Анатоль Франс - На белом камне
После ужина, обратись к Морэну, который казался мне человеком умным и добрым, я сказал ему с искренностью, тронувшей меня самого:
— Господин Морэн, я не знаю ничего и жестоко страдаю от того, что ничего не знаю. Повторяю: я прибыл издалека. Скажите мне, пожалуйста, как была учреждена Европейская Федерация, и дайте мне понятие о существующем общественном строе.
Старый Морэн запротестовал.
— Да ты просишь рассказать тебе историю целых трех веков. Ведь этого хватит на недели и даже месяцы. И есть много таких вещей, что я не сумею тебе рассказать, потому что сам их не знаю.
Я стал его упрашивать дать мне, до крайней мере, общий обзор, какой дают детям в школе. Тогда Морэн откинулся в кресле и начал:
— Чтобы знать, как сложился существующий строй, надо подняться к очень давнему прошлому. Главным делом XX века настоящей эры было исчезновение войны.
Гаагский арбитражный конгресс, учрежденный в, разгар варварства, ничуть не содействовал поддержанию мира. Но другое, более действительное, учреждение создалось в ту же эпоху. В парламентах различных государств образовались группы депутатов, которые вступили между собой в сношения и ввели обычай обсуждать сообща международные вопросы. Их решения, выражая миролюбивую волю все возростающего большинства избирателей, приобрели большой авторитет и заставили задуматься правительства, из которых самые неограниченные, за исключением России, к тому времени уже приучились считаться с народным чувством. Нам кажется удивительным, что никто тогда не угадал в этих собраниях депутатов, явившихся из всех стран, первой попытки международного парламента.
Впрочем, партия насилия была еще очень могущественной и в империях и даже во французской республике. И если опасность династических войн и тех дипломатических войн, которые затевались за столами с зеленым сукном во имя поддержания так называемого европейского равновесия, была уже устранена навсегда, все же, в виду плохого состояния европейской промышленности, можно было опасаться, как бы конфликт торговых интересов не произвел какого-нибудь ужасного пожара.
Пролетариат, недостаточно организованный и еще не проникшийся сознанием своей силы, не мог воспрепятствовать вооруженным схваткам наций, но сделал их менее частыми и сократил их длительность.
Причиной последних войн было буйное помешательство старого света, именуемое колониальной политикой.
Англичане, русские, немцы, французы, американцы упорно оспаривали друг у друга то, что они называли «сферой влияния» в Азии и Африке — области, где они могли установить на основе грабежа и убийства экономические сношения с туземцами. Они разрушили в Азии и Африке все, что только можно было разрушить. Потом произошло то, что должно было произойти. Они сохранили бедные колонии, которые им стоили очень дорого, и лишились богатых колоний. Не считая того, что в Азии одни героический народец, получивший просвещение от Европы, заставил ее уважать себя. Такова была великая услуга, оказанная человечеству Японией в варварские времена.
Когда этот отвратительный период колонизаций окончился, настал конец и войнам. Но государства еще содержали армии.
Теперь я изложу тебе, согласно твоему желанию, происхождение современного общества. Оно вошло из предшествовавшего. Формы порождают друг друга как в индивидуальной, так и в общественной жизни. Капиталистическое общество естественно породило коллективизм.
В начале XIX века истекшей ары в промышленности произошла достопамятная революция. Мелкое производство мелких ремесленников, собственников своих орудий производства, было вытеснено крупным производством, движимым новым фактором, обладавшим чудесной мощью — капиталом. Это было большим социальным прогрессом.
— Что именно было большим социальным прогрессом? — переспросил я.
— Капиталистический режим, — ответил Морэн. — Он принес человечеству неисчерпаемый источник богатства. Собирая рабочих большими массами и умножая их численность, он создал пролетариат. Создав из рабочих громадное государство в государстве, он подготовил их освобождение и дал им средства к завоеванию власти.
Однако строй, который должен был породить такие счастливые последствия в будущем, вызвал к себе справедливую ненависть рабочих, среди которых он создавал бесчисленное множество своих жертв.
Нет такого социального блага, которое не стоило бы крови и слез. А, впрочем, этот строй, обогативший всю землю, чуть было не довел ее до разорения. Чрезвычайно увеличив производство, он оказался неспособным его регулировать и отчаянно метался в неразрешимых затруднениях.
Тебе не безызвестны, товарищ, экономические смуты, заполнившие весь XX век. В течение ста последних лет владычества капитала беспорядочность производства и безумные конкуренции громоздили бедствия на бедствия. Капиталисты и хозяева тщетно пытались при помощи гигантских союзов упорядочить производство и искоренить конкуренцию. Их плохо продуманные начинания погибли среди огромных катастроф. В течение итого анархического периода классовая борьба была слепой и ужасной. Пролетариат, потерпевший урон и при своих победах и при своих поражениях, раздавленный обломками здания, которое он обрушил на свою же голову, раздираемый страшными междуусобиями, и слепой ярости отбрасывая ют себя своих лучших вождей и вернейших друзей, беспорядочно сражался во мраке. Тем не менее он непрестанно завоевывал себе то или иное преимущество: увеличение заработной платы, уменьшение рабочих часов, все возрастающую свободу организаций и пропаганды, общественные должности, сочувствие изумленного общества. Его считали погибшим вследствие раздоров и ошибок. Но все крупные партии страдают от раздоров и все делают ошибки. Пролетариат имел за собой силу вещей. К концу века он достиг степени благосостояния, которая позволяет достигать большего. Товарищ, партия должна иметь достаточно силы, чтобы сделать революцию в свою пользу. В конце XX века истекшей эры общее положение дел стало очень благоприятным для развития социализма. Постоянные армии, все более и более сокращаемые в течение столетия, после отчаянного сопротивления государственной власти и имущей буржуазии, были наконец, упразднены совсем палатами, созванными всеобщей подачей голосов под страстным давлением городского и сельского населения. Уже давно главы государства держали свои войска не столько для целей войны, которой они не опасались или не ждали, сколько для того, чтобы сдерживать пролетарские массы внутри страны. Наконец они уступили. Регулярные армии были заменены милицией, проникнутой социалистическими идеями. Сопротивлялись не без причины. Монархии, уже не защищенные пушками и ружьями, пали одна за другой, и на их место установился республиканский образ правления. Только Англия, заблаговременно установившая у себя порядок, который рабочие находили терпимым, да Россия, пребывавшая императорской и теократической, остались в стороне от этого крупного движения. Опасались, чтобы царь, питая к республиканской Европе те же чувства, какие Великая французская революция внушала Великой Екатерине, не поднял на нее своих армий. Но ее правительство опустилось до такой степени слабости и нелепости, какой достигают только в неограниченной монархии. Русский пролетариат, соединившись с интеллигенцией, восстал, и, после ряда ужасных покушений и резни, власть перешла к революционерам, установившим представительный строй.
Беспроволочный телефон и телеграф были тогда в употреблении во всех концах Европы, и пользование ими было общедоступно, так что самый бедный человек мог говорить, когда хотел и как хотел, с человеком, находящимся в любой точке земного шара. В Москве разливались рекой коллективистические речи, произносимые товарищами из Марселя или Берлина. Одновременно с этим в практику вошло приблизительно верное управление воздушными шарами и вполне точное управление летательными машинами. Это привело к упразднению границ. Самая критическая изо всех минут! В сердцах народов, столь близких к соединению и слиянию в одно громадное человечество, проснулся патриотический инстинкт. Вспыхнувшее во всех странах одновременно национальное сознание сверкнуло молниями. Так как уже не было ни королей, ни армий, ни аристократии, движение это приняло характер беспорядочный и народный. Республики французская, немецкая, венгерская, румынская, итальянская, даже швейцарская и бельгийская единогласно, каждая у себя в своем парламенте, а также на громадных митингах, выносили торжественное решение защищать против всякого иностранного покушения национальную территорию и национальную промышленность. Были изданы энергичнейшие законы, воспрещающие контрабанду путем летающих машин и строго регламентировавшие пользование беспроволочным телеграфом. Милиция была везде переустроена по старому типу постоянных армий. Вновь появились прежние мундиры, высокие сапоги, доломаны и перья на генералах. В Париже аплодировали меховым шапкам гренадер. Все лавочники и часть рабочих нацепили трехцветные кокарды. Во всех металлургических центрах лили пушки и блиндажные плиты. Ожидали страшных войн. Этот безумный порыв продолжался три рода, но без столкновения, и постепенно затих. Милиция мало-по-малу вернулась к штатской внешности и соответственным чувствам. Соединение народов, отодвинутое, казалось, в баснословное будущее, стало близким. Мирные силы развивались день ото дня. Коллективисты мало-по-малу завоевывали общество, и пришел день, когда побежденные капиталисты предоставили им власть.
