Элизабет Гаскелл - Руфь (Без указания переводчика)
— Дѣло очень непріятное, Фэсъ; но прежде всего скажу тебѣ, что у меня въ домѣ лежитъ больная молодая женщина и я попрошу тебя взять ее на твои попеченія.
Ему показалось, что на лицо его сестры набѣжала легкая тѣнь и что голосъ ея нѣсколько измѣнился, когда она ему отвѣчала.
— Надѣюсь, что дѣло безъ романовъ, Сорстанъ. Вѣдь ты знаешь, я до нихъ не охотница, я никогда имъ не вѣрила.
— Не понимаю что ты называешь романомъ. Исторія, о которой я тебѣ говорю, совершенно дѣйствительна, и боюсь даже, очень обыкновенна.
Онъ замолчалъ, не рѣшаясь преодолѣть затрудненія.
— Хорошо, такъ раскажи же ее мнѣ. Боюсь не поддался ли ты; чьему-нибудь, а скорѣе всего твоему собственному воображенію. Но не пытай же мое терпѣніе; вѣдь знаешь, у меня его не слишкомъ много.
— Ну, слушай же. Эта молодая дѣвушка была привезена сюда въ гостиницу однимъ джентльменомъ, который потомъ бросилъ ее; она очень больна и не имѣетъ никого, кто бы ходилъ за нею.
У миссъ Бенсонъ были нѣкоторыя мужскія замашки, какъ напримѣръ потихоньку насвистывать, когда что-нибудь ее поражало или не нравилось ей. Этимъ она такъ-сказать давала исходъ своимъ чувствамъ, потому и теперь принялась насвистывать. Братъ ея предпочелъ бы, чтобы она говорила.
— Извѣстилъ ты ея родныхъ? спросила она наконецъ.
— У нея ихъ нѣтъ.
Новое молчаніе и новый свистъ, но на этотъ разъ уже тише и однообразнѣе.
— Чтоже у нея за болѣзнь?
— Лежитъ совсѣмъ спокойно, почти какъ мертвая; не говоритъ, не шевелится и глазъ не открываетъ.
— Я думаю для нея было бы лучше ужь заразъ умереть.
— Фэсъ!
Одного этого слова было достаточно чтобы они поняли другъ друга; тонъ, которымъ оно было произнесено, всегда имѣлъ надъ нею власть: это былъ тонъ удивленія и грустнаго упрека. Обыкновенно миссъ Бенсонъ пользовалась нѣкоторою властью надъ братомъ, благодаря своему рѣшительному характеру, а можетъ-быть, если доискиваться прямой причины всякому дѣйствію, и своей здоровой организаціи. Но по временамъ она склонялась передъ его дѣтски-чистою натурою и сознавала его превосходство надъ собою. Она была слишкомъ добра и чистосердечна чтобы скрывать это чувство или тяготиться имъ.
— Сорстанъ, мой милый, пойдемъ же къ ней! сказала она, ее много погодя.
Она съ нѣжною заботливостью помогла ему встать и подала ему руку, всходя долгимъ, утомительнымъ путемъ на гору; но приближаясь къ селенію, они не говоря ни слова перемѣнили положеніе и она дѣлала видъ, что опирается на его руку. Онъ приосанился насколько могъ, проходя мимо жилищъ.
Дорогою они мало говорили. Онъ спрашивалъ у нея о нѣкоторыхъ членахъ его секты, такъ какъ онъ былъ пасторомъ конгрегаціи дисидентовъ въ одномъ провинціальномъ городкѣ; она отвѣчала на его вопросы. Но ни тотъ, ни другой не упоминали о Руфи, хотя оба о ней думали.
Мистриссъ Гогсъ имѣла уже на-готовѣ чай для приѣзжей. Мистеръ Бенсонъ не могъ не ощутить нѣкотораго нетерпѣнія, глядя какъ сестра его медленно потягивала чай, передавая ему въ промежуткахъ мелкія подробности о домашнихъ дѣлахъ, пропущенныя ею сначала.
— Мистеръ Бредшау не пускаетъ больше дѣтей къ Диксонамъ, потомучто они разъ вечеромъ играли въ шарады въ лицахъ.
— Въ самомъ дѣлѣ? Еще хлѣба съ масломъ, Фэсъ?
— Благодарю. Этотъ валлійскій воздухъ должно-быть возбуждаетъ апетитъ. Мистеръ Бредшау уплатилъ арендный долгъ за бѣдную Меджи, чтобы спасти ее отъ рабочаго дома.
— Это хорошо. Хочешь еще чашку?
— Я ужь двѣ выпила. А впрочемъ пожалуй еще одну.
Мистеръ Бенсонъ не могъ подавить легкаго вздоха наливая ей чай. Ему казалось, что онъ никогда еще не видалъ такого голода и жажды у своей сестры. Онъ и не подозрѣвалъ, что пища была для нея въ эту минуту отсрочкою непріятному свиданію, которое, какъ ей было извѣстно, ожидало ее подъ конецъ. Но всему положенъ предѣлъ; положенъ онъ и чаю миссъ Бенсонъ.
— Хочешь теперь пойти къ ней?
— Пойдемъ.
Они отправились. Мистриссъ Гогсъ развѣсила кусокъ зеленаго коленкора въ видѣ венеціанской занавѣси, чтобы устранить послѣобѣденное солнце, и въ этомъ полусвѣтѣ лежала Руфь, недвижимая и бѣлая. Даже подготовленная расказами брата о положеніи Руфи, миссъ Бенсонъ была поражена этою мертвенною неподвижностью, — поражена до состраданія къ бѣдному, прелестному созданію, будто подкошенному смертью. Взглянувъ на больную, она уже не могла долѣе считать ее обманщицею или закоснѣлою грѣшницею: такихъ горе не убиваетъ до такой степени. Мистеръ Бенсонъ не столько глядѣлъ на Руфь, сколько на сестру: онъ читалъ на ея лицѣ какъ въ книгѣ.
Мистриссъ Гогсъ стояла тутъ же и плакала.
Наконецъ мистеръ Бенсонъ дотронулся до сестры и они вышли изъ комнаты.
— Какъ ты полагаешь, останется она жива? спросилъ онъ.
— Незнаю! отвѣтила миссъ Бенсонъ смягченнымъ голосомъ. — Какъ она молода! почти ребенокъ! Эдакая бѣдняжка! Когда приѣдетъ докторъ? Раскажи же мнѣ о ней все, ты мнѣ не расказывалъ подробностей.
Мистеръ Бенсонъ можетъ и говорилъ, но передъ этимъ она не слишкомъ внимательно его слушала и даже старалась обходить этотъ предметъ. Онъ былъ впрочемъ слишкомъ радъ, видя, что въ тепломъ сердцѣ сестры пробудилось участіе къ Руфи, чтобы позволить себѣ малѣйшій упрекъ. Онъ расказалъ ей всю исторію, насколько могъ подробнѣе, и будучи самъ тронутъ, говорилъ со всѣмъ краснорѣчіемъ сердца. Кончивъ, онъ взглянулъ на сестру: у обоихъ были на глазахъ слезы.
— Чтоже говоритъ докторъ? спросила она, помолчавъ.
— Прежде всего требуетъ для нея покоя; потомъ предписываетъ лекарства и крѣпкій бульонъ. Я всего не знаю; мистриссъ Гогсъ можетъ тебѣ сообщить. Она такъ непоколебимо добра; вотъ ужъ можно сказать: «творитъ добро безъ расчета».
— У нея и видъ такой добрый и ласковый. Сегодня ночью я сама посижу у больной, а васъ съ мистриссъ Гогсъ уложу спать; вонъ вы оба какіе утомленные! Увѣренъ ли ты, что твой ушибъ прошолъ тебѣ даромъ? Спина не болитъ теперь вовсе? Однако это очень хорошо, что она вернулась къ тебѣ на помощь. Ты увѣренъ, что она бѣжала топиться?
— Я ни въ чемъ не увѣренъ, потомучто не распрашивалъ ее: она была въ такомъ положеніи, что ужь не до распросовъ. Однако насчетъ этого я не сомнѣваюсь. Но ты и не думай, Фэсъ, сидѣть эту ночь послѣ дороги.
— Отвѣчай же мнѣ, чувствуешь ты еще что-нибудь послѣ паденія?
— Нѣтъ, такъ, почти ничего. Ты не сиди, Фэсъ, эту ночь.
— Объ этомъ нечего толковать, Сорстанъ, — буду сидѣть. А если ты станешь противорѣчить, то я примусь за твою спину и налѣплю на нее пластырь. Объясни мнѣ что значитъ это «почти ничего». А насчетъ меня чтобы ты былъ спокоенъ, такъ я тебѣ вотъ что скажу: тебѣ вѣдь извѣстно, что я еще никогда до этого не видывала горъ; теперь онѣ меня такъ поразили, что мнѣ ужь и не заснуть. Я должна не спать первую ночь и караулить какъ бы онѣ не свалились на землю и не придавили всѣхъ насъ. Теперь отвѣчай ты на то что я у тебя спрашивала.
Миссъ Бенсонъ имѣла обычай всегда настоять на своемъ; если она чего желала, то желала сильно, съ толкомъ, и другіе уступали ей волей-неволей. Къ десяти часамъ она уже хозяйничала полнымъ властелиномъ въ маленькой комнатѣ Руфи. Всѣ обстоятельства какъ нельзя болѣе располагали ее къ участію въ больной; самая зависимость отъ нея этого безпомощнаго существа склоняла къ нему ея сердце. Впродолженіе ночи ей показалось, что въ симптомахъ болѣзни произошло нѣкоторое улучшеніе и ей было пріятно, что оно послѣдовало именно тогда, когда больная перешла на ея попеченія.
А больной было лучше, это ясно. Въ глазахъ проявилось какъ-будто больше сознанія, хотя судя по тоскливому, безпокойному выраженію лица, страданія все еще были очень сильны. Около пяти часовъ утра, когда ужь впрочемъ совсѣмъ разсвѣло, миссъ Бенсонъ показалось, что губы больной шевелятся, будто что-то произнося. Она наклонила къ нимъ ухо.
— Кто вы? спросила Руфь самымъ слабымъ шопотомъ.
— Миссъ Бенсонъ, сестра мистера Бенсона, отвѣчала та.
Этотъ отвѣтъ ничего не объяснилъ Руфи; напротивъ того у нея, слабой тѣломъ и духомъ, задрожали губы и въ глазахъ выразился страхъ, какъ у малаго ребенка, который проснувшись видитъ чужое лицо, а не знакомыя, милыя черты матери или кормилицы, способной успокоить его трепещущее сердце.
Миссъ Бенсонъ взяла ея руку и начала ее ласково поглаживать.
— Не бойтесь, душечка; я вамъ другъ, я приѣхала затѣмъ, чтобы ходить за вами. Не выпьете ли теперь немножко чаю, моя милая?
Уже одинъ тонъ этихъ ласковыхъ словъ доказывалъ, что сердце миссъ Бенсонъ отомкнулось. Братъ ея былъ даже удивленъ, видя до чего возрасло ея участіе къ больной, когда пришолъ попозже навѣдаться. Нужны были всѣ убѣжденія мистриссъ Гогсъ и его собственныя, чтобы уговорить ее прилечь часа на два послѣ завтрака; но прежде чѣмъ лечь, она взяла съ него слово разбудить ее, когда приѣдетъ докторъ. Но тотъ приѣхалъ уже вечеромъ. Больной было лучше, но это только снова привело ее къ сознанію ея несчастія, судя по слезамъ, тихо катившимся по ея блѣднымъ щекамъ; она не имѣла даже силы утереть ихъ. Мистеръ Бенсонъ цѣлый день оставался дома въ ожиданіи доктора, а теперь, сдавъ Руфь на руки сестрѣ, онъ имѣлъ болѣе времени размышлять обо всѣхъ обстоятельствахъ этого дѣла насколько оно ему было извѣстно. Онъ припомнилъ первое впечатлѣніе, произведенное ею на него; ея маленькое личико, мелькавшее передъ нимъ, когда она оступалась на скользкихъ каменьяхъ, улыбаясь своему собственному затрудненію; счастливый, свѣтлый взглядъ ея глазъ, въ которыхъ словно отражался блескъ струившейся у ея ногъ воды. Вспомнилъ онъ потомъ измѣнившійся, испуганный взглядъ тѣхъ же самыхъ глазъ, когда ребенокъ отвергъ ея ласки; и наконецъ тотъ страшный вечеръ, когда онъ едва спасъ ее отъ самоубійства, и послѣдовавшее за тѣмъ полумертвое усыпленіе. И вотъ теперь погибшая, покинутая всѣми и едва вырвавшаяся изъ пасти смерти, она лежитъ на своемъ болѣзненномъ одрѣ, въ полной зависимости отъ него и отъ его сестры, — людей, еще такъ недавно совершенно чуждыхъ ей. Гдѣ теперь ея любовникъ? Неужели онъ можетъ быть покоенъ и счастливъ? Неужели онъ благополучно выздоровѣлъ, имѣя на совѣсти этотъ тяжкій грѣхъ? Но есть ли еще у него совѣсть?
