился к ним в дом; с тех пор прошло уже несколько лет, и он успел искренне привязаться к матери и сыну. Негодяи, к вашему сведению, тоже люди; у них есть и сердце, — да, сударыня, сердце! — и способность дорожить семейными узами. Чем дольше жил доктор в этом милейшем семействе, тем чаще сожалел он о том, что все его деньги ушли на покупку упомянутой ренты и не могут быть, вопреки его неоднократным завереньям, оставлены тем, кто заменил ему родных детей.
Он испытывал неописуемое наслаждение ("suave mari magno" [26], и т. д.), становясь свидетелем бурь и ураганов, сотрясавших семейный очаг Хэйсов. Он сам подстрекал миссис Кэтрин к гневным вспышкам, если полоса штиля, в ее расположении духа случайно затягивалась, сам раздувал ссоры между женой и мужем, матерью и сыном и радовался им свыше всякой меры, — ведь это было его главным развлечением; и он смеялся до слез, когда юный Том рассказывал ему о своих последних трактирных подвигах или стычках со сторожами и констеблями.
