Аделаида Герцык - Из круга женского: Стихотворения, эссе
IV. РОНДО
Шумливый стих прадедовских столетийНедаром расставлял лукаво сети, —Его манерный дух и ныне не угасИ тонкой грацией пленяет нас.Опять ему внимаем, словно дети,На склоне лет, как будто на рассвете.И знаю, что поможет в этот час Шумливый стих.
1923 СимферопольРОНДЕЛИ, НАПИСАННЫЕ ПО ДВУМ ПЕРВЫМ СТРОЧКАМ
I. «В душе у каждого сокрыт…»
«В душе у каждого сокрытЛюбви цветок необычайный».О, если б видел ты, как странноЦветок мой облаком увит.
Его как будто тайный стыдОкутал пеленой туманной,В душе у каждого сокрытЛюбви цветок необычайный.
Так часто нами он забыт,Но средь судьбы моей обманнойВдруг запоет в душе осанна,И взор мой вновь тот клад узрит,Что в сердце каждого лежит.
Весна 1923 СимферопольII. «Как страшен безысходный круг…»
«Как страшен безысходный кругРожденья, жизни, умиранья!»Всему навек дано названье,И нет ни встречи, ни разлук.
Ни счастья нет, ни тяжких мук,Неведомых еще познанью.Как страшен безысходный кругРожденья, жизни, умиранья.
Как будто нас оплел паукНепроницаемою тканью.Все было здесь, а там — за гранью,Быть может, нет существованьяИ страшен безысходный круг.
Весна 1923 СимферопольIII. «Лишь сохранился тонкий след…»
«Лишь сохранился тонкий следОт ножки стройной и прелестной»,Что с кавалером в век чудесныйЗдесь танцевала менуэт.
Других примет и знаков — нет,Что было дальше — неизвестно.Здесь сохранился только следОт ножки стройной и прелестной.
Но чуть вступлю я на паркет —Пусть то смешно и неуместно,Но в пляске легкой, бессловеснойКачаюсь я за ними вслед,Где сохранился только след.
Весна 1923 Симферополь«Стосковался мой голубь в темнице…»
Стосковался мой голубь в темнице,Мой сизокрылый, мой строгий —Услыхал, как вещие птицыВоркованием славят Бога.
И забился крылами в стены,Стены темны и низки.Рвется из долгого плена,Чует, что сроки близки.
Что это? Пенье ли птицы?Или то звон колокольный?О, как трепещет в темницеГолубь святой, подневольный!
1923«Я стала робкой в годы эти…»
Я стала робкой в годы эти, —Чужая молвь невнятна мне.Так непохоже все на светеНа то, что снилось мне во сне.
Мои движения нечетки,Живу и вижу все сквозь сон.И речи неуместно кротки,И старомодно вежлив тон.
Я ночью забрела незванойВ чужой, неведомый мне сад,И далеко — в стране туманаЗарыт ненужный, милый клад.
А здесь я нищая. И надоТруды покорные нести.Чему же сердце смутно радо?Горит пред образом лампадаИ главный Гость еще в пути.
Зима 1923–1924 Симферополь«Он был молод и жил среди нас…»
Памяти Бориса Шульги
Посвящ. другу умершего Адриану Талаеву
Он был молод и жил среди нас.Целый день его шутки звенели…Кто сказал бы, что кончен рассказ,Что всех ближе к последней он цели?
Отзвучали и речи, и смех,Повернулась земная страница.Ныне ясно: он был не из тех,Кто в неволе подолгу томится.
Видно, в воинстве Божьем стал нуженТот, кто молод, и светел, и смел.От земного был сна он разбужен,Чтоб принять свой небесный удел.
Нет, не плакать над горькой утратой,Не молчать, свою боль затая, —Будем веровать в чудо возврата,Будем ждать новых тайн бытия!
Пусть наш мир полон слез и печали,Но он полон и вещих чудес.Мы идем — и в неведомой далиМы узнаем все то, что не знали,Что он умер и тут же воскрес.
Весна 1924 Симферополь«Скажи, успокой меня, есть еще Ангелы?..»
Скажи, успокой меня, есть еще Ангелы?Вокруг нас, над нами хранители?И правду ли нам возвещает ЕвангельеО вечной, незримой обители?
А вещи земные, земное томлениеРастет? Волною раскатится?Не правда ль, у входа в Господне селениеЗемля наша только привратница?
Запретны, гонимы тайны нездешние…Монашеские одеяния…О, как разучилась я, темная, грешная,Воздушным и нежным касаниям!
1924–1925«Какая радость снять оковы…»
Какая радость снять оковыСомнений, робости, забот!Вокруг — пустынно и сурово, —Кто близок мне — еще придет.
Из темных недр, из заточеньяВсех выпускать на вольный свет!Пусть думы, шепоты, виденьяУзнают вновь, что смерти нет.
Слова танцуют, как в похмельи,И каждый звук их к сердцу льнет.Из них сплетая ожерелье,Неслышно двигаюсь вперед.
Как знать, дождусь ли я ответа,Прочтут ли эти письмена.Но сладко мне перед рассветомБудить родные имена.
1924–1925 Симферополь«Дают нам книги холодные, мудрые…»
Дают нам книги холодные, мудрые,И в каждой сказано о Нем по-разному.Толкуют Его словами пророческими,И каждый толкует Его по-своему.
И каждое слово о Нем — обида мне,И каждая книга, как рана новая,Чем больше вещих о Нем пророчеств,Тем меньше знаю, где правда истинная.
А смолкнут речи, Его взыскующие,И ноет сердце от скуки жизненной,Как будто крылья у птицы срезаны,А дом остался без хозяина.
Но только свечи перед иконами.Мерцая, знают самое важное.И их колеблющееся сияние,Их безответное сгораниеПриводит ближе к последней истине.
1925 СимферопольДЕТИ
Напиток мудрости, отстоянное зелье,Всю сладость знанья с горечью земнойМы бережно несем навстречу их весельюИ любящей им подаем рукой.
Резвясь, спешат, — толчок! — и из сосудаВсе вылилось… И разум заодно…Но все, чего они коснутся, — чудо! —Все превращается в вино.
Оно играет, бродит вместе с ними,Они пьянеют, и пьянеем мы…И все бледнее, все неуловимейРазлитой мудрости следы.
1925 Симферополь«С утра стою перед плитой…»
С утра стою перед плитой,Дрова, кастрюли, мир предметный,С утра дневною суетойОпутана и безответна.
Привычной двигаюсь стопой,Почти любя свой бедный жребий,Но сердце ловит звук иной,К далекой приникая требе.
Звучит торжественный обряд.Несутся стройные моленья,И мнится мне, что с ними в ладТворю и я богослуженья.
1925 Симферополь«Если это старость — я благословляю…»
Если это старость — я благословляюЛасковость ее и кротость,И задумчивую поступь.Нет былой обостренностиМыслей и хотений.Ночью сон спокойней.Ближе стали дети,И врагов не стало.Смотришь — не желая, помнишь — забывая,И не замышляешь новых дальних странствийВ бездны и на кручи.Путь иной, синея, манит, неминучий.И в конце дороги — пелена спадает,И на перевале — все былое тает,И в часы заката — солнце проливаетЗолото на землю.Если это старость — я ее приемлю.
1925 СимферопольНЕОКОНЧЕННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ
