Вирджиния Вулф - По морю прочь
— Миссис Пейли точно будет довольна, — сказал Хёрст.
— Миссис Пейли будет довольна несомненно, — подтвердил Хьюит. — Нет ничего печальнее, чем когда престарелая дама прочтет стихотворение и замолчит. И все же, как это было бы уместно:
Я говорю, как тот,Кто жизни мрак прозрел,Кто понял свой уделИ ясно видеть стал.Любовь, сгорев, пройдет,На сцене — мгла и тишь,Тоска осталась лишьИ — занавес, финал[29].
Осмелюсь утверждать, что одна только миссис Пейли способна понять это по-настоящему.
— Мы ее спросим, — сказал Хёрст. — Пожалуйста, Хьюит, если пойдешь спать, задерни мой занавес. Мало что терзает меня больше, чем лунный свет.
Хьюит удалился, зажав под мышкой книгу стихов Томаса Харди, и вскоре оба молодых человека уже спали в своих постелях, разделенных лишь одной стеной.
Всего несколько часов тишины отделяло момент, когда погасла свеча Хьюита, от момента, когда смуглый местный мальчик проснулся и первым прошел по оцепеневшей утренней гостинице. Было почти слышно глубокое дыхание сотни человек; в этом сонном царстве никакая бессонница, никакая тревога не смогли бы избавить от сна. За окнами была лишь тьма. В половине мира, погруженной в тень, люди лежали распростершись, и лишь редкие мерцающие огни пустых улиц отмечали места, где были построены их города. На Пикадилли собрались гурьбой красные и желтые омнибусы; разукрашенные женщины прохаживались без дела; а здесь во мраке сова перелетала с дерева на дерево, бриз шевелил ветви, и от этого луна мигала, как светильник. Покуда люди не проснулись, бездомные животные бродили свободно — олени, тигры и слоны спускались в темноте к водопою. Ветер, дувший над холмами и лесами, был чище и свежее, чем днем, и ночная земля, лишенная мелких деталей, заключала в себе больше тайны, чем дневная, разделенная дорогами и полями, окрашенная в разные цвета. Эта совершенная красота жила шесть часов, а затем, по мере того как на востоке становилось все светлее и светлее, дно пространства поднялось на поверхность, проступили дороги, полетел дым, люди зашевелились, и солнце ударило в окна гостиницы в Санта-Марине, после чего занавесы были раздвинуты и по всему дому пронесся звон гонга, возвестивший завтрак.
Сразу после завтрака дамы, как всегда, томно слонялись по холлу, подбирая газеты и кладя их обратно.
— А вы что сегодня собираетесь делать? — спросила миссис Эллиот, приближаясь к мисс Уоррингтон. Миссис Эллиот, жена Хьюлинга, оксфордского преподавателя, была невысокой женщиной с привычно-жалобным выражением лица. Ее взгляд перебегал с предмета на предмет, как будто не мог найти достаточно приятного зрелища, чтобы успокоиться хоть ненадолго.
— Попробую вытащить тетю Эмму из города, — сказала Сьюзен. — Она еще ничего не видела.
— В ее возрасте это подвиг, — сказала миссис Эллиот. — Уехать так далеко от родного очага.
— Да, мы всегда говорим ей, что она умрет на борту корабля, — отозвалась Сьюзен. — Она и родилась на корабле, — добавила она.
— В старое время, — сказала миссис Эллиот, — это было обычным делом. Я всегда так сострадаю бедным женщинам! Нам есть на что жаловаться! — Она покачала головой, обвела взглядом стол и заметила ни с того ни с сего: — Бедная королева Голландии! Газетчики, можно сказать, заглядывают к ней в спальню![30]
— Вы говорите о королеве Голландии? — прозвучал приятный голос мисс Аллан, которая среди вороха тощих иностранных газеток искала увесистую «Таймс». — Я всегда завидую тем, кто живет в такой плоской стране, — заметила она.
— Как странно! — сказала мисс Эллиот. — На меня плоская местность наводит тоску.
— Тогда, боюсь, вам здесь не слишком хорошо, мисс Аллан, — сказала Сьюзен.
— Наоборот, — ответила мисс Аллан. — Горы я очень люблю. — Высмотрев «Таймс» в отдалении, она направилась за газетой.
— Ну, мне надо найти своего мужа, — сказала миссис Эллиот и засеменила прочь.
— А мне надо к тете, — отозвалась мисс Уоррингтон и тоже удалилась исполнять свои дневные обязанности.
Иностранные газеты тонки, печать их груба, — возможно, это и свидетельствует о легковесности и невежестве, — во всяком случае, англичане редко считают публикуемые в них новости настоящими новостями, доверяя им не больше, чем политическим программам, купленным на улице с рук. Весьма респектабельная пожилая чета, обозрев длинные столы с газетами, удостоила их лишь прочтением заголовков.
— Дебаты от пятнадцатого числа должны бы уже дойти до нас, — проговорила миссис Торнбери. Мистер Торнбери, чистенький господин, на чьем поношенном, но симпатичном лице проступал румянец, подобный следам краски на обветренной деревянной статуе, посмотрел поверх очков и увидел, что «Таймс» — у мисс Аллан.
Супруги уселись в кресла и стали ждать.
— А вот и мистер Хьюит, — сказала миссис Торнбери. — Мистер Хьюит, идите, посидите с нами. Я говорила мужу, как вы мне напоминаете мою старую любимую подругу — Мэри Амплби. Поверьте, она была чудесной женщиной. Выращивала розы. В былое время мы любили погостить у нее.
— Молодому человеку не может понравиться, что его сравнивают со старой девой, — сказал мистер Торнбери.
— Наоборот, — сказал мистер Хьюит. — Я всегда считаю за комплимент, если мне говорят, что я кого-то напоминаю. А почему мисс Амплби выращивала розы?
— Ах, бедняжка, — сказала миссис Торнбери. — Это длинная история. Она пережила ужасные горести. Одно время я думала, что она лишилась бы рассудка, если бы не ее сад. Земля сопротивлялась ей — и в этом было скрытое благо. Ей приходилось вставать на рассвете и выходить в любую погоду. Потом еще эти твари, которые поедают розы. Но она побеждала. Она всегда побеждала. У нее было храброе сердце. — Миссис Торнбери глубоко вздохнула, изобразив на лице смирение.
— Я не подумала, что завладела газетой единолично, — сказала мисс Аллан, подходя к ним.
— Мы так хотим почитать о дебатах, — ответила миссис Торнбери за мужа. — Они по-настоящему интересны лишь тем, чьи сыновья служат во флоте. Впрочем, меня все волнует: мои сыновья служат и в армии; а один выступает в Кембриджском союзе[31] — мой мальчик!
— Наверное, Хёрст его знает, — сказал Хьюит.
— У мистера Хёрста такое интересное лицо, — заметила миссис Торнбери. — Но, мне кажется, чтобы с ним говорить, надо быть очень умным. Что, Уильям? — спросила она у мистера Торнбери, который что-то пробурчал.
— Они все ставят с ног на голову, — сказал мистер Торнбери. Он дошел до второй колонки статьи, где довольно резко описывалось, как ирландские члены парламента три недели назад скандалили в Вестминстере по вопросу о боеспособности военно-морского флота. Через абзац-другой возмущение улеглось, после чего изложение пошло более плавно.
— Вы читали? — спросила миссис Торнбери у мисс Аллан.
— Нет, к моему стыду, должна признать, что прочла лишь об открытиях на Крите, — сказала мисс Аллан.
— Ах, я столько бы отдала, чтобы постигнуть древний мир! — воскликнула миссис Торнбери. — Теперь, когда мы, старики, предоставлены сами себе — у нас сейчас второй медовый месяц, — я всерьез намерена опять приняться за образование. В конце концов, наши основы лежат в прошлом, не так ли, мистер Хьюит? Мой сын-военный говорит, что мы еще многому можем поучиться у Ганнибала. Как мы все-таки мало знаем! Газету я всегда начинаю читать с дебатов, и каждый раз, не успею закончить, как открывается дверь — а мы живем очень большой семьей — и никогда не остается времени поразмышлять как следует о древних и всем, чем мы им обязаны. Вот вы начинаете с начала, мисс Аллан.
— Греков я себе представляю голыми темнокожими людьми, — сказала мисс Аллан. — Что, конечно, неправильно.
— А вы, мистер Хёрст? — спросила миссис Торнбери, заметив, что костлявый юноша стоит поблизости. — Вы наверняка читаете все.
— Я ограничиваюсь крикетом и уголовной хроникой, — сказал Хёрст. — В происхождении из высшего слоя хуже всего то, — продолжил он, — что знакомые никогда не погибают в железнодорожных катастрофах.
Мистер Торнбери бросил газету на пол и подчеркнуто резко снял очки. Газетные листы упали посреди группы и привлекли к себе взгляды людей.
— Что, плохо? — участливо спросила его жена.
Хьюит подобрал один лист и прочитал:
— «Вчера дама, гулявшая по одной из улиц Вестминстера, заметила в окне заброшенного дома кошку. Истощенное животное…»
— С меня хватит, — брюзгливо перебил мистер Торнбери.
— Кошек часто забывают, — заметила мисс Аллан.
— Помни, Уильям, премьер-министр оставил ответ за собой, — сказала миссис Торнбери.
— «Мистер Джошуа Харрис из Илз-Парка, что в Брондзбери, в восемьдесят лет произвел на свет сына», — прочитал Хёрст. — «…Истощенное животное, которое рабочие видели уже несколько дней, было спасено, но — надо же! — искусало в кровь руку спасителя!»
