Василий Аксенов - Пора, мой друг, пора
– Хорошая девушка.
– Не жалуюсь.
– Дорогой, продай плащ. Понимаешь, брату моему очень нужен такой плащ.
– Сочувствую твоему брату.
В полутемном салоне самолета, когда все уже перестали возиться, уселись и пристегнули ремни, Таня сказала Горяеву:
– Пожалуйста, не строй никаких иллюзий. Ты понимаешь меня?
– Понимаю, – ответил он.
– Ну и прекрасно.
Она стала смотреть в окно.
– Больно нужно, – через минуту обиженно произнес Горяев.
Таня продолжала смотреть в окно. Как только самолет оторвался от земли, она откинула спинку кресла, прошептала:
«Буду спать», – и заснула.
«Что ее понесло со мной? – думал Горяев, глядя на ее спящее лицо. – Эх, лучше бы мне поехать в Ригу! В Риге сейчас уютно, и ребята, не сомневаюсь, встретили бы меня весело. Весело было бы и уютно. Что я, Сибири не знаю, что ли?»
Утром они увидели под собой леса, потом реку и пароход на ней, и кое-где белые пятна, одинокие льдины, потом сразу возник хорошо расчерченный пригород, вот уже мелькнули на уровне крыла обшарпанные ели, потом аэродромные постройки – толчок – и самолет дико заревел, тормозя.
Они позавтракали в аэропорту, взяли такси (в очереди на такси Горяеву чуть было не наломали бока) и отправились на речную пристань, откуда, как им сказали, ходили катера в Березань.
Ну, на пристани дела были веселые! Грузился большой пароход, идущий вниз по реке, пассажиры топали сапогами, шумели, таскали мешки и малых детей. Скамейки были все заняты.
Горяев с трудом нашел для Тани место на подоконнике, где и усадил ее. Возле окна прямо на полу, подстелив газетки, полулежала группа мужественных парней, они играли в карты.
Молча они посмотрели на Таню и Горяева, а Таня вынула из сумки книжку и взялась читать ее.
О катерах в район строительства ничего особенного слышно не было. Должны были они пойти, обязательно пойдут, но расписание еще не установилось, и надо было, значит, тихонечко себе ждать и не очень-то вопить.
Горяев выбрался на нос дебаркадера и оттуда стал обозревать огромную серую холодно поблескивающую реку, дальний низкий берег с щетинкой леса и одинокими избами, важную льдину, похожую очертаниями на Южную Америку. Льдина направлялась прямо на дебаркадер. Блеснуло солнышко, вода вокруг льдины стала голубой, а сама она чистой стала, белой недотрогой, стукнулась о нос дебаркадера и заерзала бестолково, как гусыня, а дебаркадер вдруг закачался, но не от льдины – это отчаливал, наконец, пароход в низовье.
Горяеву стало хорошо и привольно. Неурядицы с катерами не волновали бы его ничуть, если бы не Таня. Балда он, что взял на себя такую обузу. Если потакать всяким капризам этих московских кинодевочек, можно стать в конце концов… Кем он станет в конце концов, Горяев так и не придумал, но направился внутрь выяснять обстановку.
Обстановка была спокойной. Таня продолжала читать, а мужественные парни спокойно себе играли и только иногда косились на Танины ноги. Тогда Горяев позволил себе пройти в буфет, ему захотелось выпить.
В буфете не нашлось ничего, кроме алычовой наливки. Он взял стакан этого напитка, а на закуску беляш, по твердости напоминающий крепенькую битку.
«Прекрасная у меня началась жизнь», – подумал он, отхлебывая алычовой, кусая беляш, мотая все себе на ус: буфет, крашенный в голубую речную краску, картину Левитана «Над вечным покоем», рядом часы-ходики, на редкость унылое лицо буфетчицы, все в сеточке мелких-мелких морщин, фигуры мужчин, стоящих у высоких столиков, их пальцы, несущие ко рту беляши и граненые стаканы, – все это он, что называется, «фиксировал в памяти».
Тут сзади тронули его за плечо. Он обернулся: парень в ватнике и морской фуражке выжидательно смотрел на него серыми глазами.
– Чего тебе, друг? – спросил Горяев.
– Доешь со мной торт, – попросил парень и показал глазами на торт в картонной коробке, который был перед ним на столе.
Торт средних размеров с розочками и бахромой был съеден на четверть, из него торчала столовая ложка.
– Понял? Взял торт, а одолеть не могу, – сказал парень. – Давай за компанию.
Сердце Горяева заныло от восторга. Он сбегал за ложкой, взял столовую, хотя и чайные попадались в судке, и стал есть вместе с парнем прямо из коробки.
Парень ел уже очень лениво, превозмогал себя.
– Жутко сладкая вещица, – говорил он. – Посмотришь – слюнки текут, а как начнешь – на селедку тянет. Даже на консервы, черт бы их побрал.
– Ничего, справимся, – подбадривал его Горяев. – Алычовой хочешь?
– Приму, – ответил парень и цепко осмотрел Горяева.
– Москвич, точно?
– Угадал. Часом, не слышал, друг, когда катера на строительство пойдут?
– Катера-то? – усмехнулся парень. – Это, старик, дело темное. Давай познакомимся сперва. Югов Сергей.
– Горяев, – представился Горяев и добавил:
– Юра.
Они пожали друг другу руки.
– Вот что, Юра, – таинственно сказал Сергей. – Слушай меня.
Есть у меня энская плавединица, понял? Я на ней моторист. Так вот, я сейчас поеду в затон, а в двенадцать ноль-ноль мы подойдем к дебаркадеру на одну секунду. Специально за тобой, понял? А рейсового катера не жди – затолкают.
– Вас понял, – улыбнулся Горяев.
Снова они взялись за торт, но одолеть оставшуюся четвертушку никак не могли.
– Только я не один, Сережа, – сказал Горяев. – Девушка там у меня в зале ожидания.
– Девушка? – Сергей задумался и почесал подбородок.
– Может, поможет нам она?
Он показал на торт, но Горяев засмеялся, сказал, что вряд ли. Они бросили ложки и пошли к выходу. Возле дверей Сергей Югов поднял с пола тяжелый рюкзак и взвалил его на плечо.
– Где твоя девушка? – спросил он в зале ожидания.
Горяев показал на Таню, которая уже не читала, а задумчиво глядела в окно.
– Вот эта? – Сергей взглянул на Таню и пошел к выходу на берег.
– Значит, в двенадцать ноль-ноль! – крикнул он Горяеву, обернувшись.
Горяев подошел к Тане и рассказал ей о новом своем знакомом и его обещании подбросить их до строительства.
Глава 3
Честно говоря, немного подташнивало меня от этого проклятого торта, а иной раз, извини, отрыжка появлялась прогорклым маслом. Я дошел до палатки, взял пачку «Луча» и стал курить, чтобы отбить этот вкус. Вообще-то я не курю, разве что когда выпьешь с товарищем, стрельнешь у него одну-другую папироску, чтобы разговор лучше шел.
Так вот, дымя «Лучом», я и отправился к автобусной остановке. На остановке под навесом сидели женщины-матери, а на стенке висел плакат, синий такой, и дохлая кобыла на нем нарисована. Гласил плакат о том, какое количество никотина убивает наповал лошадь. Вроде бы, значит, тонкий намек на толстые обстоятельства – раз, мол, лошади столько надо, чтобы окачуриться, то человеку и того меньше. Вообще-то додумал художник: лошадь к никотину непривычная, а люди есть такие, что дымят без остановки, как буксиры-угольщики.
Рядом с этим зловредным плакатом висело объявление об оргнаборе рабочей силы на Таймыр. Требовались там и механики и мотористы – в общем и мне бы нашлась на Таймыре работенка. Вот дела, везде эти объявления висят, куда ни приедешь. Помню, в Пярну мы с Валькой Марвичем прочли объявление о наборе сюда, а здесь, оказывается, уже и на Таймыр ребят набирают. Чего-чего, а работы у нас хватает.
А может, в самом деле на Таймыр отсюда махнуть? Достроим здесь заводик, можно и туда податься. Полярные надбавки – это дело, да и посмотреть на те места соблазнительно.
На шоссе здесь, у них, в областном центре, непорядок, грязь и колдобины. Неужели грейдером нельзя пройтись? У нас, в Березани, и то чище, хоть там и самосвалы двадцатипятитонные по шоссе гоняют.
Появился автобус, весь заляпанный и тихий. Видно, остерегался шофер в кювет посадить пассажиров.
Погрузился я в автобус со своей олифой и доехал до остановки Васильевский затон. От остановки до затона – путь мне через лес.
Что я люблю – это ходить через лес. Приятно было идти по дороге, хоть лес здесь и не такой, как в Ярославской области, откуда я родом, не такой веселый. В здешних лесах больше мрачности, особенно по такой-то погоде.
Тут – как будто маслом по сердцу – выглянуло солнышко.
Осины слева задрожали, а елки справа стоят важные и неподвижные. Лужи стали голубыми, и кукушка в чаще квакнула пару раз. Сколько жить мне еще на нашей мирной планете?
– Ну-ка, старая ведьма, начинай отсчет! – крикнул я кукушке.
А она, зараза: «ку-ку, ку-ку» – и молчок. Два года всего, значит. Это меня не устраивает.
– Давай сначала, – крикнул я.
«Ку-ку, ку-ку» – снова молчок. Опять два раза. Может быть, война через два года налетит, и я, значит, того… смертью храбрых под каким-нибудь «Поларисом»?
