Крепкий ветер на Ямайке - Ричард Хьюз
Тут его история оборвалась: он полностью отвлекся, боковым зрением наблюдая за тем, какое впечатление его бравада производит на капитана.
— Что он сделал? — спросила Маргарет.
— Посадил их на мель.
— Но зачем они ему дали рулить? — спросил Эдвард. — Могли бы сообразить, что он не умеет.
— Эдвард, как ты смеешь, разве можно так говорить про епископа? — сделала ему замечание Рейчел.
— Да он не пароход посадил на мель, сынок, — сказал помощник, — это было невинное, маленькое, чертовски невезучее пиратское суденышко, оно как раз шло против течения в сторону Бока-Гранде под северным бризом.
— Здорово! — сказал Эдвард. — И как же ему это удалось?
— У них у всех была морская болезнь: они на пароходе были в первый раз, а на нем качает не то что на порядочном парусном судне. Никто не мог оставаться на палубе, кроме епископа, — вот тому было хоть бы хны. И вот когда бедный маленький пиратик шел им наперерез и оказался прямо у них под носом и увидел, что они подходят прямо по ветру, но без парусов, и посреди корабля облако дыма, а в дыму, посередке, торчит старый епископ, и от лопастей колес стоит такой гвалт, будто кит, которого блохи в ухо покусали, пытается почесаться, он тут же посадил свой корабль у берега на мель и удрал в лес. И никогда больше не выходил в море, ни разу; начал потом выращивать какао-бобы. Но несчастному дураку совсем не повезло: уж очень он спешил и сломал себе ногу; а те высадились на берег и нашли его. А он как увидал, что к нему идет епископ, начал орать, что это дьявол.
— О-ох! — задохнулась от ужаса Рейчел.
— Очень глупо с его стороны, — сказал Эдвард.
— Мы многого не знаем! — сказал помощник. — Не так уж он был неправ! С того времени они и сжили со свету нашу профессию, Пар и Церковь… все из-за них, что из-за пароходов, что из-за проповедников… всё пароходы да проповедники… А теперь что — смешно сказать, — оборвал он, вдруг сам проникшись интересом к тому, что говорил. — Пар и Церковь! Что они вдвоем натворили, а? Конечно, можно сказать, что и ничего, можно подумать, они дерутся друг с другом, как кошка с собакой, — но не тут-то было: они разжирели, как два вора… жирные, как ворье. — Не то что во времена Пастора Одейна.
— А кто это? — любезно спросила Маргарет.
— Вот это был хороший пастор, то что надо, yn wyr iawn[4]!
Он был ректором в Розо — ох и давно это было!
— Послушай-ка! Иди прими штурвал, а я пойду передохну! — проворчал капитан.
— Не могу точно сказать, как давно, — продолжал помощник громким, неестественным голосом, в котором теперь слышалась еще и нотка торжества. — Лет сорок тому назад, а то и больше.
Он начал рассказывать историю знаменитого ректора из Розо — по свидетельству современников, одного из превосходнейших, проникновеннейших проповедников своего времени, чьи выступления всегда были возвышенными, кроткими и внушающими благоговение; дополнением к пастырскому жалованью ректора служило то, что он был собственником небольшого каперского судна.
— Послушай! Отто! — позвал капитан.
Но помощнику предстояло еще длинное повествование о злоключениях пастора: начиная с захвата его шхуны (в тот момент контрабандой везшей негров на Гваделупу) другим капером, с Невиса; и как пастор отправился на Невис, и вывесил имя своего соперника на дверях здания суда, и стоял там на карауле три дня с заряженными пистолетами, надеясь, что тот явится и бросит ему вызов.
— Что, драться на дуэли? — спросил Гарри.
— Но вы же сказали, он был духовным лицом? — спросила Эмили.
Но дуэли, как оказалось, вовсе не претили этому священнику. В общей сложности он за свою жизнь дрался тринадцать раз, сказал им помощник; и был такой случай: дожидаясь, пока секунданты перезарядят пистолеты, он приступил к своему противнику с предложением “просто как-то убить время, милостивый государь” — и уложил его наземь ударом кулака.
Тем временем, однако, его враг лег на дно; тогда он оснастил вторую шхуну и по будним дням сам принимал над нею команду. Его первой жертвой стал, по видимости, безобидный испанский купец; но тот внезапно открыл четырнадцать замаскированных пушечных портов, и тут уж ему самому пришлось сдаваться. Всю его команду перерезали, кроме него самого и его плотника, — они всю ночь прятались за бочкой с водой.
— Но я не понимаю, — сказала Маргарет, — он что, был пират.
— Конечно, был! — сказал помощник Отто.
— Тогда почему же вы сказали, что он был духовным лицом? — допытывалась Эмили.
Вид у помощника был такой же ошарашенный, как и у нее самой.
— Ну, он же был ректором в Розо, так? А еще бакалавром искусств, бакалавром богословия? В любом случае он был ректором, пока до нового губернатора не дошли какие-то невероятные истории, которые его марали, и тогда тот вынудил его уйти в отставку. Он там был самый лучший проповедник из всех, какие у них бывали, — он бы и епископом стал, когда бы его кто-то не оклеветал перед губернатором!
— Отто! — позвал капитан примирительным тоном. — Подойди сюда, я хочу с тобой поговорить.
Но глухой и торжествующий помощник все еще был всецело увлечен продолжением своей истории: как Одейн тогда сделался торговцем и с грузом зерна отправился на Сан-Доминго, и обосновался там; как он вызвал на дуэль двух чернокожих генералов, и обоих ранил, и Кристоф пригрозил, что повесит его, если те умрут. Но пастор (питая мало доверия к тамошним докторам) бежал ночью на беспалубном суденышке и добрался до Св. Евстафия. Там он обнаружил множество вероисповеданий при отсутствии служителей культа, вот он и стал опять священником на все руки: с утра служил мессу для католиков, потом совершал лютеранское богослужение по-голландски, потом заутреню по англиканскому обряду, а по вечерам пел гимны и произносил проповеди о вечном адском пламени методистам. Тем временем его супруга, имевшая склонности более мирные, проживала в Бристоле; он же теперь женился на вдове-голландке, причем брачной церемонией, проявив присущую ему изобретательность, руководил самолично.
— Но я не понимаю! — сказала Эмили в отчаянии. — Он был настоящим священником?
— Конечно нет, — сказала Маргарет.
— Но не мог же он сам себя обвенчать, раз он не был священником, — возразил Эдвард. — Мог или не мог?
Помощник тяжело вздохнул.
— Но в наши дни англиканская церковь такого не одобряет, — сказал он. — Они все против нас.
— Я думаю, и в самом
