Эльза Триоле - Душа
И Кристо убежал, безропотный и взбешенный, унося два куска бриоши – Малышу и себе.
Натали прошлась по комнате, заполняя всю ее мягким колыханием тела, разлетающейся одеждой. Потом сердито проговорила:
– Почему-то взрослые вечно донимают вас своими делами… Даже не интересуются, помешали вам или нет. А у Кристо исключительная память! Даты, имена… Как по-твоему? Не слишком ли о многом ты с ним говоришь, а?
Луиджи взялся за кофе.
– С Кристо никогда ничего не бывает слишком. У него предрасположение к метафизическим страхам, а я считаю, что лучше заменить эту метафизику конкретными медицинскими сведениями. Медицина поначалу действует успокоительно. Он роется в моих книгах…
– Такая уж у него привычка. Когда он жил у нас, он читал подряд все, что попадалось под руку: и Александра Дюма, и поваренные книги…
– Ну, если только поваренные, это еще полбеды. А вот вчера он меня спросил: что такое деперсонализация?
– А что это такое?
– Так вот… это когда человек теряет ощущение своего тела… будто тело принадлежит не ему или превратилось в труп. Поэтому-то я счел более разумным сказать Кристо, что это субъективное чувство в отношении парализованной руки или ноги, которая объективно является частью нашего тела… Это его заинтересовало, и теперь он бредит субъективностью в связи с рукой-фантомом… Таким образом я смягчил действие яда, а то он, видите ли, принялся уже рассуждать о деперсонализации.
– Эти нынешние дети… Со дня сотворения мира твердят: нет больше детей. Ты заметил, каким языком он говорит? Ученый, да и только. А как вырос!
Да, Луиджи заметил.
XXII. Супермужчина (2)
А когда Натали не видела Кристо, ее снова окутывал густой туман, и она даже не пыталась из него выбраться. Люди и вещи вокруг нее казались бесплотными и, как только она приближалась к ним, таяли прямо на глазах… Поэтому-то и она жила словно потерпевшая кораблекрушение, и, как ни странно это покажется, именно Дани вызвал у Натали такую вспышку гнева, что она невольно отметила этот час на циферблате своей жизни.
Супермужчина появился как-то под вечер. Он по-светски склонился перед Натали, поцеловал ей руку.
– Я вернулся в ваш дом, в эту пещеру, в вашу обитель, мадам… Оливье как-то приводил меня сюда, но я никак не мог выдумать подходящий предлог, чтобы вновь с вами увидеться. Но вот я перед вами, и я взволнован. Именно здесь, у вас, та мертвая точка, где замирает движение, конечная остановка! Эталоны всех чувств хранятся, мадам, в вашем шкафу на полках вместе с простынями. С их помощью вы без труда находите всему свою меру… У вас так хорошо…
Дани взял стул, подтащил его к печке.
– Что вы пришли мне поведать? – Натали, чуть встревожившись, отложила перо. – Надеюсь, никого еще не убили? Кстати, о простынях – я не в состоянии вытаскивать их всякий раз, когда человеку не по себе, у меня их просто не хватит…
– Я никого не убил, я влюблен…
– Что ж, чудесно… – Натали снова взялась за перо.
– …влюблен в дитя. Влюблен в ее детство. Любви все нипочем. В том, что зовется прогрессом, есть беспорядок, кривая его ассимиляции показывает высокую температуру, небывалые взлеты и падения… А любви все нипочем. Но если говорить о прогрессе… Что такое неассимплированный или плохо ассимилированный прогресс? Имеется горстка людей, которые устремляются ввысь, а все остальные трюхают позади. Когда и где отставшие нагонят передовых? В сфере потребления? Одни открывают принцип телевидения, другие довольствуются тем, что смотрят по телевидению идиотские картины.
– Мое поколение, – сказала Натали, – может лишь констатировать и потреблять, мы живем фантастическими отсветами науки… Но вот вы, молодые…
– Крохотный человеческий мозг молодых столь же не способен охватить целое, как и мозг старшего поколения. Мы живем в эпоху все большей и большей специализации. В медицине лечат теперь человека по кубическим сантиметрам… глаза, нос, зубы, мозг, кожу, волосы… Как будто наш организм не единое целое. Как будто мир не единое целое. Я решил поступить на медицинский факультет.
– Значит, с карьерой фокусника уже покончено?
Дани нахмурился, озабоченно наморщил лоб: очевидно, он начисто позабыл о своей мечте стать фокусником. Поэтому он и пропустил вопрос Натали мимо ушей.
– Один врач уже не способен теперь лечить человека в целом. Никто не в силах объять то, что происходит в мире… А ведь каждый наш жест вызывает неисчислимую череду последствий. Узкая специализация безусловно разделит человечество куда резче, нежели классы при капитализме… Взаимозависимость в процессе общего развития факт неоспоримый…
Говорил он еще долго, много. Натали рассеянно слушала… Дани ее раздражал. И она вдруг прервала его.
– Одно меня в вас удивляет – это полнейшее отсутствие уважения к тому, что было сделано в минувшие века, к тем условиям, в каких это делалось. Неужели вы жертва бескультурья?
– Нет!… Я просто жертва специализации…
– А в какой именно области?
– В поэзии!
– Поэзия – это сфера универсального.
– В наши дни универсальности больше не существует… – Дани печально покачал головой, – Тут уж старайся не старайся. Я перестал систематически работать. Пусть все идет, как идет. Гора необходимых знаний все растет. Вот вам частный пример: мне пришлось на уроках истории учить на одну войну больше, чем вам, на ту самую, которую вы пережили, которая оставила на вас своп рубцы… Для меня имена ваших героев – это просто названия улиц. Такие люди, как Этьен д'Орв, Гп Моке, значат для меня не больше, чем для вас Леопольд Робер или полковник Молль. Несчастные малыши: через какую-нибудь сотню лет им столько придется всего запоминать, чтобы получить диплом об окончании школы! Правда, память будет играть все меньшую и меньшую роль, коль скоро вычислительные и прочие машины станут выполнять за человека всю умственную гимнастику, и мозг его постепенно атрофируется, равно как и ноги… Эти последние заменит автомобиль…
– Мишетта! – кликнула Натали. – Дай кофе и торт…
Ей не хотелось вступать в спор с этим шалопаем.
– Чудесно! – Дани со всеми удобствами расположился за овальным столом. – Вот они, наиболее гармонические плоды цивилизации…
Мишетта с грохотом поставила на стол блюдечки и чашки, Дани и Натали молчали. За окном в сумерках, которые уже переходили в ночной мрак, деревья судорожно взмахивали голыми ветвями.
– Налить?
Натали сказала: «Налей». Мишетта налила кофе, нарезала торт и ушла на кухню, притворив за собой дверь. Дани с нескрываемым удовольствием пил обжигающе горячий кофе. Только сейчас он начал понемногу согреваться… Хотя на сей раз он щеголял в черных брюках, залоснившихся на заду, и в толстом черном пуловере под самую шею, он, очевидно, изрядно продрог, добираясь до Натали…
– Вчера, вернее, сегодня ночью, вспоминали о вас, мадам.
– Вот как, и где?
– В ночном кафе… А говорил человек, который боготворит вас.
Натали пошевелилась на стуле, будто ей стало неловко в собственной коже.
– Сосед по столу, – продолжал Дани, – оплатил наш счет. Мы были с Оливье и еще одним парнем… Весьма солидный господин, сидел он в одиночестве… По-моему, педагог. Перед ним на столике лежала газета с вашей иллюстрированной серией. С этого и началось. Правда, забавно?
Натали не ответила.
Дани пустился в объяснения. «Старики» нередко заговаривают с ними, с молодежью, в кафе, к примеру в ночном заведении на Сен-Жермен де Пре. Дани считается непревзойденным мастером завязывать такие беседы и слово за слово вызвать в «старике» желание доставить своим молодым и в большинстве случаев безденежным сотрапезникам удовольствие: для этого достаточно открыть журнал, хотя бы «Нувель ревю франсэз», – рекомендуется не показывать обложку – так любопытнее! – и начать царапать что-нибудь, что по виду напоминало бы стихи, говорить с каким-то третьестепенным статистом через голову жертвы, намеченной для психологического опыта… Лишь в редких случаях не завязывается разговор, и обычно все кончается тем, что вам говорят: «Да бросьте, я заплачу…» Дани уверял, что никогда он не доходит до того, чтобы прямо и открыто просить денег: так недолго и разочаровать стариков, отнять у них пресловутую иллюзию опытности, радость дышать воздухом юности. Случается – их удается купить, но бывает кое-кто начинает злиться и посылает нас подальше.
Натали взяла себе второй кусок торта и не предложила Дани.
Старик, который заплатил за них в кафе, заплатил за настоящий ужин, тип неглупый и забавный. Два или три раза он осаживал Оливье… После того злополучного приключения Оливье как-то удивительно действует всем на нервы. Под конец старик ему сказал: «Вы просто юный болван, и в этом нет ничего необычного, я сам когда-то был таким же… И было это не так уж давно… в то время дама, которая делает иллюстрированные серии, была самой пленительной женщиной на свете»… Тогда, понятно, Оливье пришел в волнение и сказал, что он знает эту даму, и Дани тоже сказал, что знает ее; тут уж пришел в волнение старик.
