Теодор Кернер - Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях

— Но мне сегодня некуда спешить.

— Да, у господ из города все по-другому: они ведь совсем не работают и поэтому не боятся чего-нибудь не успеть сделать, а вот крестьянин должен зарабатывать им на хлеб.

— Ну, не совсем так, — засмеялся Арнольд, — разве что выращивать, а зарабатывать приходится нам самим, и иногда довольно тяжело; ведь если крестьянин что-то делает, то ему за это хорошо платят.

— Но вы ведь ничего не делаете?

— Ну почему же?

— Это видно по вашим рукам.

— Тогда я тебе сейчас покажу, как и что я умею делать, — засмеялся Арнольд. — Сядь-ка на этот плоский камень под старой сиренью!

— Но что я там буду делать?

— Садись, садись, — крикнул молодой художник, быстро сбросив с себя ранец и вооружившись этюдником и карандашом.

— Но мне нужно домой!

— В пять минут все будет готово: мне хотелось бы кое-что оставить на память о тебе в том мире, о котором даже твой Генрих не скажет ничего дурного.

— На память обо мне? Вы, наверное, шутите?

— Я хочу взять с собой твой портрет.

— Вы художник?

— Да.

— Это хорошо — тогда вы бы могли заодно подрисовать образа в церкви: они выцвели и так плохо выглядят.

— Как тебя зовут? — спросил наконец Арнольд, раскрывший тем временем свой этюдник и быстро набросавший симпатичное личико девушки.

— Гертруда.

— А кто твой отец?

— Деревенский староста. Если вы художник, то вам не следует идти в пивную; я возьму вас с собой домой, и после обеда вы все обсудите с отцом;

— Насчет образов в церкви? — засмеялся Арнольд.

— Ну конечно, — серьезно ответила девушка, — и тогда вы останетесь у нас очень, очень надолго — пока снова не наступит наш день и будут готовы образа.

— Ну, об этом поговорим потом, Гертруда, — возразил юный художник, старательно и точно орудуя при этом своим карандашом, — но не станет ли обижаться твой Генрих, если я время от времени или даже очень часто стану у вас бывать и болтать с тобой?

— Генрих? — спросила девушка. — Он теперь больше не придет.

— Сегодня, пожалуй, нет, но, возможно, завтра?

— Нет, — совершенно спокойно ответила Гертруда, — если он не пришел до одиннадцати часов, то его не будет и до следующего нашего дня.

— Вашего дня? Что ты имеешь в виду?

Девушка удивленно и в то же время серьезно посмотрела на него, но оставила его вопрос без ответа, и пока она глазами провожала проплывающие над ними облака, в них читались тоска и боль. В эти минуты Гертруда была поистине ангельски прекрасна, и Арнольд, увлекшись портретом, забыл обо всем остальном. Портрет был почти готов, однако девушка неожиданно встала и, повязывая голову косынкой от солнца, сказала ему:

— Мне нужно идти: день такой короткий, а меня уже ждут дома.

Но портрет был тоже готов, и, обозначив несколькими широкими штрихами расположение складок одежды, художник, протягивая ей портрет, сказал:

— Похоже?

— Это я? — удивленно и почти испуганно воскликнула Гертруда.

— Ну а кто же еще? — рассмеявшись, спросил Арнольд.

— И вы хотите взять портрет с собой? — застенчиво и несколько испуганно спросила девушка.

— Конечно, хочу, — воскликнул молодой человек, — а еще я хочу почаще вспоминать-о тебе, когда буду далеко-далеко отсюда.

— Но что на это скажет мой отец?

— Разве он может запретить вспоминать о тебе?

— Нет, но ведь вы возьмете портрет с собой, в свет!

— Он не сможет мне помешать, мой ангел, — ласково возразил Арнольд. — Но разве тебе будет неприятно, если он останется со мной?

— Мне?.. Нет, — немного подумав, ответила девушка, — если… но нет, я должна еще спросить об этом отца.

— Неразумное ты дитя, — засмеялся молодой художник, — даже принцесса не стала бы возражать, если бы художник оставил себе на память ее черты. Тебе от этого не будет никакого вреда. Ну не беги же так быстро, дикое ты создание, я ведь иду с тобой — или ты хочешь оставить меня без обеда? Ты забыла об образах в церкви.

— Да, образа, — сказала девушка, остановившись и дожидаясь его. Арнольд же, быстро перевязав свой этюдник, уже в следующее мгновение был рядом с ней, и они еще быстрее зашагали в сторону деревни.

До нее, правда, было немного ближе, чем полагал Арнольд, судя по звону треснувшего колокола, так как то, что молодой человек издалека принял за заросли ольховника, оказалось при ближайшем рассмотрении рядом обнесенных изгородью фруктовых деревьев, скрывавших за собой окруженную с севера и северо-востока широкими полями старую деревню с низкой церковной колокольней и закопченными до черноты домами.

Здесь они сначала вышли на удачно проложенную и твердую дорогу, обсаженную с обеих сторон фруктовыми деревьями. Однако над деревней висело мрачное марево, которое Арнольд заметил еще издалека и которое разрывало яркие солнечные лучи, зловещим отражением падавшие на серые старые, обвалившиеся крыши домов. Арнольд едва удостоил их взглядом, потому что Гертруда, шедшая с ним рядом, как только они поравнялись с первыми домами, осторожно взяла его за руку и, удерживая ее в своей, повела по ближайшей улице.

Прикосновение этой теплой руки вызвало в молодом, жизнерадостном человеке удивительное чувство: почти непроизвольно он стал искать встречи со взглядом молодой девушки. Но Гертруда не смотрела на него; смиренно опустив глаза, она вела гостя к родительскому дому, и внимание Арнольда, наконец, привлекли жители деревни, которые проходили мимо, не здороваясь.

Это было слишком очевидным, чтобы остаться незамеченным, потому что во всех соседних деревнях считалось почти преступлением не удостоить незнакомого человека, по крайней мере, обычным «добрый день» или «здравствуйте». Здесь никому это и в голову не приходило, и, как в большом городе, люди либо молча и равнодушно проходили мимо друг друга, — либо останавливались и смотрели кому-нибудь вслед — но никто ни с кем не заговаривал.

А как странно выглядели старые дома со своими остроконечными, украшенными резьбой фронтонами и прочными, посеревшими от дождей соломенными крышами; несмотря на воскресенье, ни одно окно не было вымыто, и крупные, оправленные в жесть стекла казались мрачными и запотевшими, а их тусклые поверхности переливались всеми цветами радуги. Однако когда они проходили мимо, то здесь, то там отворялась одна створка, и приветливые девичьи личики или лица старых достойных жен высовывались им навстречу. Он обратил внимание и на странные одежды людей, отличавшие их от жителей всех других соседних деревень. К тому же кругом царила почти мертвая тишина, и Арнольд, когда молчание стало для него невыносимым, наконец сказал своей проводнице:

— Вы так строго чтите воскресенье, что люди при встрече даже не обмениваются приветствиями? Если бы не лай собак да кое-где крики петухов, деревню можно было бы принять за вымершую.

— Теперь время обеда, — спокойно ответила Гертруда, — и людям сейчас не до бесед; вечером вы увидите их настолько же шумными.

— Слава Богу, — воскликнул Арнольд, — что на улице еще играют дети! Мне уже становилось немного не по себе; видно, в Гермельсхаузене празднуют воскресенье не так, как везде.

— Там ведь стоит и дом моего отца, — тихо сказала Гертруда. — Я не хотел бы оказаться там непрошеным гостем во время обеда. А что, если я приду не вовремя и — пока я буду есть — меня будут окружать сплошь «дружеские лица»? Покажи-ка мне лучше пивную, милое дитя, или дай мне самому ее найти; Гермельсхаузен — такая же деревня, как и все остальные. Рядом с церковью стоит обычно кабак, и если только возьмешь курс на колокольню, то никогда не ошибешься.

— Вы правы, и у нас точно так же, — сказала спокойно Гертруда, — но дома уже ждут нас, и вам нечего бояться, что вас негостеприимно примут.

— Нас ждут? А, ты имеешь в виду себя и своего Генриха? Да, Гертруда, если ты хочешь видеть меня на его месте, то я останусь с тобой до того времени, пока ты сама не велишь мне уйти!

Он произнес последние слова с непроизвольной нежностью, при этом слегка пожав ей руку, все еще находившуюся в его руке.

Тут Гертруда вдруг остановилась, пристально посмотрела на него и произнесла:

— Вы в самом деле хотите этого?

— Я буду только счастлив! — вырвалось у молодого человека, который был пленен удивительной красотой девушки.

Но Гертруда, ничего не ответив, дальше шла молча, словно обдумывая слова своего попутчика, пока не остановилась наконец перед высоким домом, в который можно было войти по широкой каменной лестнице с перилами из железных прутьев. Здесь девушка с прежней застенчивой робостью сказала: «Тут я живу, дорогой господин, и если вас это не смущает, пойдемте наверх к моему отцу, который будет очень рад вас видеть за своим столом».