Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич

Алесь сжег письмо в камине. В этот момент взволнованный пан Адам зашел в комнату. Загорский, словно не замечая, клал деньги в бумажник.

— Поедешь в Могилев, — обратился он к Выбицкому. — От­правишь деньги вот на этот адрес пану Калиновскому. Моего име­ни не называй.

Выбицкий мялся.

— Княже...

— Ну, что? Дела какие-либо?

— Я поеду, но...

— Случилось что-то?

Адам осел, словно из него выпустили воздух.

— Бунт, пане княже.

— Какой я тебе «пане княже»?

— Бунт, Алесь. Восстали Брониборщина, Крутое и Вязыничи, — едва шевелил губами поляк. — По дороге подняли две дерев­ни Ходанского. Идут в Горипятичи бить со здешней колокольни набат. Кричат много. Отказываются от уставных грамот и выкупа, не хотят быть временнообязанными.

Выбицкий еще больше побледнел и, взглянув на Алеся, вдруг произнес глухо:

— Присоединимся?

— Их сколько?

— Пока пять деревень.

— А окрестности?

— А окрестности — ваши деревни. Бунта в них нет и, наверно, не будет, — признался Выбицкий.

— Ну, вот и присоединяйся очертя голову. Ах, не в пору! Ах, черт! Кто там у них ядро? — бросил Алесь.

— Хлопцы Корчака. Все вооружены. А за ними — толпа.

— Пень стоеросовый твой Корчак, — разозлился Алесь. — Он нападет да в пущу уйдет, а людям потом что делать? Обрадовался, начал.

Они молчали. Потом Выбицкий сказал:

— С Корчаком идут близнецы Кондрат и Андрей. Батька Когут, как прослышал, бросился за ними, чтобы задержать.

— Умнее, стало быть.

Что-то надо делать. Как-то надо удержать людей от крови, за­щитить от бичей, унижения, смерти. Пять деревень против им­перии! Чушь какая. То осторожны слишком, а то... Нет, это надо остановить. Пускай восстают потом, когда восстанут все, когда возьмутся за оружие друзья.

— В Могилев поедешь, — продолжал Алесь. — Отошлешь день­ги, а Исленьеву передашь вот это.

Он быстро написал несколько слов.

— Что это?

— Прочти, — предложил Алесь.

— «Граф, — прочел Выбицкий. — Корчак с людьми идет на Горипятичи. Всеми силами попробую сделать так, чтобы не про­лилась кровь. Не хочу этого. Обещайте мне словом дворянина, что добьетесь у губернатора, чтобы не карали невинных сельских жи­телей. Они, наверно, придут смотреть, но они не виноваты. Знаю из надежных источников. Умоляю вас и сам сделаю все».

Выбицкий покачал головою и положил бумажку на стол.

— Я не повезу в Могилев доноса, князь. Придет войско.

— Я не посылаю доносов, пан Адам, — жестко ответил Алесь. — Отправляю это письмо именно потому, что придет войско.

— Н-не понимаю.

— Войско придет из Суходола, а не из Могилева. И с вой­ском — Мусатов. Людей раздавят еще до того, как из губернии придет ответ. И потому это не донос. Я не хочу, чтобы лютовали над народом, и делаю попытку реабилитировать его. Корчак уйдет в лес, а люди, Выбицкий? Неужто вы думаете, что слово богатей­шего господина в защиту мужиков ничего не значит?

— Ну?

— Ну и вот. Я не хочу, чтобы расстреливали и стегали. Не хочу расправы. Попробую остановить драку. А Исленьев сделает так, что расправа не будет жестокой.

— И это вас называли красным?

— Я и есть красный. Но я не хочу, чтобы красные преждевре­менно пролили красную кровь. Преж-де-вре-мен-но.

Выбицкий покраснел.

— Я завезу письмо, — согласился он. — Простите меня.

— Весьма буду обязан, — сказал Алесь. — Это освободит, воз­можно, и мою шкуру.

Управляющий прятал в карман бумажник.

— А может, не рисковать?

— Нет, — возразил Алесь. — Поспешите, Выбицкий. Я поеду без оружия. И те и другие могут сделать со мною, что хотят.

Он спешно собирался. Приказал Логвину оседлать Ургу. Наки­нул плащ. В саквы повелел положить бинты, корпию и йод.

Минут через тридцать после того, как управляющий вылетел со двора, Алесь сошел по лестнице.

— Может, надо за помощью? — спросил Халимон Кирдун.

— Не надо. Прощай, Кирдун.

— А я с вами?

— Нет.

Он тронул коня со двора, ощущая странную звонкую пустоту, наполняющую все тело. Так всегда бывало перед опасностью: со­стояние, похожее на восторг или на легкий хмель.

«Ах, всадничек ты мой на белом коне, — иронизировал он над собой. — Ах, голова ты глупая. Видите, спаситель. Что, интересно, ты сделать можешь, чекуша глупая».

Но не скакать в Горипятичи он не мог.

XVII

Люди шли уже вечер и ночь. Ночью — красно-черные, осве­щенные заревом, днем — словно обыкновенные, только в глазах до будто оставались огонь и ночь.

Началось с того, что уставные грамоты привезли в Брониборщину. Перевели в деньги оброк, разложили уставную сумму на все дворы, посчитали, сколько пойдет на каждую следующую де­сятину земли. Поскольку каждая следующая стоила дешевле, хуже всего довелось бедным, которые не могли много купить.

Шестипроцентный годовой взнос в выкуп был такой — не оси­лить.

Брониборцы подумали немного и сами себе сказали: конец. Лучше барщина, лучше нестерпимое рабство.

Удивляла жестокость царской воли. Загорский и Раубич, господа, освободили своих выгоднее. Сначала думали — обман, и вот тебе на. Получили! Алесь и пан Ярош сразу выиграли в глазах людей.

А потом кто-то пустил слух, что Раубич и Загорский просто знали о настоящем манифесте и не посчитали возможным идти против царской воли. Недаром князь в Милом во время чтения глаз не мог поднять от стыда. Но против остальных идти, видимо, не рискнул. Только что сам решил не брать греха на душу, осво­бодить «по-царски».

Мужики отказались от уставных грамот. Управляющий Брониборского начал угрожать. Люди кричали и стучали кулаками в груди.

И тут появился Корчак с людьми. Смотрел в толпу бешеными черными глазами, говорил непонятное:

— Не мог царь дать такую волю. Настоящая воля за семью пе­чатями. В ней для всех сыроядцев смерть. Царь приказал волю вилами брать. Он за свою жизнь боится. Но как пойдете панов бить — возрадуется его душа.

Марта из мельницы Покивача (многие знали ее по тайным мо­лениям) смотрела огромными глазами. Глаза на половину лица, и в них — одержимость и безумство.

— Правду говорит Корчак! Сама от лёзных людей слышала! Растет белобожий конь! Если не поддержите его —