Оскар Лутс - Свадьба Тоотса
Некоторое время в жилой риге царит глубокое молчание, затем Арно Тали хлопает в ладоши и восклицает: – Браво! Многие лета господину провизору! Многие лета, многие лета-а-а…
После того, как затихает спетая в честь аптекаря здравица, взоры всех присутствующих вновь обращаются на предпринимателя Киппеля. Полупьяный Тыниссон нетвердой походкой подходит к нему вплотную, мигает своими маленькими глазками и говорит:
– Ну, господин Тосов, валяйте! Двоеточие и кавычки уже ждут.
– Бог с ними, – отмахивается предприниматель, – не хочется мне сейчас произносить речи. Может быть, попозже…
XX
Обеденная трапеза за тремя столами продолжается еще некоторое время, наконец те, кто помоложе, начинают проявлять нетерпение и требуют танцев. Из передней комнаты дома выносят столы и стулья, частично – в заднюю комнату, частично – в жилую ригу, зажигают свет, тут и там раздаются голоса: «Кто станет играть? Кто играет? Неужто здесь нет ни одного музыканта?!»
Само собой разумеется, музыкант находится и здесь, как на любой свадьбе.
– Ничего не поделаешь, – обращается Тоотс к батраку с мельницы, – придется вам сыграть для них что-нибудь на каннеле. В Рая было пианино, а здесь – каннель, то и другое – одного поля ягода, и еще неизвестно, что тут больше ко двору.
– Так и быть, сыграем – эка невидаль, – отвечает мельничный батрак.
После того, как пол заново подметен и вынесены все вещи, которые могут помешать, начинаются танцы. Батрак с мельницы вскидывает голову, затем склоняет ее набок и с жаром ударяет по струнам. Спустя несколько минут передняя комната жилого дома хутора Юлесоо наполняется топотней, стукотней и гулом, при деле оказываются всякие ноги: длинные и короткие, тонкие и толстые, прямые и кривые – кого какими наградил Господь. У одних танцующих – тела стройные, словно рябиновые прутики, у других – напоминают толкушку для картошки. Но как те, так и другие отплясывают с одинаковым усердием. Возле стены сидят старушки из Вирпли и обмениваются замечаниями, на пороге задней комнаты стоят мужчины постарше и в такт музыке бьют ногой об пол, словно старые козлы. «Ух ты, ох ты, ишь ты, трали-вали, эх! Как ты думаешь Яакуп, не тряхнуть ли и нам стариной на пару?» И два «лесовика» начиняют «трясти стариной» да так, что еще и не успев начать, «стряхивают» на пол танцующую пару. О «стряхнутых» спотыкается вторая, третья, четвертая пара… и вот уже в передней комнате юлесооского дома образуется копна из людей с задранными ногами, криков и взвизгиваний. Кто-то (разумеется в поисках своих ног!) хватает чью-то чужую, и звонкий женский голос кричит: «Аугуст, ты что, сдурел?» – «Ахти мне, это твоя нога, Мари, – отвечает Аугуст, – что же ты так плохо смотришь за своими ногами!» Кто-то сидит на полу, раскинувшись, точно блаженный, смотрит на стекло своих карманных часов и, качая головой, говорит: «Пропало… как медвежий зад в земляничнике!». Оба «лесовика», виновники всей этой неразберихи, тоже барахтаются, словно два барана, в общей куче, пытаясь помочь друг другу встать на ноги. «Ну, тряхни, тряхни стариной, Яакуп, что ты дурака валяешь!» – «Ну как же я тряхну, ежели он сидит на мне верхом, да какой тяжеленный, чисто мешок муки пудов на десять!» – «Тряхни, тряхни, тряхни стариной! Ух ты, ох ты, ишь ты, трали-вали, эх, тра-ля-ля!»
Вскоре порядок все же восстанавливается, начинается новый танец. «Эй, батрак с мельницы, выдай польку, от вальса ноги запутываются, как у мухи в паутине. Выдай польку! Выдай польку!»
Тоотс прошелся с Тээле только в первом танце, теперь же он, как и подобает истинному хозяину, заходит то в комнаты, то в жилую ригу, находясь одновременно всюду и нигде. Свадебные гости, во всяком случае, видят, что в юлесооском доме есть хозяин и что тут ничуть не хуже, чем на хуторе Рая.
В задней комнате сидит компания, которая никак не дает сбить себя с толку весельем молодежи, да и вобще – ничем; там сидят кистер, урядник и волостной старшина откуда-то из соседней волости, некий торговец из города со своими подмастерьем и Либле. Возле этого, несколько странного застолья Тоотс ненадолго задерживается и прислушивается к разговору.
– Убейте же, наконец, вчерашнюю кошку! – восклицает торговец, поднимая рюмку. [31] – Убейте вчерашнюю кошку, я вам говорю! Что вы возитесь с кошкой!? Так! Вот так! Что? Не отцепляется? Опрокиньте еще стопку! Я по себе знаю, что значит кошка: я сам сегодня утром искал свое сердце на раяском гумне… но, вы можете себе представить, что я нашел? Жажду! Страшную жажду! Ваше здоровье! А теперь скажите-ка вы мне, право, что появилось раньше – жажда или выпивка? – Жажда! – Верно! Поддай! Ну, поддай, поддай, поддай! Так. Теперь ответь мне, звонарь, сколько колес у телеги? – Пять. – Снова верно! Ты дьявольски башковитый мужик, Либле, я увезу тебя отсюда в город. Поддай! До дна, до дна! Видишь, все мы до дна пьем. А теперь – сколько хвостов у собаки? – Два. – Точно! Поехали! Не забывайте, мои господа, сегодня нам надо выполнить здесь великую задачу. У нас в Эстонии сто пятьдесят вино куренных заводов – сегодня мы должны показать, сколько еще надо сверх того построить, чтобы досыта напоить свой край. Гопля! Что же до вывоза за его пределы – расчет особый.
Молодой хозяин хутора Юлесоо улавливает какой-то шепот в углу задней комнаты, который отделен от остального помещения тонкой занавеской. Тоотс тихонько подходит ближе и вновь прислушивается.
– Ну, а вообще, – шепчет чей-то голос, – каково первое впечатление?
– Так… довольно приятное… ничего такого не скажешь, – отвечает второй голос. – А так… ничего особенного в нем, конечно, нет.
– Видишь ли, Тээле,– шепчет опять первый, – я спрашивала не совсем об этом, но раз уж ты так поняла меня, я должна сказать, что он как раз довольно особенный. Яан говорит то же самое.
– Ничего, это со временем пройдет. Небось с годами возмужает. Я, конечно, понимаю, что именно ты подразумеваешь под словом «особенный»… да, он, действительно… немножко того… Но одно я должна сказать – глупым его тоже не назовешь.
– Нет, Тээле, я вовсе не это имела в виду! Не думаешь же ты, в самом деле, что я стану хулить твоего мужа?
– Да ну тебя! Ничего я не думаю. А о чем это ты только что хотела меня спросить? Ты вроде бы сказала…
Первый голос что-то на это отвечает, но так тихо, что Тоотс ничего не может расслышать – вероятно, теперь шепчут в самое ухо Тээле. Затем звучит сдавленный смешок, и голос Тээле довольно громко произносит:
– Ах, иди ты в болото со своим разговором!
«Это Тээле и вторая половина Имелика», – Тоотс кивает головой и так же тихо, как пришел, уходит в переднюю комнату. – «Хорошо еще, что оно хотя бы так вышло, хорошо, что я хотя бы не глупый, а возмужать, пожалуй, можно, ежели этого так уж желают».
Тоотс пробирается между танцующими, чтобы пройти в жилую ригу, однако его внимание привлекает новая, лишь недавно образовавшаяся группа. Леста, Лутс и Имелик стоят возле угла плиты и, как видно, что-то обсуждают. Но подойдя поближе, молодой супруг убеждается, что в действительности никакого обсуждения нет, говорит только Лутс, в то время как школьные друзья молча его слушают.
– Да нет, – сетует лысый писатель, который, к слову сказать, весьма умеренно употреблял картофельный продукт, – для меня вопрос жилья – самый больной вопрос на свете. Живя в Тарту, я по меньшей мере семьдесят пять раз менял квартиру, но еще не нашел такой, где можно было бы нормально жить и время от времени немного работать. Я не боюсь ни холода, ни жары, ни сырости, ни сухости, единственное, чего я требую от своей квартиры, это тишина и покой, их я жажду, о них тоскую. Но именно этого я нигде не смог обрести и, наверное, не обрету до тех пор, пока меня однажды не принесут на это самое паунвереское кладбище, чтобы положить рядом с моим младшим братом. Этот маленький белоголовый мальчуган – таким он живет у меня в памяти! – вероятно и станет моим первым и последним тихим соседом; с ним, я полагаю, у нас никогда не будет пререканий из-за нарушения покоя. Ах да, я опять отклонился в сторону от сути своего рассказа, как это обычно свойственно тем, кто не в силах отказаться от деталей, кто иной раз именно с помощью этих самых деталей старается придать большую правдоподобность тем или иным событиям. Я же собирался говорить о квартире. Ну да, так вот, куда бы я ни переехал, всюду меня ждет шум, грохот и склоки, разница лишь в том, что это доносится то сверху, то снизу, то справа, то слева. А случается и так, что все перечисленные выше прелести – разом за каждой стеной, и, кроме того, еще вверху и внизу, Страшнее всего оказаться рядом с кухней! Думаю, мне теперь не остается ничего другого, как вовсе уехать из Тарту и поселиться где-нибудь в деревне. Собственно, если быть откровенным – а я к этому всегда стремился – у меня уже и место для жилья присмотрено. Думаю, не позже, чем в первой половине января я рвану… сюда же, в ваши края… на хутор Рая.