Томас Рид - Жена-девочка
Им нечего было скрывать друг от друга. Напротив, каждый из них признавал в другом родственную воровскую душу.
Но это были воры европейского масштаба; один из них украл у Франции половину ее свободы и теперь составлял заговор, чтобы лишить ее и второй половины.
Чокнувшись, они возобновили беседу, и принц-президент заговорил первым:
— Ну, как насчет этой пурпурной мантии? Что следует предпринять? Пока я не чувствую ее на своих плечах, я слаб как котенок. Я должен во всем советоваться с Ассамблеей. Даже такое простое дело, как возвращение статуса Папы Римского, будет стоить мне героических усилий.
Английский полномочный представитель ответил не сразу. Теребя кожаную перчатку пальцами, он сидел, глубоко задумавшись — выражение его лица говорило о том, что он решает некоторую серьезную задачу.
— Вы должны сделать Ассамблею более послушной, — сказал он после долгого раздумья тоном, в котором не чувствовалось и малой доли обычного для него шутливого настроения.
— Вы правы. Но как этого добиться?
— Очистив ее.
— Очистив ее?
— Да. Вам следует избавиться от Бланков, Роллинов, Барбов и прочих каналий.
— Хорошо бы! Но как?
— Путем лишения избирательных прав их избирателей санкюлотов — тех, что в блузах.
— Мой дорогой виконт! Вы, наверное, шутите?
— Нет, мой дорогой принц! Я серьезно.
— Черт побери! Такой законопроект, представленный Ассамблее, заставил бы многих депутатов покинуть свои кресла. Лишить синеблузых избирательных прав! Да их всего два миллиона!
— Тем более вам следует избавиться от них. И это можно сделать. Как вы полагаете, большинство депутатов поддержит вас?
— Я уверен, что поддержит. Как вы знаете, Ассамблея у нас в основном состоит из депутатов старого режима. Следует опасаться лишь выступления толпы. Толпа непременно соберется, если подобный закон будет рассматриваться, а вам известно, что такое парижская толпа, если она собирается по политическому поводу!
— Но я уже подумал о том, как рассеять вашу толпу, или, скорее, помешать ей собраться.
— Как это сделать, мой друг?
— Мы должны причесать гребень галльского петуха, вырвать ему перья.
— Я вас не понимаю.
— Это очень просто. С нашей стороны, мы оскорбим вашего посла, де Морни — какое-нибудь пустяковое оскорбление, которое можно будет позже извинить и уладить. Я возьму это дело на себя. Вы отзываете его в большой ярости и позволяете этим двум нациям воспылать гневом друг к другу. Обмен дипломатическими нотами с довольно злобными формулировками, несколько острых провокационных статей на первых полосах вашей парижской прессы — я позабочусь о том же с нашей стороны, — маневры с полдесятка воинских частей, некоторая активная деятельность на верфях и военных складах, — и дело сделано. В то время как галльский петух будет кричать по одну сторону пролива, а британский бульдог лаять на другую, ваша Ассамблея сможет провести закон о лишении избирательных прав без опасения помех со стороны синеблузых. Даю вам слово, что это можно будет сделать беспрепятственно.
— Мой лорд! Вы — гений!
— Нет здесь ничего гениального. Это также просто, как сыграть в домино.
— Тогда так и нужно сделать. Вы обещаете выставить Морни с вашего двора. Когда он узнает причину, никто не будет доволен всем этим более чем он сам!
— Я обещаю вам это.
* * *Обещание было выполнено. Де Морни «изгнали»; остальная часть программы была также выполнена, включая лишение синих блуз права голоса.
Произошло все в точности, как предсказал английский дипломат. Французы, возмущенные обидой, нанесенной их послу, в своей безумной ненависти к Англии позабыли обо всем остальном; и в то время как они пребывали в таком состоянии, захлопнулась вторая дверца ловушки, и без всякого сопротивления с их стороны сильно сократила завоеванные ими свободы.
Но процесс сокращения свобод на этом не завершился, — он вылился в кровавый антиреволюционный заговор, который также был исполнен, как намечалось.
Еще до конца текущего года клятвопреступник, король Пруссии вошел с верными ему войсками в Южную Германию, погасив пламя революции в Бадене и Баварии; солдаты-головорезы Наполеона Третьего силой вернули римлянам сброшенного ими иерарха; и в то же время огромная двухсоттысячная казачья армия утюгом прошлась по пуштинской равнине, погасив последнюю искру свободы на Востоке.
Все это не роман, это — история!
Глава XXIV. Опасная лестница
Люди, пересекающие Атлантику на пароходе «Канард», сидят рядом или друг напротив друга за одним обеденным столом по три-четыре раза в день — и не могут обменяться живыми фразами, отличными от формальных: «Могу я попросить вас передать солонку?» или «Соль, пожалуйста».
В основном это мужчины, у которых красивые жены, богатые дочери, достигшие брачного возраста и социального положения, которым они имеют основание гордиться. Без сомнения, эти несчастные очень страдают от жизни на борту, особенно если каюта переполнена и компания малоподходящая.
Такое обычно происходит на «Канарде», когда владельцы магазинов из Канады валят толпой в Англию делать осенние закупки на рынке Манчестера. В этом случае, действительно, пересечение Атлантики — серьезное испытание для джентльмена, будь он англичанин или американец.
Канадцев было предостаточно, и их компания могла бы испортить настроение сэру Джорджу Вернону, одному из таких несчастных. Но поскольку эти заокеанские подданные прослышали о том, что сэр Джордж Вернон — последний губернатор B., руки у них были связаны, и экс-губернатора оставили в покое.
Совсем по другой причине эта компания избегала австрийского графа; да и тот, будучи республиканцем, их на дух не выносил. Их верность короне стояла у него поперек горла, и казалось, очень скоро он выбросит одного из них за борт.
Вскоре для этого представился повод, и граф, возможно, осуществил бы мечту, если бы не Майнард, который, хотя и был моложе, обладал более уравновешенным характером. Розенвельд ненавидел этих попутчиков, как и любой американец, пересекавший океан этим рейсом. Весьма лояльных канадцев было очень много, и их постоянная болтовня отравляла поездку любому попутчику-республиканцу, что уж говорить о таких республиканцах, как Розенвельд и Майнард.
Страдания американцев кончились позже, с введением кораблей компании «Инман». Ее роскошные суда под звездным американским флагом стали родными для всех национальностей и в то же время были не хуже кораблей королевской Англии.
Но вернемся к нашим героям. Пассажиры, пересекавшие Атлантику в одной каюте, обедавшие за одним столом, но не разговаривавшие друг с другом (разве что произносили короткие фразы для приличия), были на борту «Канарда». Среди них были сэр Джордж Вернон и капитан Майнард.
Каждый раз за обедом они почти касались друг друга локтями; стюард — конечно же совершенно случайно — выдал им билеты на соседние места.
Во время первого же совместного обеда обоюдная неприязнь проявилась так ярко, что добрососедские отношения стали невозможны. Некое замечание Майнарда, сделанное в довольно этичной форме, было воспринято высокомерно. Это больно ужалило молодого солдата; и отношения сразу стали враждебными. Любой из них скорее бы обошелся без соли, чем попросил другого передать солонку.
Ситуация была особенно неприятна для Майнарда, и он понимал это. Он хотел поближе познакомиться с этой необъяснимо заинтересовавшей его девочкой, но теперь это стало невозможно. Этикет не позволял заговорить с ней наедине; да и, в любом случае, трудно было бы найти такую возможность — отец редко отпускал ее от себя.
Во время обеда девочка сидела за столом со всеми, но с другой стороны, так, что Майнард мог видеть ее только в зеркале. Зеркало было расположено вдоль салона во всю его длину, и три человека сидели за столом напротив этого зеркала.
В течение двенадцати дней Майнард, не отрываясь, глядел в зеркало во время каждого приема пищи; его взгляд менялся, когда он украдкой от сэра Джорджа наблюдал отраженное полированной пластиной розовое лицо с золотыми волосами. Как часто проклинал он в душе сидевшего напротив канадского шотландца, чья огромная косматая башка встревала между ним и этим красивым отражением!
Догадывалась ли девочка о том, что он смотрит через зеркало? Тревожил ли ее этот взгляд из-под обильной каледонской шевелюры, скрывавшей от нее глаза, пристально и нежно устремленные на нее?
Трудно сказать. У юных девочек бывают иногда довольно странные фантазии. И, как это ни странно, тридцатилетнему мужчине бывает легче завоевать тринадцатилетнюю девочку, чем девушку десятью годами старше! В юном возрасте молодое сердце, не способное заподозрить обман, уступает более естественным природным инстинктам, впитывая новые ощущения, словно губка, и от этого приходящее в восторг. Только позже опыт, приобретенный в мире зла, учит девушку скрывать свои чувства и относиться к поклоннику с подозрением.
