Евгения Марлитт - В доме Шиллинга
— Письмо отъ донны де Вальмазеда, — сказала баронесса съ ироніей, дѣлая удареніе на иностранномъ имени и положила письмо на уголъ стола.
Баронъ разорвалъ конвертъ и быстро прочиталъ письмо, состоявшее всего изъ нѣсколькихъ строкъ.
— Мы должны ожидать нашихъ протеже дней черезъ восемь или десять, — сказалъ онъ, — но тебѣ, Клементина придется нѣсколько измѣнить программу размѣщенія гостей. Госпожа де Вальмазеда сопровождаетъ свою невѣстку, о чемъ она въ первый разъ упоминаетъ здѣсь, — онъ указалъ на письмо, — потому что Феликсъ настоятельно желалъ этого.
— Да… Одному Богу извѣстно, сколько желаній было у Феликса, которыя мы nolens volens[17] должны исполнять, — раздражительно прервала его баронесса.
Она сидѣла въ той же небрежной позѣ, только лежавшая на колѣняхъ правая рука нервно вертѣла между пальцами два сорванныхъ виноградныхъ листочка.
— Для этого нахальнаго человѣка домъ Шиллинга былъ всегда чѣмъ-то въ родѣ отеля; восемь лѣтъ тому назадъ онъ безъ всякой церемоніи явился сюда со своей похищенной невѣстой… Я рѣшительно протестую противъ такого прибавленія, Арнольдъ, довольно и того, что впускаю въ свой тихій домъ вдову съ ея шумными дѣтьми.
Баронъ Шиллингъ сѣлъ на соломенный стулъ и спокойно выслушалъ этотъ протестъ. Въ началѣ его супружеской жизни выраженіе добродушной заботливости и стремленіе образумить жену оживляли это мужественное лицо — теперь же каждая черта его выражала невозмутимое равнодушіе. Онъ вложилъ письмо въ конвертъ и сказалъ: «съ этой перемѣной мы должны помириться.»
— Ни за что! Это безпримѣрная навязчивость со стороны этой женщины, желающей непремѣнно сопровождать свою невѣстку…
— Я ужъ говорилъ тебѣ, что она должна это сдѣлать, — возразилъ баронъ, наморщивъ лобъ.
— Все равнo, для насъ не можетъ быть никакого «должна», чтобы принять ее. Домъ Шиллинга не достаточно великъ для такого каравана.
Она выпрямилась въ сильномъ волненіи и поспѣшно разбросала по воздуху разорванные листья.
— У насъ такъ много мѣста, что ни тебѣ, ни мнѣ можно и не соприкасаться съ пріѣзжими, — возразилъ онъ. — Клементина, будь добра и благоразумна. Подумай, вѣдь это нашъ долгъ возвратить осиротѣлымъ дѣтямъ ихъ законныя права.
— Да, этой трогательной переспективой ты выманилъ у меня согласіе. Но потомъ я пришла къ убѣжденію, что поступаю несправедливо, принимая участіе въ этомъ планѣ; спроси Адельгейду, какъ она его называетъ…
— Непозволительной интригой, — воскликнула канонисса своимъ звучнымъ голосомъ.
Баронъ Шиллингъ посмотрѣлъ на нее черезъ плечо.
— А, вотъ откуда происходитъ перемѣна, — сказалъ онъ полугнѣвно, полунасмѣшливо. — Я и не подумалъ о твоемъ тайномъ духовномъ совѣтникѣ, Клементина.
Большіе черные глаза канониссы засверкали сквозь листву апельсинныхъ деревьевъ, стоявшихъ между ней и хозяиномъ дома, но она возразила спокойно и съ достоинствомъ: «Клементина можетъ засвидѣтельствовать, что я уклонилась отъ всякаго совѣта.»
— Прекрасно, — прервалъ онъ ее холодно; — да я рѣшительно не допустилъ бы вашего вмѣшательства, фрейлейнъ фонъ Ридтъ.
На это строгое рѣзкое замѣчаніе канонисса отвѣчала только пожатіемъ плечъ, а баронесса продолжала раздраженно:
— Пожалуйста, не взваливай на чужія плечи того, что я рѣшила по собственному убѣжденію. Я беру обратно данное слово; я не хочу болѣе этого, рѣшительно не хочу. И прошу тебя Арнольдъ, замолчи, не доводи меня до крайности.
— До какой? — спросиль онъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ и пристально глядя на дрожавшую отъ волненія женщину.
Она отвернулась отъ его пристальнаго вопросительнаго взгляда, и на ея губахъ мелькнула улыбка. Нечего было и думать о разумномъ соглашеніи, она продолжала настойчиво, хотя и не совсѣмъ твердымъ голосомъ: «ты не долженъ забывать, что я имѣю письменныя права на помѣстье Шиллингъ!»
Баронъ слегка поблѣднѣлъ, но остался совершенно спокоенъ.
— Я такъ же хорошо помню это, какъ и законное право, въ силу котораго я здѣсь хозяинъ. Послѣ всего этого я переговорю съ Биркнеръ о пріемѣ гостей.
— Отлично! Само собой разумѣется, что мои покои останутся неприкосновенными. Я вовсе не желаю, чтобы эта нищая испанская семья спала подъ дорогими занавѣсками, предназначенными для моихъ гостей, — пусть они помѣщаются внизу въ комнатахъ съ привидѣніями…
— Это было уже рѣшено, — прервалъ онъ ее жестомъ, не допускавшимъ дальнѣшихъ разсужденій.
— Надѣюсь, что эта чужестранка воспитана не по монастырски, и не настолько суевѣрна и невѣжественна…
Онъ всталъ, сунулъ полученныя письма въ боковой карманъ и вышелъ, не произнеся больше ни слова. Между тѣмъ баронесса поднялась и съ минуту стояла неподвижно, какъ бы обдумывая что-то, взоръ ея скользнулъ по канониссѣ, которая, казалось, совершенно равнодушно занималась своимъ вышиваніемъ, потомъ быстро побѣжала къ двери вслѣдъ за мужемъ. Какъ проворно могли бѣгать эти ноги! Какъ развѣвалось кружево ея утренняго чепчика, и бѣлый шлейфъ мелькалъ по полу.
Баронъ Шиллингъ сходилъ уже съ послѣднихъ ступеней широкой витой лѣстницы, когда жена его появилась на верху ея.
— Арнольдъ! — закричала она.
— Что тебѣ надо?
Послѣдовала пауза. Баронесса слышала, какъ ея мужъ сошелъ съ послѣднихъ ступенекъ, и шаги его уже раздавались по каменному полу.
— Арнольдъ, поди сюда! Я буду доброй, я хочу извиниться! — сказала она вполголоса, и въ этомъ подавленномъ тонѣ слышалась такая страсть, такая любовь, что невольно можно было представить себѣ эти худыя протянутыя для объятій руки.
— Къ чему это? Я не сержусь! — послышалось въ отвѣтъ, и при этомъ онъ пошелъ еще быстрѣе. Отворилась дверь, ведущая въ садъ, и баронъ вышелъ на наружную лѣстницу. Но въ ту же минуту жена его очутилась подлѣ него… Она такъ тихо подкралась къ нему, какъ будто ея длинная тонкая фигура скользила, какъ тѣнь. Обхвативъ его руку, она заглянула ему въ лицо, и уловила на немъ выраженіе тихаго отчаянія и непреодолимаго отвращенія.
— Арнольдъ, — проговорила она съ угрозой, когда онъ, удивленный ея неожиданнымъ появленіемъ, сдѣлалъ невольное движеніе, какъ бы желая освободиться отъ тяжелаго сна, — не грѣши! Подумай о предписаніи докторовъ, которое обязываетъ тебя охранять меня отъ волненій ради моихъ слабыхъ нервъ.
Онъ не отвѣчалъ. Закусивъ нижнюю губу, онъ медленно спускался съ лѣстницы.
Его жена слѣдовала за нимъ. Она шла съ нимъ подъ руку, и для посторонняго наблюдателя эта чета, медленно направлявшаяся въ платановую аллею, могла показаться олицетвореніемъ супружескаго счастія.
— Прости, Арнольдъ! Это было безуміемъ съ моей стороны напомнить тебѣ о правахъ Штейнбрюка, — начала баронесса.
По лицу его пробѣжало выраженіе отвращенія, когда онъ, отвернувшись отъ нея, скользилъ взорами по вѣтвямъ платановъ.
— Оставь это, Клементина, не порти мнѣ прелестнаго утра невыносимыми толками «о моемъ и твоемъ».
— Но я хочу тебѣ только сказать, что на самомъ дѣлѣ я такъ же мало думаю объ этихъ правахъ, какъ и ты, — продолжала она упорно.
— Ты ошибаешься, — я очень часто думаю объ этомъ; всякій разъ, какъ прохожу подъ этими милыми старыми деревьями и когда смотрю на домъ съ колоннами; всякій разъ, когда откладываю новую сумму въ капиталъ, который долженъ освободить у тебя изъ залога по крайней мѣрѣ это помѣстье, мой родительскій домъ.
— Какое безуміе! Развѣ ты не владѣешь всѣмъ, что принадлежитъ мнѣ.
— Нѣтъ. Я разыгрывалъ эту роль только, пока былъ живъ мой отецъ. Ты образцово ведешь свои книги, потому отлично знаешь, что со времени его смерти я не считалъ себя владѣльцемъ твоей собственности.
При этихъ словахъ его мрачное лицо прояснилось. Это невозмутимое спокойствіе, снова вернувшееся къ нему, было для шедшей подлѣ него женщины ненавистнѣе всякихъ возраженій. Она выдернула у него свою руку и сказала сердито: «очень любезно съ твоей стороны говорить мнѣ прямо въ лицо, что ты во мнѣ не нуждаешься»…
— Въ твоихъ деньгахъ, Клементина…
— Какъ справедливъ былъ инстинктъ, который съ самаго начала нашего супружества заставилъ меня видѣть въ твоемъ искусствѣ своего смертельнаго врага, — продолжала она съ возрастающей горячностью. — Ты гордишься тѣмъ, что оно тебѣ приноситъ.
Онъ медленно повернулъ голову и посмотрѣлъ на женщину, которая теперь безъ его поддержки съ нервной торопливостью шла подлѣ него по сырой еще отъ утренней росы лужайкѣ, согнувшись и съ трудомъ держа обѣими руками шлейфъ своего пеньюара.
— Мое священное искусство, — сказалъ онъ, и по губамъ его пробѣжала мягкая нѣжная улыбка. — Когда я погружаюсь въ него, какъ далеки отъ меня матеріальные интересы!.. Но ты права. Одно изъ его благодѣяній то, что оно даетъ мнѣ возможность не подчиняться женской тираніи, какъ бы ей того хотѣлось. Впрочемъ, да будетъ тебѣ извѣстно, Клементина, что, еслибъ я даже не умѣлъ владѣть карандашемъ и кистью, ты всетаки никогда не добилась бы той власти, которой такъ жаждешь, такъ какъ я былъ прилежнымъ юристомъ и всегда могъ бы существовать своимъ трудомъ.
