Джозеф Конрад - Победа
Между тем Шомбергу удавалось сохранять спокойный вид. Он снова взял в свои толстые пальцы, один из которых украшало золотое кольцо, отложенную было для приготовления сиропа сигару и курил с суровым видом. Сидя против него, Рикардо поморгал, потом закрыл глаза с видом дремлющей перед очагом кошки. Через минуту он их широко раскрыл и, казалось, удивился, увидев Шомберга.
— Дела сейчас идут неважно, а? — сказал он. — Но этот проклятый город совсем мертв, и я никогда не видел за столом та ких сонливых типов, как здесь. Не успеет пробить одиннадцать часов, они уже собираются расходиться. Что это с ними? Они хотят идти спать или что другое?
— Не думаю, чтобы вы из-за этого теряли свои доходы, — заметил Шомберг с оттенком мрачного сарказма.
— Нет, — согласился Рикардо с усмешкой, растянувшей его рот от уха до уха и обнажившей его белые зубы. — Только, видите ли, раз уж я взялся, я бы стал играть на орехи, на овечий горох, на что угодно. Я бы играл на их души. Но эти голландцы ни на что не годны. Выигрывают ли они или проигрывают, они как будто никогда не горячатся. Я в этом убедился! Проклятая кучка нищих, живые огурцы с холодной кровью!
— О, если бы произошло что-нибудь несколько необычное, они бы с тем же холодным спокойствием расправились с вами и с вашим джентльменом, — проворчал сердито Шомберг.
— Ах, в самом деле, — медленно проговорил Рикардо, словно измеряя Шомберга взглядом. — А что бы вы при этом делали?
— О, вы хорошо притворяетесь! — не выдержал трактирщик. — Вы толкуете о рыскании по свету в поисках счастья, а сами прилипли к этому грязному делу!
— Правду говоря, это не золотоносная жила, — сознался Рикардо с неожиданной откровенностью.
Шомберг покраснел от прилива храбрости.
— Я… я нахожу это жалким, — пробормотал он.
— Да, если хотите; пожалуй, большего и сказать нельзя, — проговорил Рикардо, который, казалось, был в сговорчивом настроении. — Я бы этого стыдился, но, видите ли, мой патрон подвержен припадкам…
— Припадкам? — вскричал Шомберг, не возвышая, впрочем, голоса. — Вы не хотите сказать…
Он внутренне ликовал, словно это открытие некоторым образом сглаживало затруднительность положения.
— Припадки!.. Вы знаете, это серьезная штука! Вам следовало бы свезти его в городскую больницу. Это отличное учреждение.
Рикардо с усмешкой покачал головой.
— Это серьезная штука, вы правы. Настоящие женские припадки, как я говорю. Время от времени он все сваливает на меня, и тогда немыслимо заставить его пошевелить пальцем. Если вы думаете, что мне это очень нравится, вы жестоко ошибаетесь. В общем, мы с ним хорошо ладим. Надо уметь держать себя джентльменом. Я не раб хлеба насущного. Но, когда он скажет: «Мартин, мне все опротивело!» — тогда все кончено; мне приходится только молчать, черт бы меня побрал!
Сильно подавленный, Шомберг сидел с раскрытым ртом.
— К чему же ведут эти припадки? Зачем он это проделывает? — спросил он. — Я не понимаю.
— Ну, я-то понимаю, — ответил Рикардо. — Джентльмен, знаете ли, не такой простой человек, как мы с вами, и обращаться с ним тоже не так уж просто. Если бы только у меня было, чем его поднять!
— Что вы хотите этим сказать? Чем его поднять? — прошептал Шомберг унылым тоном.
Это непонимание вывело Рикардо из себя.
— Вы, значит, не понимаете слов? Смотрите, я бы мог с утра до вечера говорить с этим бильярдом, не заставив его подвинуться ни на одну линию, не так ли? Так вот, то же самое и с патроном, когда на него находит один из его припадков. Мертвый человек! Ничто его не интересует! Все недостаточно хорошо! Но если бы у меня был здесь кабестан, я без труда поднял бы бильярд на несколько дюймов. Вот что я хочу сказать.
Гибким и бесшумным движением он встал и потянулся, странно запрокидывая голову и неожиданно удлиняя свое приземистое тело; он поглядывал искоса на дверь и, наконец, прислонился к столу, спокойно скрестив руки на груди.
— Джентльмен распознается по своим причудам. Джентльмену не приходится отдавать отчета никому, все равно, как бродяге на большой дороге. Ничто не вынуждает его быть точным. Однажды на патрона нашел припадок на маленьком постоялом дворе Мексиканского плато, вдали от всего на свете. Он проводил целые дни в темной комнате…
— Один?
Это слово невольно вырвалось у Шомберга, и он остолбенел от ужаса. Но, по-видимому, преданный секретарь нашел этот вопрос вполне естественным.
— Нет, это с его припадками никогда не вяжется. Он лежал, вытянувшись во всю длину на циновке, а у открытой двери его комнаты, между двумя олеандрами внутреннего дворика, босоногий оборванец, которого он подобрал на улице, бренчал на гитаре и пел ему печальные песенки с утра до вечера. Вы знаете эти песенки? Тванг, тванг, гу, круу, иан!
Шомберг поднял руки вверх с выражением отчаяния, которое, видимо, польстило Рикардо. Рот его мрачно искривился.
— Вот именно. Есть отчего заболеть коликами, не так ли? Это ужасно. Ну вот, там была кухарка, которая меня сильно любила, толстая, старая негритянка в очках. Я прятался в кухне и просил ее готовить мне «сластену» — знаете, пирожное из яиц и сахара, чтобы занять время. Я ведь сладкоежка, словно малый ребенок. Да, кстати, почему вы никогда не даете нам сладкого за табльдотом, мистер Шомберг? Одни фрукты утром, в обед и вечером? Невыносимо! За кого вы нас принимаете? За ос?
Шомберг не реагировал на это сердитое замечание.
— А сколько времени продолжался этот припадок, как вы его называете? — спросил он тревожно.
— Целые недели, месяцы, годы, века, или мне так показалось, — ответил Рикардо с убеждением. — Вечерами патрон спу скался в залу и портил себе кровь, играя в карты с крохотным гидальго в черных бакенбардах; они играли по маленькой и экарте, знаете, эта живая французская игра? Комендант, индий ский метис, кривой, со сплюснутым носом, и я, мы должны были стоять позади них и биться об заклад на их игру. Это бы ло отвратительно!
— Отвратительно! — повторил, как эхо, Шомберг, с глухим тевтонским отчаянием. — Но, послушайте: мне нужны ваши комнаты.
— Ну, разумеется. Я это давно говорю себе, — равнодушно ответил Рикардо.
— Я был дураком, когда послушался вас… Надо с этим по кончить!
— Я думаю, вы и сейчас не умнее, — проговорил Рикардо, не разнимая рук и не изменяя ни на йоту своего положения.
Он прибавил, понижая голос:
— А если я замечу, что вы предупредили полицию, то велю Педро охватить вас за талию и сломать вашу толстую шею, за гнув вам голову назад — крак! Я видел, как он проделал это со здоровенным негром, который размахивал бритвой под носом патрона. Это у него славно выходит. Глухой треск, больше ничего, и парень валится на землю, словно узел тряпья…
Рикардо даже не повел своей слегка склоненной к левому плечу головой; но, когда он замолчал, его зеленоватые, повернутые к двери глаза скользнули в сторону Шомберга и остановились на нем с жадным и сладострастным выражением.
VII
Шомберг почувствовал, что его покидает даже то отчаяние, которое служит иногда суррогатом мужества. Его не столько пугал страх смерти, сколько ужасный облик, который она принимала. Несмотря на всю кровожадность тона, несмотря на серьезность намерения, он бы вынес простое: «Я сдеру с вас шкуру!», но перед этим новым тоном и новой манерой действия его воображение, очень чувствительное ко всему необычайному, спасовало, словно нравственная его шея хрустнула: «Крак!»
— Пойти предупредить полицию? Неужели вы думаете? Я об этом никогда и не помышлял. Слишком поздно! Я дал себя оплести. Вы воспользовались тем, что я был сам не свой, чтобы вырвать у меня согласие: я вам это уже объяснял.
Глаза Рикардо медленно отвернулись от Шомберга и уставились вдаль.
— Ах, да! История с какой-то девчонкой! Но это нас не касается. f — Разумеется. Но послушайте: к чему эти разбойничьи истории, которые вы мне рассказываете?
Затем он рискнул сказать:
— Не стоит того, даже если бы я был настолько глуп, чтобы пойти предупредить полицию, я бы не мог выдвинуть против нас серьезного обвинения. Власти ограничились бы тем, что отправили бы вас отсюда с первым уходящим в Сингапур пароходом.
Он оживился.
— И он увез бы вас к чертям! — добавил он сквозь зубы, для собственного удовлетворения.
Рикардо не сделал никакого замечания и ничем не обнаружил, что он слышал хоть одно слово. Шомберг, поднявший было на него полный надежды взгляд, почувствовал себя обескураженным.
^ — Почему вы упорствуете и сидите здесь? — воскликнул он, — Вам совсем не будет выгодно валять дальше дурака у меня в гостинице. Вы только что сокрушались, что не можете сдвинуть с места своего патрона. Ну так вот, полиция сдвинет вам его с места, а из Сингапура вы сможете отплыть в Восточную Африку.
