Джим Томпсон - Сейчас и на земле
В общем, как я уже говорил, они ввалились в дом, и их надо было чем-то кормить, а в доме только кусок грудинки да немного картошки – только-только нам на обед. Сбегал я в бакалею по соседству и купил хлеба и тушенки – на два доллара, – и с горем пополам сварганили мы приличный обед. (Мака, отличавшегося отменным аппетитом, пришлось спровадить в спальню «посмотреть книжку».) Мама не ела, а мы с Робертой делали вид, что едим. Роберта не выходила из спальни. После обеда наши новые друзья не хотели показать себя неблагодарными невеждами, которые сразу уходят, встав из-за стола. Кто-то из них сходил и принес ящик пива и коробку сигар. И все стали пить пиво и курить сигары. А потом, когда они решили, что пора и честь знать, встали и ушли. Они выказали себя истинными джентльменами. Боюсь, что это мы выставили их за дверь. Лично я не пил, не курил сигар и не прикоснулся к еде. День, по сути, близился к вечеру, и Роберта захотела сходить в кино, пока не поздно, потому что вечерние цены были чересчур высокими. Мы этого себе не могли позволить. Да и утренние билеты были нам не по карману. Весь дом загудел, дети попросили есть. Фрэнки купила фарш и бобы в банках, и все перекусили. Но Роберте все казалась, что Фрэнки злится на нее за Кларенса. И она была в дурном настроении и дулась. Мама тоже чувствовала себя обиженной. Она достала газету с объявлениями и обзванивала десятки номеров, где требовались услуги домработницы или сиделки. Наконец я выхватил у нее газету, разбил телефон и вышвырнул его вон.
Когда я вернулся к восьми, все выглядело тихо и мирно. Мак спал. Джо читала. Она чего-то настряпала, и они с мамой и Фрэнки сидели и дружелюбно чесали языками. Мама говорит что-то вроде – вот и наш бешеный мужчина. Но Фрэнки умоляет ее не начинать. А Роберта садится на подлокотник моего кресла и целует меня.
– А где Шеннон? – спрашиваю. – Легла спать?
– Даже не знаю, – говорит Роберта. – Она легла, мама?
Мама пошла взглянуть. Она заглянула во все чуланчики и в ванную. Шеннон нигде не было.
– Наверное, пошла в свой аптечный магазин, – предполагает Фрэнки. – Придет, когда надо.
– Джо, а ты видела, как она уходила? – спрашиваю.
Джо говорит, что нет. Меня охватило дурное предчувствие. Я сидел как на иголках и не знал, за что взяться, так что мы с Робертой пошли в аптеку. Внутрь мы не зашли. Аптекарь говорил в прошлый раз со мной очень мило, но у меня сложилось впечатление, что он не слишком-то высоко меня ставил. Роберта не могла войти, потому что «не одета». Но Шеннон там не было. Никого, кроме продавщицы содовой. Это было видно через дверь. Мы пошли домой, а мама ждет на ступеньках.
– Часть ее одежды пропала, Роберта. И этот саквояжик Фрэнки тоже.
Роберта тяжело осела на ступеньки.
– Мама!
– Я понятия не имею, куда пошел этот ребенок, а вы? Джимми, ты что-нибудь понимаешь?
Я не знал, что и думать. Как-то, когда ей было три годика, она сказала нам, что уезжает и больше с нами жить не будет, а мы все, как водится, сказали, что это здорово, и стали собирать ей в дорогу еду и одежду; мы полагали, что так ей будет легче передумать. Прошел чуть не день, когда нам удалось вернуть ее. Обходчик нашел ее на тормозной площадке товарняка, отправляющегося в Чикаго.
– Не знаю, – говорю. – У нее же нет ни копейки, так ведь?
– Насколько мне известно, нет.
– В тот вечер, что мы гуляли по заливу, – размышлял я вслух, – она все хотела забраться на какое-нибудь судно. Она говорила, что запросто могла бы пересечь океан, если бы...
Роберта вскрикнула:
– Вот куда она убежала! Она утонет! Я знаю, она утонула! Мое дитя, мое... – И она потеряла сознание.
Мы с мамой отнесли ее в дом. Фрэнки села на телефон. Она позвонила в Агентство помощи путешественникам. В полицию. В транспортную компанию. Она была на грани истерики, такое с ней было раз-два и обчелся за всю жизнь; боюсь, ее толком не поняли. Но я не стал дожидаться, когда она закончит. Как только я уложил Роберту, я бросился что есть духу к заливу.
Там, где мы живем, пляжа нет. Только дамба, и частный Док, и илистые отмели, уже исчезнувшие под приливной волной. Футах в сорока или пятидесяти от края воды болталась гребная шлюпка, одна из дюжины, пляшущих на волнах. Что-то белое приникло к ее борту и отчаянно билось, и мне показалось, что до меня доносятся слабые крики Шеннон. Я представил себе, как все произошло. Она шла здесь по илу, и в это время начался прилив. Наверно, когда вокруг заходили волны, она попробовала вернуться, но споткнулась о якорь. А сейчас... Я стал кричать ей, чтоб как-то поддержать ее, а сам тем временем спрыгнул с дамбы в илистую муть и очутился в воде. Волна сбила меня с ног, и я захлебнулся, но продолжал кричать и так, где бегом, где вплавь двигался к шлюпке. Наконец я был там. Держась за борт, я добрался до того места, где была Шеннон. Но это оказалась не Шеннон. Так, кусок холста... С трудом я одолел холм. Я был почти невменяем и даже не чувствовал, насколько промерз, пока не встретил Фрэнки, спускающуюся сверху.
– Джимми! Что там такое?
– Она погибла, – говорю. – Она упала в залив и...
– Она дома в постели, – говорит Фрэнки. – Она была у аптекаря.
– Но...
– Ты же знаешь, как она действует Джо на нервы. Ну так вот, все утро, когда у нас была эта свистопляска, она печатала на твоей машинке записку хозяину магазина и подписала твоим именем; просила, чтоб он приглядел за Шеннон несколько дней. Она написала, что ты должен уехать из города и что ты знаешь, как он хорошо к ней относится и все такое прочее. Все сделано было комар носу не подточит, мне так в жизни не написать, так что неудивительно, что бедняга попался. Когда Джо поняла, что натворила и какая из-за этого началась дьявольщина, она перепугалась и все нам рассказала.
– Но с какой стати...
– Я тебе скажу. У Джо куча пьесок, которые она хотела поставить, и Шеннон ей мешала. Так она, во всяком случае, все представила. Да и не много она успела рассказать, прежде чем заперлась в ванной.
Когда мы вернулись домой, мама, вся красная, стояла в дверях и очень извинялась перед полицейским, который сидел в патрульной машине перед крыльцом. Второй полицейский спускался по ступенькам, он был в бешенстве и тоже очень извинялся. А старик перед ним – такой благоприятный старый чайник – был просто вне себя от бешенства, и кипел, и чертыхался, задыхаясь от негодования, но маленькая девочка у него на руках колотила его с такой яростью, что понять, что он говорит, было невозможно. Мы с Фрэнки обогнули эту странную процессию и ринулись было в дом, но в этот момент подъехала еще одна машина. Отгуда вылезла женщина в форменном синем костюме и в морской фуражке. Она открыла заднюю дверцу, и девочка-негритянка – эдакая смышленая мордочка лет шести-семи с косичками в розовых ленточках, с улыбкой до ушей – впорхнула внутрь. Мама разжала зубы и велела мне приглядеть за Робертой.
– А я разберусь здесь.
Фрэнки начала снова названивать. Я двинулся к ванной комнате. У Роберты в руках было ружьё-спрей против насекомых. Она целилась в замочную скважину и одновременно пыталась выбить дверь. Она орала, что убьет Джо, если та не откроет дверь, и что убьет себя, как только та откроет. Джо не отзывалась. Она (я знаю) сидела на табурете и читала. В ванной всегда найдется что почитать. Наконец мама избавилась от женщины из Агентства помощи путешественникам, а Фрэнки закончила оповещать всех, что пропажа нашлась, и мы втроем кое-как вытащили Роберту в переднюю комнату и попридержали ее, чтобы она малость остыла. Мама рассказала про полицейских и старика с девочкой и даму из Агентства помощи путешественникам с негритянкой, и все это было ужасно смешно, если только не смотреть с моей точки зрения. Роберта начала хихикать, а потом хохотать. Мама сварила на всех полный кофейник кофе и велела мне поскорее переодеться. Я пошел переодеваться и по дороге сказал Джо, что можно выходить из ванной. Роберта потаскала ее для вида, вернее, с отсутствующим видом, и на этом все кончилось. Ничего смешного во всем этом не было, потому что я чертовски сильно промок. Джо завтра не будет относиться к Шеннон по-иному. Ей хотелось, чтоб ее не было рядом, но отделаться от нее она все равно не могла и вот придумала, как это устроить. Причем было яснее ясного, что ее не трогает, каким способом она отделалась от Шеннон. Как яснее ясного и то, что Шеннон не извлечет из этого никакого урока и не попытается хотя бы поменьше досаждать Джо. А Джо изобретательна. У нее коэффициент интеллектуального развития человека на десять лет старше; и нечего делать вид, что мы не знаем, на что она способна и сколь безразлична к любым последствиям. Я не мог не думать о том, что могла бы сделать девятнадцатилетняя девушка... Я пытаюсь не думать об этом. В конце концов, все не так уж безнадежно. Джо по-своему привязана к Шеннон. Ей нравятся ее бойцовские качества. Она иногда наряжает ее и берет с собой на двор разыгрывать с другими пьески. Делится с ней своими вещичками. Так что не стоит видеть все в таком уж черном свете. Хотя дела в общем плохи. Рано или поздно Шеннон забудет все доброе, и в памяти у нее останется только то, как ее обманом подкинули аптекарю, и она навсегда затаит зло на Джо. Как я затаил зло на Мардж. Уроки на скрипке, например; ее никчемность, слабость, умение подлизываться – все то, что давало ей преимущества, которых я был лишен. Да, я затаил на нее зло. Что толку отрицать.
