Александр Сеничев - Александр и Любовь
Что-то навеяло Ильфу с Петровым такую прозрачную аллюзию?
Посрамленный Боря возвращается из Дедова в Москву, где безвылазно сидит неделю в пустой квартире -сидит, пока верный «аргонавт» Лев Кобылинский, известный более как Эллис, не подсказывает ему самый действенный и элегантный из выходов - стреляться. Стреляться?
Ну, конечно же, стреляться! И вот уже совершенно карикатурный Эллис в потрепанном сюртучке, мятом котелке и с полномочиями секунданта летит в Шахматово. Благо, имение всего-то в восьмидесяти верстах. Но к моменту его появления в голове у Любови Дмитриевны уже полный порядок, и она разруливает ситуацию на раз и два. По пути на балкон, куда муж повел гостя объясниться, она перехватывает их. И у Эллиса - вот ведь досада - не получается говорить с Блоком «с глазу на глаз». И вот все трое уже сидят за чаем. Кобылинский стоит на своем и требует тэт-а-тэта. Хозяйка отшучивается - мол, от нее у мужа секретов нет, вареньица вон лучше попробуйте, Лёвушка. И набивший рот вареньем Эллис все-таки пытается провозгласить картель, но это уже совершенный фарс, анекдот, и все сходит на нет.
Заночевав в Шахматове, он возвращается в Москву и заверяет патрона, что повода для поединка не обнаружилось, и что Блок вообще «очень хороший». «Дуэли не быть!» - чуть не орет от радости пребывающий уже на грани помешательства Белый. И тут же получает благодарственное письмецо от Александры Андреевны. А там: никогда не переставала любить, помнит драгоценные моменты, глубоко чтит, потерять для нее горько, ее любовь выдержала жесточайшее испытание, дважды Боря угрожал смертью Саше, а она не перестала его любить.
И от Любы письмо - но совсем противоположного свойства: «Вы Сашиного мизинца не видели, вы не в того стрелы пуляете, они пролетают мимо. А еще обещали не убивать! Вы что же - думаете, Саша стрелял бы в Вас? Что же Вы хотели сказать этой дуэлью? Что за нелепость?»
Двадцать четвертое августа. Блоки в Петербурге и переезжают из Гренадерских казарм в первую собственную квартиру. Через пару дней Белый уже тоже в столице и занимает привычные апартаменты на углу Караванной и Невского. Ему велено дожидаться приглашения. Он ждет десять дней. Трижды пишет Блоку. Ответа не следует. Белый ищет случайных встреч. Однажды замечает Блока на Манежной, но тот, не обратив внимания на «брата», прошмыгивает мимо. Белый оскорблен, но терпит.
Наконец - уже в начале сентября - ему приносят сухую записку с приглашением от Любови Дмитриевны. Он буквально прилетает на Лахтинскую, но оказывается, что любимая звала его лишь затем, чтобы внушить, что всё совсем позади, и ему лучше немедленно вернуться в Москву. Блок присутствует при разговоре молча. Белый ретируется. В своих воспоминаниях о последовавшей за этим ночи он расскажет, что подумывал о самоубийстве - хотел броситься в Неву с Троицкого моста, да передумал, решил дождаться утра и утопиться с лодки. Буквально: «. насмешка рока - там баржи, живорыбные садки. И всё кругом рыбой провоняло.
Даже утопиться нельзя. Прилично утопиться. И вот я в гостинице написал прощальное письмо маме. А наутро чуть свет записка от Любови Дмитриевны». Его просили быть сию же минуту - накануне убитый вид уходящего Белого всерьез перепугал даже уставших от него Блоков. К десяти они уже сидят за столом и примирительно договариваются не видеться в течение года - с тем, чтобы потом встретиться «по-другому». У Белого: «Не писать и не видеться. Не выяснять отношений. Ждать год. Я соглашаюсь. Но не верю. Ничему больше».
В тот же день он уезжает в Москву, оттуда - в Мюнхен.
И тут, дорогие читатели, мы едва не принялись за небольшую главку в защиту Белого. До того, поверьте, стало его жаль. Из постоянных разночтений в их с Любовью Дмитриевной записях, как и из провокационного на первый да и на всякий следующий взгляд, поведения Блока получалось, что Андрей Николаевич Бугаев и есть в этой истории самый настоящий закланный агнец. Что это он - жертва многоходовой комбинации Любови Блок, вознамерившейся таким замысловатым способом вернуть (или - заполучить?) внимание законного супруга.
Удержала нас от этого ложного шага мудрая Ахматова: «Лживые, сознательно лживые мемуары, в которых всё искажено - и роли людей, и события. - убеждала она Чуковскую, - Прежде считалось неприличным писать о ком-либо, находясь в том положении относительно Блока, в каком находился Белый. Ведь не стали бы печатать мемуаров Дантеса о Пушкине».
Мы, конечно, понимаем, что сама она об этом треугольнике знала лишь через четвертые-пятые руки, и обзывать Белого сознательным лжецом ей как бы не с чего. Но положение на чашу весов негодяя Дантеса сразу же остудило наш исследовательский запал. И мы с великим облегчением запретили себе лезть еще и в этот тупик. Поэтому пусть уж хоть Белый будет у нас штатно виноватым. Иначе нам никогда не разобраться в том, что происходило между главными героями истории. Идем, значит, дальше.
Из-за границы он продолжает свои инсинуации -больно кусает Блока в рассказах и статьях, мобилизует встреченных в Париже Мережковских на очередную атаку за сердце Любови Дмитриевны. И до самого лета продолжает писать ей в Шахматово. Та пересылает мужу Борины «многолистные повествования» о его «доблести» и об их «низости».
Блок вознамеривается объясниться с Белым. 6 августа - уже из Шахматово - он пишет экс-брату письмо и начинает его не с обыкновенного «милый Боря», а подчеркнуто вежливо -«Многоуважаемый Борис Николаевич»... Очередной курьез судьбы: это уже второй случай, когда их письма «расходятся» по дороге. Не успело письмо Блока дойти по назначению, как он получил встречное, составленное в тот же день - 6-го. В нем Белый не уступает в любезности: «Милостивый государь Александр Александрович...». И тут уже Блок у него «автор золотого кренделя», и вообще - хуже Чехова и первым он Блоку руки теперь не подаст (Александр Александрович сильно недоумевал - Чехов-то тут при чем?) В общем, Боря недвусмысленно извещает об окончательно разорванных отношениях. «Вывод из письма самый точный: он называет меня подлецом», - жалуется Блок Иванову. После чего окончательно выходит из равновесия и дает Белому десять дней на то, чтобы «отказаться от своих слов», или теперь уже его черед присылать секунданта. И это не было пустой угрозой. Во всяком случае, о секунданте Блок действительно успел позаботиться. И выбрал - конечно же, кротчайшего Женю. Тот жутко перепугался: «... к этой роли совсем не приспособлен и ничего не понимаю, как и что делать: как оружие приобретать, объясняться как и разные другие подробности мелкие, от которых холодеть можно: например, куда отвозить и как поступать с убитыми».
Отбросив излишки пиетета к величию этих теперь уже людей-памятников, трудно не возопить: батюшки светы! вы посмотрите только как цинично, но грамотно два молодых литератора пиарят себя и друг дружку! Раз в год - подай им дуэль. По крайней мере, огласку таковой. Эти уж нам дуэли! - старинная аристократическая забава особого назначения. Честь, конечно, честью, её не замай, не то пристрелю - это понятно и даже ностальгически похвально. Пушкин полжизни только и делал, что стрелялся! А уж вызывал сколько - этого толком и не сосчитал никто. Лермонтов: после первой же своей «разборки» оказался на Кавказе. Но не будем забывать, что его благородством на дуэли (в точности как знаменитый пушкинский Сильвио он бабахнул в воздух, а не по промахнувшемуся сопернику) был очарован даже государь-император. И тут же заменил поэт-гусару разжалование в солдаты ссылкой в горячую точку. Вообще, если только представить себе фантастическую ситуацию - Белый с Блоком выходят на какого-нибудь цвета речку, и Белый убивает Блока - нетрудно представить себе и моментальное загнивание русской поэзии вообще. Ведь перестали бы стремиться в первые. Из элементарного чувства самосохранения, присущего в некоторой степени даже таким безответственным людям, как поэты. Это же карма какая-то получалась бы: первый среди русских поэтов непременно будет вызван и шлепнут!...
В общем, дуэль - дело полезное, главное - научиться пользоваться ею в меру и по вкусу. У наших героев со вкусом всё было в ажуре, поэтому обошлось и на сей раз. Выждав для порядку несколько дней, Белый отступился (в воспоминаниях он, правда, ссылается на вмешательство друзей - это они-де вынудили его объясниться в спокойных тонах). Однако теперь и он нашел свое письмо «резким и несправедливым», заверил, что охотно берет назад все оскорбления: «потому что не призван судить Ваши литературные вкусы». А уж что касаемо поединка - то это ведь раньше, в прошлом году повод был. А теперь такого повода решительно нет. Ну и, наконец, с чего бы это вдруг стреляться, если он, Белый, слово дал, что никакой новой дуэли не будет? Ему что теперь - слово, что ли, нарушать? При этом Белый все таки редкая бестия. Параллельно с покаянным он строчит Блоку и другое письмо - огромадное, в котором возлагает на него ответственность за раскол символистов.
