Джон Стейнбек - К востоку от Эдема

Мистеру Эдвардсу казалось, что он все продумал. Он собирался выпороть её, потом поместить в один из номеров при здешнем салуне, потом снова выпороть, перевезти в другой городок и так далее. А когда от неё не будет никакого проку, он вышвырнет её на улицу. Местная полиция проследит, чтобы она не сбежала. То, что у неё нож, мистера Эдвардса не волновало. Про нож он знал.

Когда они остановились в укромном месте между каменной стеной и опушкой кедровой рощи, он первым делом вырвал у неё сумочку и перекинул через стену. Итак, с ножом он разобрался. Но, увы, он не разобрался в себе, потому что прежде никогда не любил ни одну женщину.

Он-то думал, что хочет её просто наказать. Однако, хлестнув раза два, почувствовал, что не удовольствуется обычной поркой. Отбросив плетку, он пустил в ход кулаки. Из груди его рвался визгливый, прерывистый вой.

Кэтрин изо всех сил старалась не впасть в панику. Она уворачивалась от сокрушительных ударов, загораживалась, но в конце концов страх взял свое, и она побежала. Он прыжком нагнал её, повалил, но теперь ему было мало и кулаков. Рука его судорожно нащупала на земле камень, и ярость клокочущей багровой волной хлынула на волю.

Опомнившись, он посмотрел на её изуродованное лицо. Взял её за руку, пытаясь понять, бьется ли у неё сердце, но его собственное сердце стучало так громко, что сквозь этот стук ничего не было слышно. В голове пронеслись сразу две совершенно разные мысли, словно два ясных голоса позвали его в разные стороны. Один голос сказал: «Надо её похоронить, надо вырыть яму и бросить её туда». А другой голос жалобно, по-детски проскулил: «Я этого не вынесу. Я не смогу к ней притронуться». Затем, как бывает после вспышки ярости, на него накатила дурнота. Он бросился бежать, забыв и про чемодан, и про плетку, и про дубовую шкатулку с деньгами. Спотыкаясь в темноте, он бежал прочь от этого места и думал лишь о том, что необходимо где-то спрятаться и переждать, пока дурнота отступит.

Никто его ни о чем не расспрашивал. Какое-то время он болел, и супруга нежно за ним ухаживала, а поправившись, он снова занялся делами и больше никогда не позволял себе терять голову от любви. Жизнь ничему не учит только дураков, говорил он. До конца своих дней он относился к себе с опасливым уважением. Ведь раньше он и не подозревал, что способен убить.

В живых Кэтрин осталась случайно. Каждым своим ударом он хотел убить её. Она долго не приходила в себя, а потом долго была как в тумане. Она чувствовала, что у неё сломана рука, и понимала, что, если хочет выжить, должна найти кого-нибудь, чтобы ей помогли. Жить ей хотелось, и она поползла по темной дороге на поиски людей. Свернула в какие-то ворота и уже карабкалась на крыльцо дома, когда снова потеряла сознание. В курятнике кукарекали петухи, на востоке проступал серый ободок рассвета.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Когда двое мужчин живут вместе, они быстро начинают раздражать друг друга и оттого обычно поддерживают в доме видимость чистоты и порядка. Двое одиноких мужчин, живя вместе, готовы в любую минуту подраться и сами об этом знают. Адам Траск вернулся домой не так давно, но его отношения с Карлом уже накалялись. Братья слишком много времени проводили вдвоем и слишком мало виделись с другими людьми.

Первые два-три месяца они занимались получением наследства: оформили завещанные деньги на себя и сняли со счета Сайруса всю сумму, плюс набежавшие проценты. Они съездили в Вашингтон поглядеть на могилу — солидный каменный обелиск, украшенный сверху железной звездой с отверстием, куда 30 мая полагалось вставлять флажок6. Братья долго стояли у могилы, потом молча пошли прочь, не сказав об отце ни слова.

Если Сайрус и был мошенником, то дела свои он обтяпал чисто. Никто не задавал братьям никаких вопросов. Но Карл по прежнему ломал голову, откуда у отца взялось столько денег.

Когда они вернулись на ферму, Адам спросил его:

— Почему ты не купишь себе хотя бы новый костюм? Ты же богатый человек, а ведёшь себя так, будто пять центов боишься потратить.

— Я и вправду боюсь,— сказал Карл.

— Почему?

— Может, мне придется эти деньги вернуть.

— Все та же старая песня? Если бы что-то было не так, думаешь, нам бы уже не намекнули?

— Не знаю. Давай лучше не будем об этом говорить.

Но в тот же вечер Карл сам вернулся к этой теме.

— Я все-таки одного не понимаю… — начал он.

— Ты про деньги?

— Да. Когда ворочаешь такими деньгами, обязательно остаются концы.

— Какие концы?

— Ну, разные там документы, квитанции, купчие, записи, расчеты… Мы ведь все отцовские вещи разобрали, а ничего такого не нашли.

— Может, он всё это сжёг.

— Да, может быть.

Жили братья, придерживаясь заведенного Карлом распорядка, который он никогда не менял. Просыпался Карл ровно в половине пятого, с боем часов, как будто медный маятник толкал его в бок. Вообще-то он просыпался даже на секунду раньше. Вот и в этот день глаза его уже были открыты и успели один раз  моргнуть, прежде чем часы раскатисто пробили половину. Он ещё немного полежал, глядя в темноту и почесывая живот. Потом потянулся к столику у кровати и привычным движением безошибочно опустил руку на коробок спичек. Его пальцы вытянули одну спичку, и он чиркнул ею о коробок. Серная головка догорела до конца, и только тогда синий огонек перекинулся на деревянную палочку. Карл зажег свечу. Откинул одеяло и встал с кровати. На нём были длинные серые кальсоны, мешками провисавшие на коленях и свободно болтавшиеся у щиколоток. Зевая, он подошел к двери, открыл её и крикнул:

— Адам, полпятого! Пора вставать. Просыпайся.

— Хоть бы раз дал выспаться! — донесся в ответ приглушенный голос Адама.

— Пора вставать. — Карл сунул ноги в штанины и начал натягивать брюки. — Тебе-то, конечно, подыматься необязательно, — сказал он. — Ты человек богатый. Можешь целый день в постели валяться.

— Ты тоже можешь. И всё равно мы оба встаём ни свет ни заря.

— Тебе подыматься необязательно, — повторил Карл. — Правда, если обзавёлся землёй, желательно на ней работать.

— Чтобы потом прикупить ещё земли и работать ещё больше,— уныло отозвался Адам.

— Хватит! Можешь спать, если тебе так хочется.

— А ты вот, даже если останешься лежать, всё равно уже не заснёшь, готов поспорить, — сказал Адам. — И ещё знаешь что? Ещё я готов поспорить, что ты так рано встаёшь только потому, что тебе это нравится, а значит, гордиться тут нечем — никто же не станет гордиться, что он от рождения шестипалый!

Карл прошел в кухню и зажег лампу.

— С кровати хозяйство на ферме не ведут, — огрызнулся он, постучал кочергой по решётке плиты, стряхивая золу, потом нарвал побольше бумаги, высыпал клочки на тлевшие угли и долго дул, пока не разгорелся огонь.

Адам наблюдал за ним сквозь приоткрытую дверь.

— Спички-то жалеешь, — заметил он.

Карл сердито обернулся:

— Занимайся своим делом и не лезь ко мне. Хватит цепляться!

— Ладно, — кивнул Адам. — Буду заниматься своим делом. Только, может, торчать здесь вовсе и не мое дело.

— Это уж как знаешь. Можешь уходить отсюда, когда пожелаешь — скатертью дорога.

Ссора была дурацкая, но Адам уже не мог остановиться. Помимо его воли с губ срывались злые, обидные слова.

— А вот это правильно — уйду, когда сам того пожелаю, — сказал он. — Я на ферме такой же хозяин, как и ты.

— Тогда почему бы тебе слегка не поработать?

— О господи, — вздохнул Адам. — Из-за чего мы собачимся? Давай не будем.

— Мне тут скандалы не нужны. — Карл вывалил чуть тёплую кашу в две миски и шваркнул их на стол.

Братья сели завтракать. Карл намазал маслом ломоть хлеба, ножом подцепил из банки повидла и размазал его поверх масла, потом снова полез ножом в маслёнку, чтобы сделать себе второй бутерброд, и по куску масла расползлась клякса повидла.

— Ты что, черт возьми, не можешь нож вытереть?! Посмотри, на что масло похоже!

Карл положил нож и хлеб перед собой и оперся обеими руками о стол.

— А ну проваливай!

Адам встал из-за стола.

— Уж лучше жить со свиньями в свинарнике, — сказал он и ушёл из дома.

Вновь Карл увидел его лишь через восемь месяцев. Он вернулся с работы и застал Адама во дворе: нагнувшись над кухонным ведром, Адам шумно плескал воду себе в лицо и на волосы.

— Здравствуй, — сказал Карл. — Ну, как ты?

— Хорошо.

— Где был?

— В Бостоне.

— И больше нигде?

— Нигде. Просто гулял, город смотрел. Жизнь братьев снова вошла в прежнюю колею, но теперь оба тщательно следили за собой, чтобы не дать волю злобе. Каждый из них, заботясь о другом, в какой-то мере оберегал и собственный покой. Карл, всегда встававший спозаранку, готовил завтрак и только потом будил Адама. А Адам поддерживал в доме чистоту и вел на ферме весь учет. Взаимная сдержанность помогла братьям прожить в мире два года, но потом копившееся раздражение опять прорвалось наружу.