Когда опускается ночь - Уилки Коллинз
Солнце медленно опускалось к горизонту, и разговор постепенно иссякал. После долгого молчания жених первым предложил новую тему.
— Роза, любовь моя, — сказал он, — этот великолепный закат — хорошая примета для нашей свадьбы; он сулит на завтра еще один погожий денек.
Невеста засмеялась и покраснела:
— Вы верите в приметы, Шарль?
— Если Шарль и верит в приметы, моя милая, смеяться тут не над чем, — вмешалась пожилая дама, не дав сыну ответить. — Когда вы станете его женой, быстро отучитесь выражать сомнения в его словах, даже в мелочах, когда кругом полно посторонних. Все его убеждения имеют под собой самую надежную основу, и если бы я считала, что он и в самом деле верит в приметы, я, несомненно, и сама приучила бы себя в них верить.
— Прошу прощения, мадам, — дрожащим голосом начала Роза, — я лишь хотела…
— Дитя мое, неужели вы настолько плохо знаете жизнь, что можете предположить, будто могли задеть меня…
— Дайте Розе договорить, — сказал молодой человек.
При этих словах он повернулся к матери с надутым видом, точь-в-точь балованный ребенок. Миг назад мать взирала на него с любовью и гордостью. Теперь же она недовольно отвела взгляд от его лица, помолчала, внезапно растерявшись, что было явно чуждо ее характеру, а затем шепнула ему на ухо:
— Разве я виновата, если хочу сделать ее достойной тебя?
Ее сын словно и не слышал вопроса. И лишь резко повторил:
— Дайте Розе договорить.
— На самом деле я ничего не хотела сказать, — пролепетала девушка, все более и более смущаясь.
— Да нет же, хотели!
Так грубо и резко прозвучал его голос, такая отчетливая досада сквозила в нем, что мать предостерегающе притронулась к руке сына и шепнула:
— Тсс!
Мосье Ломак, управляющий, и мосье Трюден, брат невесты, разом вопросительно покосились на девушку, едва с губ жениха сорвались эти слова. Она, по всей видимости, испугалась и удивилась, но не обиделась и не рассердилась. На узком лице Ломака проступила заинтересованная улыбка, но он скромно уставился в землю и начал буравить в дерне новую дырку острым концом трости. Трюден тут же отвел глаза и со вздохом отошел на несколько шагов, затем вернулся и хотел было заговорить, но Данвиль опередил его:
— Простите меня, Роза. Слишком уж ревностно я слежу, чтобы вы не испытывали недостатка во внимании, вот и расстраиваюсь порой безо всяких оснований.
С этими покаянными словами он поцеловал ей руку, очень нежно и изящно, но в глазах его мелькнуло выражение, шедшее вразрез с этим показным жестом. Этого не заметил никто, кроме наблюдательного и смиренного мосье Ломака, который снова улыбнулся про себя и принялся еще усерднее буравить дырку в траве.
— По-моему, мосье Трюден собирался что-то сказать, — произнесла мадам Данвиль. — Вероятно, он не будет возражать и позволит нам выслушать себя.
— Конечно, мадам, — учтиво отвечал Трюден. — Я собирался признаться, что это я виноват, если Роза без должного почтения относится к тем, кто верит в приметы: это я с детства приучал ее смеяться над всякого рода суевериями.
— Вы смеетесь над суевериями? — воскликнул Данвиль, порывисто повернувшись к нему. — Вы, человек, выстроивший лабораторию, посвятивший свой досуг изучению оккультного искусства химии, искатель эликсира жизни?! Право слово, вы меня поражаете!
В его голосе, глазах и манере сквозила саркастическая учтивость, по всей видимости прекрасно знакомая его матери и управляющему мосье Ломаку. Первая снова притронулась к руке сына и шепнула: «Осторожней!» — второй вдруг посерьезнел и перестал буравить дырку в траве. Роза не слышала предостережений мадам Данвиль и не заметила перемены в поведении Ломака. Она повернулась к брату и с сияющей, нежной улыбкой ждала, что он ответит. Он кивнул, словно хотел подбодрить ее, а затем снова обратился к Данвилю.
— У вас излишне романтические представления о химических экспериментах, — негромко проговорил он. — Мои опыты не имеют ни малейшего отношения к тому, что вы называете оккультными искусствами: я готов показать их хоть всему миру, если только мир сочтет это достойным зрелищем. Единственные эликсиры жизни, о которых мне известно, — это спокойное сердце и удовлетворенный ум. И то и другое я обрел много лет назад, когда мы с Розой поселились в этом домике.
В голосе его прозвучала затаенная печаль, что для его сестры означало гораздо больше, чем произнесенные простые слова. На глаза у нее навернулись слезы, она на миг отвернулась от жениха и взяла брата за руку.
— Не надо так говорить, Луи, словно вы потеряете сестру, ведь… — Губы у нее задрожали, и она осеклась.
— Все сильнее ревнует, боится, что вы отнимете ее у него! — зашептала мадам Данвиль на ухо сыну. — Тсс! Не обращайте внимания, ради всего святого! — добавила она поспешно, поскольку мосье Данвиль встал и шагнул к Трюдену, не скрывая раздражения и досады.
Однако он не успел ничего сказать: появился старый слуга Гийом и объявил, что кофе подан. Мадам Данвиль снова шепнула «Тсс!» и поскорее взяла сына под руку; вторую он предложил Розе.
— Шарль, — удивилась девушка, — как вы раскраснелись и как дрожит у вас рука!
Он сумел овладеть собой и улыбнулся ей:
— А знаете почему, Роза? Я думаю о завтрашнем дне.
С этими словами он прошел мимо управляющего и повел дам вниз, к дому. На узкое лицо мосье Ломака вернулась улыбка, в красных глазах мелькнул непонятный огонек — и он принялся буравить в дерне очередную дырку.
— Вы не зайдете выпить кофе? — спросил Трюден, прикоснувшись к руке управляющего.
Мосье Ломак еле заметно вздрогнул и оставил трость торчать в земле.
— Тысяча благодарностей, мосье. Только после вас.
— Признаться, сегодня до того прекрасный вечер, что мне пока не хочется уходить отсюда.
— Ах! Красоты природы — я радуюсь им вместе с вами, мосье Трюден, они у меня прямо вот здесь!
И Ломак прижал одну руку к сердцу, а другой выдернул трость из травы. Пейзаж и закат интересовали его не больше, чем недавно мосье Жюстена.
Они сели рядышком на опустевшую скамью, настало неловкое молчание. Смиренный Ломак был слишком
