Исаак Зингер - Враги. История любви
время звонит телефон. Готов поспорить, что он одновременно проворачивает тысячу дел. Зачем ему так много денег? Но перейдем к делу.
Я хочу, чтобы вы знали, что Маша потаскушка. Скромная и простая. Если вы хотите выйти за потаскушку, это ваше право, но я подумал, что должен предостеречь вас, прежде чем вы попадете в ее сети. То, что мы встречались, конечно, останется между нами. Я только на этом условии позвонил вам. Леон Тортшинер взял сигару и затянулся, но сигара погасла.
Пока Тортшинер говорил, Герман сидел, опустив голову над столом. Ему было жарко и хотелось расстегнуть воротник рубашки. За ушами у него пылало. По спине, вдоль позвоночника, тек пот. Когда Тортшинер взялся за сигару, Герман спросил приглушенным голосам: "Что за цена?"
"Вы же знаете, что за цена. Не настолько вы наивны. Вы, вероятно, думаете, что я не лучше нее, и я вас в некотором роде понимаю. Вы влюбились в нее, а Маша — это женщина, в которую очень легко влюбиться. Она сводит мужчин с ума. Меня она довела почти до безумия. Какой бы примитивной она ни была, но ее способность проникать в сущность человека выше, чем у Фрейда, Адлера и Юнга вместе взятых. А может, и немного больше. Еще она выдающаяся актриса. Захочет смеяться — смеется; захочет плакать — плачет. Я говорил ей, что она может стать второй Сарой Бернар, если перестанет расточать талант на глупости. Итак, вы видите, что меня совершенно не удивляет, что вы попали в ее сети. И я не хочу лгать — я все еще люблю ее. Последнему студенту психологии известно после первых же двух семестров, что можно одновременно любить и ненавидеть. Вы, вероятно, спросите меня, зачем я рассказываю вам эти тайны? Чем я вам обязан? Чтобы понять это, вы должны дослушать меня до конца".
"Я слушаю".
"Пейте кофе, пока не остыл. Попробуйте ватрушку. Вот. И не волнуйтесь. В конце концов, весь мир совершает революцию, духовную революцию. Газовые камеры Гитлера — штука достаточно плохая, но если люди лишатся всех своих идеалов, это будет похуже, чем пытки. Вы наверняка росли в религиозной семье. Где еще вы могли познакомиться с Гемарой? Мои родители не были фанатиками, но были верующими евреями. У моего отца был Бог и женщина, у моей матерю был Бог и мужчина.
Маша, вероятно, рассказывала вам, что учился в Варшаве. Я специализировался по биологии, работал с профессором Волковским и
помог ему совершить одно важное открытие. Вообще-то говоря, это мое открытие, но лавровые венки собрал он. Но дело в том, что и ему досталось немного. Люди считают, что воры водятся только на Крахмальной улице в Варшаве и в Боуэри в Нью-Йорке. Но воры бывают и среди профессоров, художников, среди больших людей во всех областях. Обыкновенные воры обычно друг у друга не воруют, но многие ученые этим буквально живут. Вы наверняка знаете, что Эйнштейн украл свою теорию у одного математика, который помогал ему, — сегодня даже имя этого человека неизвестно. Фрейд тоже воровал, а также Спиноза. Это, правда, не имеет отношения к делу, но я — жертва именно такого воровства.
Когда нацисты пришли в Варшаву, я мог бы работать у них. У меня были рекомендательные письма от известнейших немецких ученых, и они не посмотрели бы на то, что я еврей. Но я не хотел иметь преимуществ и привилегий и прошел через весь этот ад. Потом я бежал в Россию, там наши интеллектуалы полностью сменили позиции и даже принялись доносить друг на друга. Иного большевикам и не нужно было. Они высылали их в лагеря. Лично я симпатизировал коммунизму, но когда мне стало выгодно быть коммунистом, я понял, что вся их система воняет. И я открыто сказал им об этом. Можете себе представить, как они со мной обращались.
Как бы то ни было, я пережил войну, лагеря, голод, вшей, и в 1945 приземлился в Люблине. Там я встретил вашу Машу. Она была любовницей или женой одного дезертира из Красной армии, который занимался в Польшей контрабандой и торговал на черном рынке. Я точно не знаю, что между ними произошло. Он обвинял ее в измене и Бог знает в чем еще. Мне ни к чему вам говорить, что она привлекательная женщина — несколько лет назад она была просто красавицей. Я потерял всю мою семью. Когда она услышала, что я ученый, она заинтересовалась мной. У контрабандиста, я думаю, была другая женщина — или полдюжины других. Вам не стоит забывать. что в жизни всегда больше плевел, чем зерен.
Маша отыскала свою мать, и мы втроем направились в Германию. У нас не было никаких документов, а нам предстояло перейти границу. Каждый шаг на этом пути был опасным приключением. Если человек хотел жить, ему приходилось нарушать закон, потому что все законы обрекали его на смерть. Вы сами были жертвой, следовательно, вы знаете, как оно было, хотя у каждого, конечно, своя история. С беженцами невозможно разговаривать, потому что — абсолютно неважно, что именно ты рассказываешь — тут же найдется кто-нибудь, кто скажет, что все было совсем иначе.
Не вернемся к Маше. Мы прибыли в Германию, и они "вежливо" интернировали нас и посадили в лагерь. Женщины и мужчины соединялись там, не изведав радости брачных церемоний. Кому нужны такие церемонии в такое время? Но Машина мать настояла, чтобы мы поженились по законам Моисея и Израиля. Контрабандист, вероятно, развелся с ней, или она вообще не была за ним замужем. Мне это было абсолютно безразлично. Я хотел как можно скорее вернуться к моей научной работе, и я не религиозен. Она хотела выйти замуж; я ничего не имел против. Другие люди, только попав в лагерь, тут же начинали делать дела — занимались контрабандой. Американская армия доставила в Германию разные товары — их разворовывали.
Евреи везде проворачивали свои дела — даже в Освенциме. Если ад существует, они и там будут проворачивать дела. Я говорю это без ненависти. Что им еще оставалось? На помощь, которую человек получал от всевозможных организаций, едва можно было жить. После голодных лет люди хотели хорошо есть и хорошо одеваться.
Но что было делать мне, который по природе своей вовсе не деловой человек? Я сидел дома и жил на помощь "Джойнта". Подобраться к какому-нибудь университету или лаборатории немцы мне не давали. Там было еще несколько лентяев вроде меня, и мы читали книги и играли в шахматы. Это Маше не нравилось. Жизнь с контрабандистом приучила ее к роскоши. Познакомившись со мной, она была очарована тем, что я ученый, но ее не долго это удовлетворяло. Она начала обращаться со мной как с дерьмом; она устраивала ужасные сцены. Ее мать, должен вам сказать, святая. Она прошла все круги ада и осталась незапятнанной. Ее мать я действительно очень любил. Часто ли встречаешь в жизни святого человека? Машин отец тоже был очень благородный человек, нечто вроде писателя, знаток иврита. В кого она. я не знаю. Где бы она ни была, она не могла отказаться от наслаждений. Контрабандисты все время устраивали праздники, с музыкой и танцами и так далее. В России она пристрастилась к водке, со всеми ее радостями.
Когда я встретил Машу в Люблине, у меня было ощущение, что она хранит верность контрабандисту. Но вскоре выяснилось, что у нее были всякие истории. Слабых евреев уничтожили, а у тех, кто остался в живых, была железная конституция, хотя, как выясняется, и они тоже сломленные люди. Их проблемы только сейчас выходят на поверхность. Через сто лет люди будут идеализировать гетто, и им будет казаться, что там были одни святые. Большей лжи быть не может. Во-первых, сколько святых бывает в каждом поколении? Во-вторых, большинство набожных евреев погибло. А у тех, кто выжил, была одна страсть — выжить любой ценой. В некоторых гетто были даже кабаре. Можете представить эти кабаре! Чтобы выжить, нужно было идти по трупам.
По моей теории человеческий род ухудшается, а не улучшается. Я верю, так сказать, в обратную эволюцию. Последний человек на Земле будет преступником и сумасшедшим.
Я думаю, что Маша рассказывала обо мне все самое плохое. Но факт есть факт: она разрушила наш брак. В то время как она гуляла, я как идиот сидел дома с ее матерью. У ее матери болели глаза, и я читал ей из Пятикнижия и из американо-еврейских газет. Но сколько я мог вести такую жизнь? Я и теперь еще не стар, а тогда был в расцвете лет. Я тоже начал знакомиться с людьми и устанавливать контакты с научным миром. Из Америки часто приезжали профессорши — здесь немалое количество образованных женщин — и они интересовались мной. Моя теща, Шифра Пуа, сказала мне, что если Маша все дни и половину ночей проводит без меня — то я ничего не должен ей. Шифра Пуа и сегодня еще любит меня. Однажды я встретил ее на улице, и она обняла и поцеловала меня. Она все еще говорит мне "мой сын".
Когда я подучил американскую визу, Маша неожиданно помирилась со мной. Виза была предоставлена мне не как беженцу, а как ученому. Я получил визу, не она. Она должна была ехать в Палестину. Два известных американских университета сражались за меня. Потом меня интригами вытеснили сначала из одного, потом из другого. Я не хочу сейчас подробно рассказывать об этом, потому что это не имеет отношения к нашей теме. Я разрабатывал теории и делал открытия, которые были не по душе большим концернам. Ректор одного университета совершенно откровенно сказал мне: "Второго краха на Уолл-стрите мы себе позволить не можем". Я открыл не более и не менее как новые частицы энергии. Атомная энергия? Не совсем атомная. Я бы назвал ее биологической энергией. Атомная бомба тоже была бы готова на годы раньше, если бы Рокфеллер не вставлял палки в колеса.
