Ясунари Кавабата - Тысячекрылый журавль
Это письмо можно было счесть полуофициальным предложением отца, обеспокоенного сближением дочери с молодым человеком, но все было проще: отец пришел на помощь дочери, не осмеливавшейся сказать о своем заветном желании, и в письме выразил ее мысли.
С тех пор прошел год. Год, очень тяжелый для Кикудзи. Он никак не мог разобраться в себе самом, чего он больше хочет – найти Фумико или завладеть Юкико… Поиски продолжались, тоска, боль и раскаяние все еще жили в душе. А где-то в глубине ее маячил образ госпожи Оота. Все его существо рвалось к исчезнувшей Фумико, и все-таки в самые горькие минуты по утреннему или вечернему небу вдруг проплывал белоснежный тысячекрылый журавль. И это была Юкико.
Юкико придвинулась к Кикудзи, чтобы получше рассмотреть шедшие цепочкой лодки, да так и осталась сидеть.
В отеле «Кавана» им отвели угловой номер на третьем этаже. Две стены в нем были стеклянные – для обзора.
– А море круглое! – весело сказала Юкико.
Действительно, горизонт описывал едва заметную дугу. Под окном с одной стороны были зеленая лужайка и плавательный бассейн. По лужайке шли девушки, прислуживавшие при игре в гольф. Тоненькие, затянутые в голубые форменные тужурки, с сумками за плечами. Из сумок торчали клюшки.
В другое окно, выходившее на запад, открывался вид на Фудзияму.
Кикудзи и Юкико спустились вниз и вышли на широкую лужайку.
– Какой ветер, ужас! – сказал Кикудзи, поворачиваясь спиной к ветру.
– Подумаешь, ветер! Идемте! – Юкико с силой потянула его за руку.
Вернувшись в номер, Кикудзи принял ванну. Юкико тем временем поправила прическу и переоделась, готовясь идти в ресторан.
– Надеть? – спросила она, показывая Кикудзи серьги и ожерелье из розового жемчуга.
После ужина они немного посидели в солярии. День был ветреный, и в солярии, огромном стеклянном полукруглом зале, выходившем в парк, не было ни души. Стекло и занавеси. Цветущие камелии в горшках. Тишина.
Потом они перешли в холл. Уселись на диван перед камином. В камине горели огромные поленья. На камине в горшках росли африканские лилии. За диваном в большой вазе плавно изгибалась ветвь рано цветущей красной сливы. Деревянное плетенье высокого потолка в английском стиле было легким и изящным. От всего веяло спокойствием.
Откинувшись на кожаную спинку дивана, Кикудзи долго смотрел на огонь. Юкико тоже сидела неподвижно. Ее щеки разрумянились от тепла.
Когда они вернулись в номер, стеклянные стены были задернуты плотными занавесками.
Номер был просторный, но однокомнатный, и Юкико переоделась в ванной.
Кикудзи сидел на стуле в гостиничном халате. Юкико, в ночном кимоно, подошла к нему, остановилась.
Ее кимоно было каким-то особенным: из модного материала, годного и для платья – рыжевато-алый фон, по нему рассыпаны маленькие гербы; рукава короткие, в стиле генроку; покрой свободный, легкие, свежие линии. Кимоно перехвачено узким мягким зеленым атласным оби, Юкико в этом кимоно походила на куклу-японку, сделанную в Европе. Из-под алого подола виднелся краешек белого нижнего кимоно.
– Какое милое кимоно. Сама фасон придумала?.. А рукава в стиле генроку?
– Не совсем, это просто моя фантазия.
Она села за трюмо.
Спать они легли в полумраке, не выключив светильника на ночном столике.
Среди ночи Кикудзи вдруг проснулся от сильного шума. За окнами бушевал ветер. Парк кончался у моря обрывом, и Кикудзи подумал, что это шум разбивающихся о скалы волн.
Юкико в постели не было. Она стояла у окна.
– Что случилось? – спросил Кикудзи, вставая и подходя к Юкико.
– Да вот… грохочет все время… Так неприятно! Ужасный грохот! А над морем – смотрите, смотрите! – появляется и исчезает розовое зарево…
– Маяк, наверно.
– Я проснулась и уже не могла заснуть. Так страшно. Я давно уже здесь стою и смотрю.
– Чего же бояться? Просто волны грохочут. – Кикудзи положил руки ей на плечи. – Глупенькая, разбудила бы меня.
Казалось, Юкико вся поглощена морем.
– Вон там, смотрите, розовый отсвет…
– Правильно, огонь маяка.
– Может быть, и маяк, но… кроме маяка, еще что-то, гораздо ярче. Ведь настоящее зарево!
– Ничего особенного – маяк и бушующие волны.
– Нет!..
Действительно, грохот, разбудивший Кикудзи, был не от бушевавшего моря. Море, слабо освещенное холодной ущербной луной, было спокойно.
Кикудзи некоторое время вслушивался и вглядывался в пустынную черноту. Розовые вспышки, озарявшие мрак, не походили на огонь маяка. Промежутки между вспышками были неодинаковыми, нерегулярными.
– Это орудия. Я подумала, что идет морской бой…
– А-а, правильно! Наверно, маневры американских военных кораблей.
– Да… Как страшно… И неприятно…
Плечи Юкико наконец расслабились. Кикудзи обнял ее.
Над черным морем, освещенным осколком холодной луны, шумел ветер, вспыхивало и гасло розовое зарево – отсвет далеких выстрелов. Кикудзи тоже стало немного не по себе.
– Нельзя же стоять так всю ночь и смотреть… Да еще совсем одной…
Кикудзи поднял ее на руки. Юкико робко обняла его за шею.
Охваченный острой, пронзающей грустью, Кикудзи отрывисто сказал:
– Нет, нет… Я не калека… Не калека… Но мое прошлое… Грязь… разврат… Они не разрешают мне к тебе прикоснуться…
Юкико в его руках стала вдруг тяжелой, обмякшей, она словно потеряла сознание.
В пути, в разлуке
1
Вернувшись домой из свадебного путешествия, Кикудзи, прежде чем сжечь, еще раз перечитал прошлогоднее письмо Фумико.
«На борту „Коганэ-мару“, идущего в Бэппу, 19 сентября
Ищите ли Вы меня? Прошу Вас, простите мое внезапное бегство.
Я решила никогда больше не встречаться с Вами. Потому и это письмо, наверно, останется неотправленным. А если я все-таки отправлю его, то не сегодня, не завтра и, право, не знаю когда. Еду я на родину моего отца, в городок Такэда, но к тому времени, когда вы получите это письмо, если все-таки получите, меня уже там не будет.
Отец покинул родину двадцать лет назад, и я никогда не бывала в Такэда.
Я знаю этот городок лишь по стихам Хироси и Акико Йосая в сборнике «Песни гор Кудзю» и по рассказам отца.
Четыре стороны – все страны света –огородили цепью диких гори положили в серединупритихший городок Такэдаи неумолчный шум осенних вод.
Такэда – неприступный город –как древний замок, врезанный в скалу,и лишь туннель, пронзая горы,вратами каменного замка служит,и не найти иных путей к нему.
По обе стороны туннеляволною бело-серебристойиз века в век, из года в годколышется высокий мисканти сторожит в Такэда вход. [9]
Я возвращаюсь на родину отца, которую никогда не видела и не знаю.
Меня тянет сюда. Меня манят и стихи местных поэтов, с которыми отец был знаком в детстве.
Такие, например:
И все шумит, шумит вода живая,с высоких гор стекая вниз,как будто горы, сердце открывая,всю нежность, затаенную в глубинах,выплескивают на гранит.
Два цвета – неба и земли –сливаясь в тонкий цвет единый,с младенчества в меня вошлии с той поры звучат во мнемелодией неуловимой.
Да разве только я одинстрадаю и тоскую горько?..Гляжу, как тучи, тяжело клубясь,печальным бременем сединлегли на страждущие горы…
А сердце, непокорное когда-то,забыло все, и бьется тихо, немо,и больше не противится ему,и об одном лишь просит небо –пошли любимому покой!
И еще вот эти стихи Йосая влекут меня в горы Кудзю:
Такая нежность в сердце у меня,блаженство светлое такое,когда я вижу гору Кудзю,как будто славные учителяввели меня в свои покои.
У нищего есть нищета,но если он об этом помнит,то сердце обратит к горам,и горы мудростью своейего утешат и наполнят.
Проплыли вдруг по небесамлиловых низких туч большие стаии скрыли гору Кудзю-сан,и вот горы уже не стало –как будто путник без вести пропал.
Я привела стихи о непокорном сердце. Но мое сердце никогда не противилось Вам, а если кому и противилось, то себе самому. Впрочем, это было даже не сопротивление, а нечто более печальное.
С той поры прошло уже три месяца. И я лишь «о покое молю» – для Вас. Действительно, нельзя же писать Вам такое письмо. Наверно, я пишу то, что хочу сказать самой себе, обращаясь к Вам. Может быть, я не допишу этого письма или, дописав, выброшу его в море.
Я пишу в холле. Мимо прошел бой, задернул шторы. В холле, кроме меня, только две супружеские пары – иностранцы.
Я взяла каюту первого класса, потому что не могу находиться среди большого количества людей. Мне неприятно. Каюта первого класса двухместная. Моя соседка – хозяйка гостиницы на горячих источниках Канкайдзи в Бэппу. Она возвращается домой из Осака от замужней дочери, только что родившей ребенка. Она сказала, что совсем там замучилась, хлопотала, помогала, не смыкала глаз, потому и решила поехать на пароходе, чтобы выспаться. И правда, эта женщина, вернувшись из столовой, сейчас же легла в постель.
