В. Белов - РАЗДУМЬЯ НА РОДИНЕ
Течение воды издревле сравнивалось с течением времени, и я вновь припоминаю голос причетчицы:
Ты не езди за Забыть-реку,Ты не пей-ко забытной воды…
Идут годы. В моем возрасте они уже не идут, а несутся сломя голову: давно ли я ходил на лесной сенокосный воскресник? Сидел в грозу с Валеркой Щеглевым? Десяти лет как и не было, Тимониха все еще держится, не хочет исчезать с лица земли. Зимой, когда разъедутся гости, в деревне останется всего десять человек.
Валерка уехал жить в колхоз «Большевик», в Шапшу. Увез мать, жену и детей. Напротив, у Вити Корзинкина — никого. Живут вдвоем с женой Густей. Витя говорит, что скоро умрет, что он чувствует это. Но когда врач в Шапше предложил лечь в больницу, полечиться хоть немного — отказался.
«Чего же ты, — спрашиваю, — не согласился?» — «А сенокос. Кто в сенокос лечится?» Все дети у Корзинкиных выросли и уехали, присылают лишь внуков на лето. Дом Василия Агафонова становится в конце августа тоже пустым: Ритка, Танька, Ванька, Сережка уезжают в интернат, в Харовск. Надька и Валя — в Вологде, одна в кооперативном училище, другая в ГПТУ, учится на маляра. Сашки тоже нет дома. У Фауста Степановича с Кией детей нет. Дом Федотовых тоже к осени опустеет, Людмила уедет. Ее дети дома не захотели остаться: сын живет в Риге, женился, дочка в Череповце. Мишка Кошелев переехал в Азлу, этого не надо агитировать на сселение. Работает дояром. Дочери Марьи Дворцовой тоже уехали: одна работает в Вологде, другая в Ярославле. Правда, приезжают довольно часто. Домой жутко хочется.
— Домой? Совсем? Что ты, дядя Вася! — это говорит Лида. — В доярки, что ли?
— А чем лучше твоя работа в Вологде?
Но говорить бесполезно. Нарядились, запели, пошли в Лобаниху, в клуб. Странная жизнь! Давно ли было так, что в деревне не хватало парней? Теперь они остаются дома с удовольствием. Но возникла «девичья» проблема, жениться не на ком. Зимой тут всего три девицы: Валя-медичка, бригадирка Шура и Надя — завклубом. Все трое, конечно же, «заняты», как здесь говорят. Что делать? Искать невест в городах? Не каждому-то это по силам. Христя Смирнов, сын Анны Фадеевой, закончил молочный институт, долго работал зоотехником в другом районе. Вернулся домой в Лобаниху к больной матери. Мать умерла после операции, Христя остался один. Работал бригадиром. Надо было жениться, но жениться оказалось не на ком. Парень стал попивать. Дальше — больше. Однажды глухой зимней ночью вся округа осветилась жутким заревом: большой дом Христи пылал в огне. Люди прибежали, но было уже поздно, Христя сгорел заживо в собственном доме…
В Лобанихе тоже осталось совсем мало домов, в Чичирихе только два. Помазиха исчезла давно, деревня Бычья недавно. Вахруниха держится одним Володей Румянцевым, скоро и она исчезнет.
Сегодня ночью над моим домом, над старой березой и над чуланчиком, где я так бегло, так походя описал мою родину и дорогих для меня людей, ночью сегодня, опять долго полыхала гроза, пришедшая с юга. Она была такая же, какая случилась десять лет назад. Только ночная, и от этого более жуткая. Могучий гром сотрясал стены, летал грозно и широко, метаясь на много километров во все стороны. Желтые молнии далеко вокруг освещали землю. Я вывернул электропробки. Обрушился на мою ветхую крышу сплошной дождь, в наших старых чуланчиках все потекло. Мои бумаги и записи подмокли…
Я зажег свечу и пошел навестить жену и дочку. Моя мать тоже не спала…
Вдруг ударило так, что свеча погасла. Мне показалось, что молния впилась прямо в дом, я с бьющимся сердцем открыл дверь.
Дочь Анюта крепко спала под древней кровлей Михаилы Григорьевича. Мне показалось в эту минуту, что дом моего прадеда, которого я так хорошо помню, охраняет ее, такую маленькую и беззащитную, охраняет чутко и мужественно.
Гроза долго не могла уйти в поле и за леса. Наконец она выдохлась, вернее, ушла на север. Утром я увидел за нашей баней, совсем рядом, белые клубы дыма. Это догорал стог сена, сметанный днем Виталием Корзинкиным… И я вздрогнул, плечи передернуло.
Да, все изменится: дома и дороги, поля и речки. Я знаю об этом. И если новое будет лучше старого, я ни о чем не стану жалеть…
Но почему-то мне хочется, чтобы мой дом и деревня моя не исчезали совсем, чтобы они остались в этом бесконечно меняющемся мире.
ТИМОНИХА.
1965–1975
ТРЕБУЕТСЯ ДОЯРКА
IЗаголовок этой статьи позаимствован из платного объявления в областной газете. Оно было заверстано между кинорекламой и сообщением о погоде. Вот так, не мудрствуя лукаво, администрация совхоза в отчаянии обращается ко всей читающей публике, сулит отдельную квартиру, неплохую зарплату. Только иди работай… В каждом районе Северо-Запада России, и в Калининской, и в Кировской, и в Архангельской областях доярок недостает десятками. А при учете того, что работа в одну смену уже никого не устраивает, то и сотнями. Руководители хозяйств сбиваются с ног в поисках подмены на время декретного отпуска. То же при выходе доярок на пенсию или замуж с отъездом. Нередки случаи, когда городским шефам приходится не только картошку копать или завязывать лен, но и садиться под коров. Какова при этом продуктивность этих коров, ясно без объяснений. Ведь далеко не каждая даже и сельская девица умеет доить корову. Потери на предприятиях, где приходится свертывать производство, при этом никто никогда не подсчитывал. А сколько недодается народному хозяйству, например, проектной документации, отчего срываются планы строительства, каких знаний недополучают студенты и школьники! Пора бы, давно пора нашим экономистам понять, как экономически невыгодно для страны шефство над сельским хозяйством. При всем том кое-где под видом концентрации по-прежнему ориентируются на сокращение числа населенных пунктов. На практике такое сокращение оборачивается сокращением валовых объемов сельхозпродукции.
Размышляя о хронической недостаче животноводческих кадров, многие считают, что стоит лишь построить жилье — и проблема снята. Увы, это далеко не так. То есть, конечно же, без жилья-то и совсем ее не решить! Но одного жилья, оказывается, мало. Недавно мне рассказывали о таком факте: благоустроенный совхозный дом, построенный под боком у горожан, пустует, желающих жить в нем и работать в совхозе не оказалось. И это несмотря на хорошие заработки.
Конечно, в глубине района новые дома не пустуют. Но это не значит, что задача кадрового обеспечения животноводства да и вообще сельского хозяйства вдали от города, вдали от железной или асфальтовой дороги решается легче. Найти доярку в глубинке стало теперь так же трудно, как и вблизи асфальта. Может, даже труднее.
Выполнение Продовольственной программы вплотную соприкоснулось с последствиями общей демографической ситуации. Мой родной Харовский район более-менее типичен в этом смысле для всего Северо-Запада, для всего Нечерноземья. Перед войной в районе (при той же территории) проживало 51,2 тысячи человек, а сейчас только 27,7 тысячи. Из этого числа городское население составляло соответственно 7,4 тысячи и 13,1 тысячи. Таким образом, число сельских работников сократилось за этот период без мала на тридцать тысяч. Вместе с ним сократились и площади обрабатываемой земли, хотя процесс механизации производства шел достаточно интенсивно.
Две войны — финская и Великая Отечественная — унесли из района тысячи мужского, как говорят ученые, самодеятельного, населения. Только из моего родного нынешнего колхоза «Родина», на землях которого в сорока трех деревнях жило до войны около шестисот семидесяти семей, ушло на войну и погибло на фронтах триста сорок мужчин. (Я не считаю здесь умерших от фронтовых ран вскоре после войны.) Чуть ли не каждая семья принесла свою жертву, в некоторые деревни не вернулось с войны ни одного мужчины…
Но процесс обезлюдения продолжался и после войны. Так, по переписи 1959 года в деревнях проживало 30,5 тысячи человек, а в 1982 году, как уже говорилось, всего лишь 14,6 тысячи. С 1950 года по настоящее время в районе исчезло с лица земли около ста деревень. Решающую роль во всем этом сыграло, на мой взгляд, не столько низкое экономическое положение тогдашних хозяйств, сколько административное их объединение, не оправданное местными условиями.
Сейчас из четырехсот тридцати трех оставшихся деревень обитаемыми остались только триста семьдесят восемь, а пятьдесят пять деревень брошены из-за бездорожья и пустуют.
С тем, кто считает подобный процесс прогрессивным, необходимо спорить и спорить. Причем опять же при помощи цифр и фактов. А факты — упрямая вещь. Клич на форсированную концентрацию производства уже не везде звучит так убедительно, как это было вначале. Многие хорошие руководители хозяйств убедились в его поспешности.
