Сосэки Нацумэ - САНСИРО
— С какими именно?
— Ну, скажем, из лицемерия откровенно показывать свою неприглядную сущность. Что, не совсем понятно? Вероятно, я не очень хорошо объясняю. Раньше лицемеры заботились главным образом о том, чтобы о них, упаси бог, не подумали плохо. Нынче же нарочно лицемерят открыто, и если человеку от их лицемерия становится не по себе — цель достигнута. Такого рода честность — отличительная черта сверхэгоиста. И движут им как будто самые благие намерения. Словом, что называется, един в двух лицах. В последнее время иные господа просто мастерски пользуются этим приёмом. Когда представитель цивилизованной расы с весьма тонкой нервной организацией стремится стать сверхэгоистом да ещё хочет сделать это с особым изяществом, лучшего способа не придумаешь. Пустить кровь, чтобы убить человека, считается варварством, и этот метод постепенно выходит из моды.
Хирота говорил о действительности, словно наблюдал её из далёкого прошлого, как гид на поле давних битв, в то же время речь его была исполнена оптимизма, и этим он очень напоминал университетских лекторов. Сансиро по-своему воспринял теорию Хироты. Ведь её можно было применить к его отношениям с Минэко, и он попробовал это сделать. Но, увы, ничего не вышло. Многое в Минэко никак не укладывалось в теорию. Хирота умолк и принялся пускать из носа «философский» дым.
В коридоре послышались шаги. Это был Ёдзиро. Он вошёл в кабинет, забыв поздороваться, заявил:
— Пришёл Харагути-сан, — и, скользнув взглядом по Сансиро, ушёл.
Тотчас же в комнату вошёл Харагути-сан, тучный человек с усиками на французский манер и коротко подстриженными волосами, в кимоно, куда более элегантном, чем у Хироты. С виду он был двумя-тремя годами старше Нономии.
— Давненько не заглядывал к вам, — весело сказал Харагути. — Сейчас у меня был Сасаки, мы с ним позавтракали, поболтали, а потом он притащил меня сюда…
От Харагути так и веяло жизнерадостностью. Сансиро сразу понял, что это и есть тот самый художник, о котором он уже слыхал. «Ай да Ёдзиро, просто молодец, со всеми знаменитостями знаком», — с восхищением подумал Сансиро и сразу ощутил неловкость. Он всегда испытывал неловкость в обществе людей почтенного возраста и объяснял это тем, что воспитан в провинциальных традициях.
Хирота представил молодого человека художнику, Сансиро вежливо поклонился. Харагути слегка кивнул. После этого Сансиро не произнёс больше ни слова, молча слушая беседу Хироты с гостем.
Харагути заявил, что прежде всего намерен поговорить о деле. На днях он даёт обед и просит Хироту прийти. На сей раз он не собирается приглашать постоянных членов художественного общества и устраивать грандиозный приём; будет несколько литераторов, деятелей искусства, профессоров университета, главным образом, добрые знакомые; ему просто хочется, чтобы собрались друзья и вместе пообедали. А потом побеседовали о литературе и искусстве.
Хирота коротко ответил: «Приду», Таким образом, дело было улажено. Но дальнейший разговор между Харагути и Хиротой показался Сансиро весьма интересным. На вопрос Хироты: «Чем вы сейчас занимаетесь?» — Харагути ответил:
— Всё теми же старинными балладами. Скоро пятую выучу. Есть весьма интересные, например, «Восемь обликов Ёсивары весной и осенью» или, скажем, «Самоубийство Хамбэя и гейши Коина на озере Бива». Может, последуете моему примеру, займётесь? Только их нельзя читать в полный голос. Говорят, когда-то их исполняли в маленькой комнате в четыре с половиной татами. Но у меня, как вам известно, голос громкий, к тому же мелодия очень сложная, как следует не получается. Приходите как-нибудь, послушаете.
Хирота улыбался, а Харагути продолжал:
— Ну, у меня ещё куда ни шло, а вот Сатоми Кёскэ, так тот до того врёт, что и разобрать ничего невозможно. Зато его сестра — мастерица. Недавно он наконец признал своё поражение и заявил, что с песенными сказами покончено, теперь он хочет играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Кто-то посоветовал ему заняться народными инструментами — барабаном, флейтой… Смех, да и только!
— Неужели правда?
— Разумеется! Сатоми даже сказал, что если я буду учиться, то и он будет. Есть, говорят, восемь способов игры на этих инструментах.
— А что, если вам и в самом деле попробовать? Для этого таланта особого не требуется.
— Нет, не хочу. Уж если учиться, так лучше на цудзуми[48]. Когда я слышу его звуки, не знаю почему, забываю, что сейчас двадцатый век, и становится так отрадно! Настоящий бальзам, особенно когда вспомнишь о том, как огрубели сейчас люди. При всём своём легкомыслии я не взялся бы изобразить на холсте нечто подобное звукам цудзуми.
— По-моему, вы и не собирались?
— Это просто мне не под силу. Разве можно, живя в современном Токио, написать полную покоя картину? Впрочем, едва ли это относится только к живописи… Кстати, недавно вознамерился было нарисовать сестёр Сатоми и Нономии на университетских соревнованиях, нечто вроде дружеского шаржа, так они от меня убежали. Теперь думаю написать портрет и представить на выставку.
— Чей же портрет?
— Сёстры Сатоми. Как правило, лица японских женщин очень напоминают картины Утамаро[49] и на европейских холстах получаются плохо. А эта девушка и сестра Нономии так и просятся на холст. Думаю попробовать написать сестру Сатоми в натуральную величину на фоне деревьев, так, чтобы на лицо ей падал свет, с веером у плеча, но не европейским — это безвкусно, — а непременно японским, так куда интересней. Только надо с этим поспешить, а то выйдет замуж, тогда всё будет гораздо сложнее.
Сансиро слушал Харагути с большим интересом. Особенно его взволновала предполагаемая композиция картины: Минэко с веером у плеча. И он подумал, что такая композиция не случайна. Размышления Сансиро прервал Хирота.
— Эта композиция не кажется мне очень уж интересной, — довольно бесцеремонно заявил он.
— Так хочет сама девушка — непременно держать веер чуть повыше плеча. Я её поддержал, даже похвалил за тонкий вкус. Напрасно вы считаете, что это плохо. Правда, многое ещё зависит от того, как это будет написано.
— Изобразите её чересчур красивой, отбою от женихов не будет.
— Ха-ха-ха! Придётся тогда написать её не очень красивой. Кстати, о замужестве. Этой девушке пора замуж. Нет ли у вас на примете хорошего жениха? Сатоми меня тоже просил…
— А что, если вам на ней жениться?
— Мне? Я с удовольствием, но, к несчастью, она не очень-то меня жалует.
— Почему?
— Посмеивается надо мной, говорит: «Вы, Харагути-сан, с этаким энтузиазмом собирались в Европу, грозились сидеть там безвыходно дома, даже сушёным тунцом запаслись, а как только очутились в Париже, сразу забыли о своих благих намерениях». И ничего ей на это не скажешь. Это ей, наверно, всё братец наговорил.
— Такая девушка должна сама выбрать себе мужа. Советовать ей бесполезно. Пусть лучше не выходит замуж, пока не найдёт человека по сердцу.
— Совсем как в Европе. Впрочем, все девушки скоро будут так поступать, и ничего тут нет плохого.
После этого разговор снова перешёл на живопись и продолжался довольно долго. Хирота немало удивил Сансиро своим знанием имён европейских художников. Когда, собираясь уходить, Сансиро надевал свои гэта у входа, Хирота подошёл к лестнице и крикнул: «Эй, Сасаки, сойди вниз на минутку!»
Погода стояла холодная. Ясное, без единого облачка, небо казалось удивительно высоким. Однако на траве почему-то лежала роса. Кимоно было таким холодным, что от прикосновения к нему зябли руки. Петляя по глухим улочкам, Сансиро вдруг наткнулся на уличного гадальщика с большим круглым фонарём, бросавшим ярко-красный свет на его ноги. Как ни хотелось Сансиро, он не отважился купить билетик с предсказанием судьбы и, прижавшись к криптомериевой изгороди, уступил гадальщику дорогу. Пройдя ещё немного, он пересёк неосвещённое пространство и очутился на улице Оивакэ. В небольшой закусочной на углу торговали гречневой лапшой. Сансиро решительно приподнял бамбуковую занавеску и вошёл: ему захотелось выпить чашечку сакэ.
В закусочной сидели трое учащихся колледжа. Они беседовали о том, что многие преподаватели нынче полдничают гречневой лапшой. И теперь, как только пушка возвестит полдень, разносчики из закусочных устремляются к колледжу, нагруженные судками и кастрюльками. Торговцам от этого прямая прибыль. Об одном преподавателе было сказано, что он даже летом ест горячую лапшу. С чего бы это? Видно, желудок у него не в порядке, высказал предположение один из учащихся. О чём только они не говорили! Об учителях большей частью отзывались неуважительно. Заговорили о Хироте-сан, почему он холостяк. Один из молодых людей сообщил, что видел у профессора картину с изображением нагой женщины, значит, ненависти к слабому полу он, вероятно, не питает. Впрочем, там изображена европейка, а это в счёт не идёт. Может быть, он не любит японок? Или у него была несчастная любовь? Неужели это сделало его таким чудаком? А правда, что к нему ходит молодая красавица?
