Тобайас Смоллет - Приключения Родрика Рэндома

— Где вы родились?

— В Шотландии.

— В Шотландии? — повторил он. — Это я хорошо знаю. Здесь у нас на испытании почти нет никого из других областей. Вы, шотландцы, в последнее время ринулись на нас, как саранча на Египет. Я спрашиваю, в какой части Шотландии вы родились?

Я назвал место, где родился, о котором раньше он и не слыхивал; засим он стал расспрашивать меня о моем возрасте, о городе, где прошли годы моего ученичества, и когда я сообщил ему, что служил только три года, он весьма разгневался, заявил, что это стыд и срам выпускать лекарями таких невежд-юнцов, что с моей стороны великая дерзость и обида для англичан претендовать на необходимую сноровку в моем деле, прослужив такой короткий срок, тогда как каждый ученик в Англии должен прослужить не меньше семи лет; заявил, что мои друзья поступили бы куда лучше, если бы сделали из меня ткача или башмачника, но, полагает он, по гордости своей они во что бы то ни стало хотели видеть меня джентльменом, а бедность не позволила им дать мне должного образования.

Такое вступление отнюдь не могло вернуть мне бодрость духа, но, напротив, привело меня в такое состояние, что я едва держался на ногах; это было замечено пухлым джентльменом, восседавшим против меня перед лежащим на столе черепом. Он сказал, что мистер Снарлер слишком суров с молодым человеком, и, повернувшись ко мне, посоветовал мне не пугаться, ибо никто не причинит мне зла; засим, давши мне время оправиться, он проэкзаменовал меня, задавая вопросы о трепанации черепа, и остался весьма доволен моими ответами. Следующий, экзаменовавший меня, оказался острословом, который начал с вопроса, видел ли я когда-нибудь, как производят ампутацию, а когда я ответил утвердительно, он покачал головой и сказал:

— Как? Должно быть, на трупе? Когда вы будете служить на море и вам принесут человека с оторванной ядром головой, как вы поступите?

После некоторого колебания я признался, что такого казуса мне никогда не приходилось наблюдать и я не припоминаю, чтобы в прочитанных мной книгах по хирургии указан был какой-нибудь способ лечения при подобных обстоятельствах. То ли простодушие моего ответа, то ли хитроумие вопроса было тому причиной, я не знаю, но все члены совета удостоили улыбнуться, за исключением мистера Снарлера, который, казалось, по натуре своей имел очень мало от animal risibile[22]. Остроумец, вдохновленный успехом своей шутки, продолжал так:

— Предположим, вас позвали к полнокровному пациенту, который расшибся при падении. Что вы станете делать?

Я отвечал, что незамедлительно пущу ему кровь.

— Что?! — воскликнул он. — Прежде чем перевяжете ему руку?

Но эта шутка не оправдала его ожиданий, и он предложил мне подойти к сидевшему рядом с ним джентльмену, который с развязным видом спросил меня, какой способ лечения я избрал бы при ранении кишечника. Я рассказал о способе лечения, предложенном лучшими хирургами в их книгах; он выслушал до конца, после чего сказал с высокомерной улыбкой:

— И вы думаете, что такое лечение поможет больному выздороветь?

Я ответил, что не вижу никаких оснований думать иначе.

— Возможно, — заметил он. — Я не отвечаю за ваше предвиденье, но знаете ли вы хотя бы один случай, когда лечение помогло?

Я ответил отрицательно и только-только хотел сообщить, что мне не приходилось видеть ранение кишечника, но он быстро перебил меня:

— И никогда не узнаете. Я утверждаю, что любая рана кишечника, — все равно тяжелая или легкая — смертельна.

— Прошу простить, коллега, но есть крупные авторитеты… — заявил толстый джентльмен.

Тут его перебил другой:

— Сэр, я презираю авторитеты. Nullius in verba[23]. Я ни от кого не завишу. — Но, сэр, сэр! — запротестовал его противник. — Разум свидетельствует…

— Разум — пустое! — вскричал самоуверенный член совета. — Я смеюсь над разумом! Дайте мне посмотреть своими глазами!

Корпулентный джентльмен начал горячиться и заметил, что ни один человек, знакомый с анатомией, не может согласиться с таким сумасбродным утверждением. Этот выпад привел противника в такую ярость, что он вскочил и воскликнул в бешенстве:

— Что такое, сэр! Вы сомневаетесь в моем знании анатомии?!

Тут все экзаминаторы разделились, присоединившись к суждению того или другого спорщика, и подняли такой шум, что председатель приказал замолчать, а мне велел удалиться. Через четверть часа меня снова позвали получить мое свидетельство за печатью и приказали уплатить пять шиллингов. Я выложил на стол полгинеи и продолжал стоять, пока один из них не сказал, чтобы я ушел. На это я ответил:

— Я уйду, когда получу сдачу.

Тогда другой швырнул мне пять шиллингов и шестипенсовик, присовокупив, что я не был бы истинным шотландцем, если бы ушел без сдачи. Засим я вынужден был дать три шиллинга шесть пенсов служителям и шиллинг старухе, подметавшей зал. Такие издержки истощили мои средства до тринадцати с половиной пенсов, с которыми я собирался уже улизнуть, как вдруг Джексон, заметив это, подошел и попросил подождать, пока не закончится его испытание, после чего он проводит меня в другой конец города. Я не мог отказать в этом человеку, столь приятельски ко мне расположенному, но крайне удивился перемене, происшедшей с его костюмом, каковой в полчаса, утратив свой вид, описанный выше, стал нелепым до крайности. Голову его покрывал старый прокуренный короткий парик с косичкой, который не мог похвастать ни одним завитым волоском, а также шляпа с обвисшими полями, весьма подходившая трубочисту или мусорщику; шею его украшал черный платок из крепа, концы коего он закрутил и всунул в петлю поношенного плаща, в который он закутался; белые шелковые чулки заменены были черными шерстяными, а физиономия, благодаря нарисованным им морщинам и бороде, свидетельствовала о почтенном его возрасте.

Когда я выразил удивление при виде такой метаморфозы, он захохотал и сказал, что совершил ее по совету и с помощью приятеля, живущего напротив, и что она должна возыметь безусловно выгодные для него последствия, ибо придает ему пожилой вид, всегда вызывающий почтение. Я одобрил его прозорливость и с нетерпением остался ожидать ее последствий. Наконец его вызвали, но то ли странная внешность пробудила у членов совета большее любопытство, чем обычно, то ли его поведение не отвечало всей его фигуре, — мне сие неизвестно. Но он был разоблачен, как обманщик, и передан в руки служителя с приказом отправить его в Брайдуэлл.

Итак, вместо того чтобы узреть его с веселой физиономией и со свидетельством хирурга в руке, я увидел, как его вывели в зал арестованным, и очень был встревожен, желая узнать, в чем дело; но тут он воззрился на меня и на тех, кто его знал, взглядом, вызывающим сострадание, и жалобно возопил:

— Ради бога, джентльмены, удостоверьте, что я тот самый Джон Джексон, который служил вторым помощником лекаря на борту «Элизабет», а не то я попаду в Брайдузлл!

Даже самый суровый отшельник, который когда-либо существовал, не мог бы удержаться от смеха, увидев его и услышав эту мольбу; посему мы позволили себе немало посмеяться над ним, но затем столь энергически вступились за него, что служитель, умилостивленный полукроной, отпустил пленника, и тот, тотчас же обретя прежнюю свою веселость, поклялся, — раз совет отказался от его денег, — истратить их до последнего шиллинга, прежде чем ляжет спать, на угощение своих друзей и тут же попросил всех нас оказать ему честь, разделив с ним компанию.

Было уже десять часов вечера, а мне предстоял дальний путь по незнакомым улицам; тем не менее я согласился к ним присоединиться, надеясь, что потом, согласно своему обещанию, он проводит меня до дому. Он повел нас через дорогу в дом своего друга, содержавшего таверну, где мы распивали пунш, пока вино не бросилось нам в голову и нам не захотелось проказничать; я же пришел в такое возбуждение, что мне во что бы то ни стало потребовалась девушка, и в ответ на мою просьбу Джексон выразил большую радость и уверил меня, что я получу желаемое прежде, чем мы расстанемся. И вот, уплатив по счету, мы пустились в путь с ревом и песнями; наш предводитель привел нас в место ночных увеселений, где я немедленно пристал к одной прелестнице, с которой предполагал провести остаток ночи; но она, отнюдь не придя в восторг от моей внешности, отказалась принять мои предложения, пока я не сделаю ей подношения. Но мое положение не позволяло этого, и наши переговоры оборвались к немалому моему унижению и досаде, ибо, полагал я, корыстолюбивое создание не оценило меня по заслугам.

Между тем костюм мистера Джексона привлек симпатии и ухаживанье двух-трех девиц, осыпавших его ласками в обмен на араковый пунш, которым он их угощал; однако, невзирая на веселые шутки этих прелестниц, сон стал одолевать нас всех, и наш предводитель крикнул: