Винсенто Бласко Ибаньес - Обнаженная Маха

Когда же Реновалес достиг триумфа и как знаменитый маэстро снова появился в тех салонах, где уже бывал в молодости, он сразу попал в сферу притяжения графини, которая играла там роль «интеллектуальной» дамы и имела обыкновение окружать себя знаменитыми мужчинами. Хосефина не захотела сопровождать мужа в этом его возвращении к высшему свету. Она чувствовала себя больной, и ей утомительно было ежедневно видеть прежних знакомых и бывать в прежних местах. Она даже не находила в себе сил поехать в какое-то путешествие, хотя врачи давно ей советовали это.

Графиня де Альберка привлекла Реновалеса в свою свиту и обижалась, если он не появлялся в ее доме в те вечера, когда она принимала друзей. Какая неблагодарность — ведь она пылкая поклонница его таланта! И ей так приятно показывать его подругам, как новое украшение! «Это художник Реновалес — знаменитый маэстро».

В один из таких вечеров к художнику подошел граф с выражением человека, утомленного от бесчисленных почестей, какими его отмечали на этом свете.

— Конча хочет иметь свой портрет вашей работы, а я ни в чем не хочу ей отказывать. Назначьте день, когда вы сможете начать. Сама она робеет обращаться к вам с такой просьбой и поручила мне выполнить эту миссию. Я уже знаю, сколько вы берете за работу. Сделайте хороший портрет... Чтобы она осталась довольна...

Заметив, что Реновалес раздражен его бесцеремонностью, граф, этот великий господин, сделал протестующий жест рукой и добавил, словно проявлял особую благосклонность к художнику:

— Если сумеете угодить Конче, то и я, пожалуй, решусь заказать вам свой портрет. В ближайшее время я жду вручения мне Большой хризантемы Японии. В правительстве обещают, что орден вот-вот поступит.

Так Реновалес начал писать портрет графини. А теперь работа затягивалась по вине этой взбалмошной, всегда опаздывающей, ссылающейся на свою занятость, фифочки. Нередко случалось, что за целый день художник не делал ни одного мазка: время проходило в пустой болтовне. Иногда маэстро просто молча слушал, зато Конча трещала без умолку, высмеивала своих подруг, судачила про их скрытые недостатки и интимные привычки, про тайные любовные приключения — причем делала это с таким удовольствием, словно все женщины были ее врагами. Не раз посреди какого-то рассказа она вдруг умолкала и замечала с притворно-застенчивым выражением и едкой иронией в голосе:

— Да я, пожалуй, очень смущаю вас, Мариано!.. Вы ведь такой образцовый семьянин, добродетельный человек, отец семейства!

В такие минуты Реновалесу хотелось задушить ее. Она насмехалась над ним, считала его человеком неполноценным, неким монахом от живописи. Желая досадить ей, ответить колкостью на колкость, он однажды бесцеремонно прервал поток ее ехидного щебетания и бросил:

— Но ведь и о вас кое-что рассказывают, Конча. Рассказывают истории... не очень приятные для графа.

Он ждал взрыва возмущения, гневного протеста, но вместо них в тишине мастерской раздался смех — веселый, даже бесстыдный. Этот смех продолжался долго: звенел и звенел, на мгновение прерывался и снова разливался. Насмеявшись, графиня вдруг погрустнела, на ее лице появилось мягкое и печальное выражение, присущее женщинам, которых «никто не понимает». Она очень и очень несчастна. Ему можно откровенно в этом признаться, ведь он ее истинный друг. Замуж вышла еще девочкой: это была ужасная ошибка. Обаяние богатства, блеск роскоши и графская корона слишком впечатлили юную школьницу, но увы — это совсем не главное в жизни.

— Человек имеет право на толику любви; а если не любви, то хотя бы радости. Вы со мной согласны, Мариано?

Еще бы не согласен!.. И он посмотрел на Кончу таким встревоженным взглядом, что она не выдержала и засмеялась, пораженная его наивностью, затем погрозила ему пальцем.

— Берегитесь, маэстро. Хосефина — моя подруга, и если вы начнете совершать ошибки, я ей все расскажу.

Реновалеса раздражала легкомысленность этой птички, всегда оживленной, прыгающей и капризной, которая то садилась рядом, согревая его теплом близости, то порхала вдали, волнуя его и насмешливо поддразнивая.

Иногда Конча приходила в агрессивно-возбужденном состоянии и с первых слов пыталась досадить художнику, как случилось и в этот вечер.

Какое-то время они хранили безмолвие: он с рассеянным выражением рисовал, а она провалилась в кресло и не шевелилась, глядя на скользящую по холсту кисть.

Но графиня де Альберка не способна была долго молчать. Слово по слову, опять разговорилась и по привычке начала свои бесконечные рассказы, не обращая внимания на то, что художник не отзывается; главное для нее было то ли высказаться самой, то ли оживить смехом и беседой монашескую тишину мастерской.

Реновалес выслушал рассказ о ее деятельности на должности председателя женской лиги, о ее больших планах в святом деле эмансипации слабого пола. Но и здесь она не отступила от дурной привычки подтрунивать над женщинами и остроумно высмеивать своих помощниц в благородном деле: неизвестных писательниц, учительниц с комплексом некрасивости, художниц, рисующих цветочки и голубей. Это была целая толпа бедных женщин в экстравагантных шляпках и юбках, что сидели на них как на колу; толпа мятежной и разгневанной на свою судьбу женской богемы, гордящейся, что ее возглавляет знатная дама. Все эти эмансипэ имеют привычку за каждым словом величать ее «графиней», чтобы лишний раз польстить себе такой дружбой. Кончу несказанно радовала эта свита пылких поклонниц. Она весело развлекалась их воинственностью и грандиозными замыслами.

— Да, я знаю, чего вы добиваетесь, — сказал Реновалес, впервые нарушая длительное молчание. — Вы хотите стереть нас в порошок. Подчинить себе ненавистных мужчин.

Графиня, смеясь, снова вспоминала вслух о лютой непримиримости некоторых своих помощниц. Поскольку в основном они очень некрасивые, то ненавидят женскую красоту и считают ее признаком слабости. Хотят, чтобы женщина будущего была без округлых бедер и груди, крепкая, костлявая и мускулистая, способная к любой физической работе, а главное — освобождена из-под гнета любви и необходимости рожать детей. Они объявляют войну женственности.

— Какой ужас! Вы со мной согласны, Мариано? — продолжала графиня. — Женщина и сзади, и спереди плоская, как доска, с подстриженными волосами и грубоватыми руками, женщина, соревнующаяся с мужчиной во всех сферах его деятельности! И это называют эмансипацией! Полагаю, вы не стали бы этого терпеть! Сразу начали бы вразумлять нас шлепками.

Нет, она не из таких. По ее мнению, женщина достигнет полного триумфа, лишь когда станет еще более привлекательной и соблазнительной. Если лишить ее красоты, то что же ей тогда останется? Пусть женщина сравняется с мужчиной умом, но она должна покорять его чарами своей привлекательности.

— Я не испытываю ненависти к мужчинам, Мариано. Я очень женственная и нахожу в любви великое удовольствие... Какой смысл это скрывать?

— Я знаю, Конча, знаю, — лукаво сказал художник.

— Что вы можете знать!.. Ложь и выдумки сплетниц, обиженных на меня, так как я не лицемерка и не хожу ежедневно с угрюмым видом как они.

И она снова заговорила, как ей тяжело жить на свете, потому что, как и все женщины сомнительной славы, нуждается в сочувствии. Ведь Реновалес знаком с графом и знает, что это за человек: добрый сеньор и немного чудак, помешанный на своих почетных погремушках. Он заботится о ней, заботится о ее благосостоянии, но как мужчина ничего для нее не значит. Он не может дать ей ни любви, ни нежности — а для женщины это главное.

Она смотрела куда-то вверх и говорила таким мечтательным тоном, что всякий другой на месте Реновалеса давно рассмеялся бы.

— Поэтому ничего удивительного, — протяжно сказала графиня, и глаза ее затянулись глубокой скорбью, — что женщина в таком положении ищет счастья везде, где оно ей мерещится. Но я очень несчастная, Мариано; я не знаю, что такое любовь, я никогда по-настоящему не любила.

А как она всегда мечтала соединить свою судьбу с мужчиной высоких помыслов, стать подругой великого художника или ученого! Мужчины, которые вьются вокруг нее в салонах, моложе и красивее, чем бедный граф, но умом не могут сравниться даже с ним. Конечно, она не такая уж целомудренная, что правда — то правда. Реновалес ей друг, и ему она врать не станет. Случались и у нее маленькие приключения, невинные прихоти, не более чем у женщин, имеющих репутацию целомудренных и непогрешимых; но каждый раз ее восторг оказывался горькой ошибкой, всегда она после этого чувствовала разочарование и отвращение. Многие женщины радуются любви, она это знает, но сама уже и не надеется познать когда-нибудь такое счастье.

Реновалес перестал рисовать. Дневной свет уже не проникал через окно. Стекла утратили прозрачность, потемнели, приобрели сиреневый оттенок. Мастерскую залили сумерки, и в их полутьме, как искры потухшего костра, тускло поблескивали разные вещи: там — рожок рамы, там — старое золото вышитой хоругви, в одном углу — эфес шпаги, в другом — перламутровые стенки витрины.