Другой дом - Джеймс Генри
— Налить вам чаю? — спросила Роза. Она кивком головы указала на столик, являвший собой яркую демонстрацию гостеприимства миссис Бивер. Тони с благодарностью принял ее предложение, и они бок о бок неспешно направились к нему. — Почему вы перестали называть меня Розой? — вдруг спросила она.
Тони вздрогнул и резко замедлил шаг; Роза тут же остановилась.
— В самом деле, моя дорогая? Я не замечал…
Он посмотрел на нее и, не отводя глаз, густо покраснел: он выглядел как человек, чьим глазам предстало нечто, заключающее в себе явное предостережение. А предстало глазам Тони Брима обстоятельство, которое он до сих пор если и замечал, то лишь мельком. Однако по какой-то причине сейчас оно явилось ему с такой наглядностью и вещало о себе так назойливо, будто перед ним красовался печатный плакат во всю стену. Он как будто смотрел на большое ярко-желтое рекламное объявление, создатели которого не поскупились ни на какие типографские уловки, чтобы привлечь как можно больше внимания к своему посланию. Этим посланием было само лицо Розы Армиджер, прелестное и трагическое в своей мольбе, отмеченное печатью чувствительности почти жалкой и нежности почти неистовой. На какое-то мгновение мольба эта зазвучала с особенной силой, и в том, что Тони почувствовал, внимая ей, не было ни тупого самодовольства, ни тщеславия. Она породила в нем только чистейшее сострадание. Тони казался сбитым с толку, но не ожесточившимся, и глаза его спутницы загорелись от ощущения, что, наконец, пусть даже из одной только жалости, он как-то откликнулся на ее призыв. Роза будто давала ему понять, что все время с момента своего нынешнего приезда в Истмид она тщетно ждала хотя бы такого отклика.
— Когда я гостила в Баундсе четыре года тому назад, — сказала она, — вы звали меня по имени, а эту нашу приятельницу, — она указала в сторону, куда ушла Джин, — не звали никак. Теперь вы зовете по имени ее, а меня не зовете никак.
Тони не на шутку задумался над ее словами.
— Разве я не зову вас «мисс Армиджер»?
— Какие могут быть сравнения? — продолжала настаивать Роза. — Вы же сами понимаете: разница просто огромная.
Тони поколебался и двинулся вперед.
— Между вами и Джин?
— О разнице между мной и Джин и говорить нечего. Я имею в виду свое пребывание в Уилверли тогда и сейчас.
Они подошли к чайному столику, и Тони, опустившись в кресло, снял шляпу.
— А как я обращался к вам, когда мы встречались в Лондоне?
Остановившись перед ним, она сложила парасольку.
— Вы даже не помните? Вы никак ко мне не обращались.
Она принялась наливать ему чай, умело управляясь с замечательными приспособлениями, служившими в хозяйстве миссис Бивер для поддержания температуры.
— А вы хоть раз, случайно, заметили, как я обращаюсь к вам? — спросила она.
Тони, не вставая с места, принял чашку из ее рук.
— Разве не все в целом свете зовут меня не иначе как «Тони»? Это ужасное имя — во всяком случае, для банкира; оно должно было помешать мне строить карьеру. Оно губительно для чувства собственного достоинства. Впрочем, у меня, разумеется, и нет никакого чувства собственного достоинства.
— Думаю, его у вас немного, — ответила Роза. — Но я никогда не встречала человека, который бы так прекрасно без него обходился; и потом, его оказалось достаточно для того, чтобы мисс Мартл считала, что оно у вас имеется.
Тони удивился.
— Называя меня «мистером Бримом»? Я для нее старик, и я обращаюсь к ней так же, как обращался, когда она была еще ребенком. Но, конечно, я признаю, — добавил он, чувствуя смутную потребность высказаться в примирительном духе, — что она уже совсем не ребенок.
— Она прелестна, — сказала Роза, передавая ему нечто чудовищно холодное и намазанное маслом.
Он взял предложенное и покорно принялся угощаться.
— Очаровательное создание. И так мила с вашей малышкой.
— Да, Джин очень ей предана, не правда ли? И давно питает к ней особые чувства.
Роза помолчала, а потом ответила:
— Конечно! Эту маленькую жизнь нужно оберегать и защищать.
— Да, и она так за нее переживает, что явно сомневается, в безопасности ли девочка даже рядом с папашей, который любит ее без памяти!
Все еще продолжая стоять у столика, за которым он сидел, она снова раскрыла зонтик и посмотрела из-под него на Тони. Глаза их встретились, и он вновь ощутил на себе воздействие чего-то глубинного, острого, сильного — того, что он уже уловил в ее взоре, когда она смотрела на него всего несколько минут тому назад. Это было как бы свечение, упорное, долго не гаснущее, — мощный белый луч, непрерывно вращающийся. Порой она могла направить его в другую сторону, но он всегда был куда-то устремлен; и сейчас он залил Тони ярким холодным светом, в котором все на мгновение предстало грубым, жестоким, уродливым. У Тони возникло знобкое чувство, что ему предстоят осложнения, о каких он не имел понятия и каких до сих пор не брал в расчет. В его жизни хватало трудностей, но он знал и немало способов, как с ними справляться, — способов ловких, изящных, виртуозных и зачастую весьма приятных. Занервничав, он поднялся на ноги: похоже, как ни пытайся справиться с этой трудностью, приятного будет мало.
XVIII
Сознавая, насколько важно, чтобы его нервозность осталась незамеченной, Тони поднялся на ноги только для того, чтобы пересесть в другое кресло. Он пропустил мимо ушей вопрос о безопасности Эффи, помня, что перед тем ему был задан другой, по поводу которого еще предстояло объясниться. Вернувшись к предыдущей теме, он заговорил легкомысленно-снисходительным тоном, нарочитость которого была, однако, слишком явной.
— Я с радостью буду звать вас, моя дорогая Роза, так, как вы пожелаете, но, прошу вас, не думайте, будто я непостоянен и вероломен. Прежде я обращался к вам так, как мне казалось наиболее естественным обращаться к столь близкому другу моей жены. Но теперь я думаю о вас скорее как о своем собственном друге.
— И это делает меня гораздо менее близкой вам? — спросила Роза, вращая парасольку.
Тони, чье объяснение было, в сущности, только что наскоро сымпровизировано, пришел в легкое замешательство. Он засмеялся, желая скрыть смущение, но это плохо ему удалось.
— Может показаться, что я произнес какую-то bêtise[2], но это не так. Я лишь хотел сказать, что другое обращение в некотором роде относится к другой роли, которую вы теперь играете.
— Я не сказала бы, что играю теперь другую роль, — возразила Роза. — Разве что играю прежнюю с еще большей отдачей. Прежде я гостила здесь как подруга Джулии, и сейчас я здесь именно потому, что я самый верный ее друг.
Тони искренне задумался, а затем горячо, хоть и несколько нелогично, согласился:
— Ну конечно, вы здесь именно поэтому — с вашей собственной точки зрения. — Он, очевидно, намеревался соглашаться с ней во всем, лишь бы как можно дольше избегать любых столкновений. — Наша милая Джулия! — воскликнул он, но тут же сам вновь почувствовал, до чего ненатурально прозвучали его слова, и, чтобы сгладить впечатление, снова поднялся на ноги.
— Наша милая Джулия! — эхом откликнулась Роза, но говорила она четче и громче Тони, и чувство, с каким она это сказала, в отличие от возгласа Тони, не оставило бы у постороннего слушателя сомнений в том, что речь идет об умершей, которая все еще жива в любящих ее сердцах.
Тони побрел к гамаку.
— Вы не будете против, если я закурю?
Она выразила свое согласие почти нетерпеливым жестом. Он же, закуривая, продолжил с добродушной веселостью:
— Я не позволю вам сделать вид, будто вы не верите, что я годами мечтал об удовольствии снова видеть вас здесь — и проявил дьявольскую изобретательность, стремясь обставить ваш визит как можно комфортнее для нас обоих. Вы утверждали прежде, что королева-мать вас недолюбливает. Теперь вы сами видите, так ли это!
— В конце концов она сочла меня полезной, — ответила Роза. — И это подводит меня именно к тому, о чем, как я только что сказала, я хотела с вами поговорить.
