Джин Уэбстер - Длинноногий дядюшка

И он… а, впрочем! Он – это он, и я по нему скучаю, скучаю и еще раз скучаю. Кажется, что весь мир пуст и отзывается болью. Я ненавижу лунный свет, оттого что он так красив, а его нет рядом, чтобы увидеть его вместе со мной. Но, может быть, Вы тоже любили кого-то и понимаете, о чем я? Если так, то мне не нужно объяснять; если же нет, то я не могу объяснить.

Тем не менее, это то, что я чувствую, и я отказалась выйти за него замуж.

Я не сказала, почему; я просто хранила молчание и была несчастна. Я не могла придумать, что сказать. И вот он уехал, вообразив, что я хочу выйти за Джимми Мак-Брайда, а это совсем не так. Я и не думаю о браке с Джимми; он еще не достаточно взрослый. Но мы с мастером Джерви страшно запутались в недоразумении и оскорбили чувства друг друга. Я отправила его восвояси не потому, что он мне не нравится, а потому, что он мне очень нравится. Я боялась, чтобы он не пожалел об этом в будущем, – а я бы этого не перенесла! Я считала неправильным, что особа без происхождения, такая, как я, войдет в такую семью, как у него. Я никогда не говорила ему о сиротском приюте, и мне не хотелось объяснять, что я не знаю, кто я. Понимаете, может, я ЧУДОВИЩЕ. А его семья – люди гордые, но и я тоже гордая!

Помимо прочего, я Вам некоторым образом обязана. После того, как мне дали образование, чтобы я стала писательницей, я должна, по крайней мере, попытаться ею стать. Вряд ли будет справедливо принять от Вас образование, а потом сойти с дистанции, не воспользовавшись им. Но теперь, когда я намерена получить возможность вернуть деньги, я чувствую, что уже частично оплатила долг. Кроме того, полагаю, я могла бы продолжать быть писателем, даже если выйду замуж. Эти две профессии не обязательно взаимоисключаемы.

Я много об этом думала. Конечно, он социалист и у него нетрадиционные идеи; быть может, он не столь сильно противился бы женитьбе на девушке из пролетарского класса, как некоторые мужчины. Наверное, когда два человека находятся в абсолютной гармонии, всегда счастливы вместе и одиноки врозь, они не должны допускать, чтобы что-либо в мире их разлучило.

Конечно, я ХОЧУ в это верить! Но мне хотелось бы узнать Ваше беспристрастное мнение. Вы, вероятно, тоже являетесь частью семьи и посмотрите на это с практической точки зрения, а не просто по-человечески сочувствуя. Вот видите, как смело я все Вам изложила.

Положим, я поеду к нему и объясню, что дело не в Джимми, а в приюте Джона Грайера, не будет ли это с моей стороны отвратительным поступком? Это потребует изрядного мужества. Лучше уж я буду несчастной до конца моих дней.

Это произошло почти два месяца назад; с тех пор, как он был здесь, я не получила от него ни слова. Я почти приспособилась к ощущению разбитого сердца, когда пришло письмо от Джулии, которое вновь меня взволновало. Она сказала – весьма небрежно – что «дядя Джервис» целую ночь провел под грозовым дождем, во время охоты в Канаде, и с тех пор лежит с пневмонией. А я об этом не знала. Меня задело, что он просто канул в пустоту, не сказав ни слова. Мне кажется, он очень несчастен, и я знаю, что я тоже несчастна!

Как по-Вашему мне следует поступить?

6 октября

Дражайший Длинноногий Дядюшка,

Ну, конечно, я приеду – в будущую среду, в половине пятого вечера. БЕЗУСЛОВНО, я найду дорогу. Я была в Нью-Йорке три раза и я совсем не ребенок. Не могу поверить, что я действительно увижу Вас, – я так долго Вас ВЫДУМЫВАЛА, что верится с трудом в то, что Вы осязаемый человек из плоти и крови.

Дядюшка, Вы ужасно добры, что возитесь со мной, еще не окрепнув после болезни. Будьте осторожны и не подхватите простуду. Из-за этих дождевых потоков такая сырость.

С любовью,

PS. У меня мелькнула страшная мысль. У Вас есть дворецкий? Я боюсь дворецких, и если он откроет дверь, я упаду в обморок прямо на ступеньках. Что мне ему сказать? Вы не назвали мне своего имени. Должна ли я спросить мистера Смита?

Четверг утром

Дражайший Мастер-Джерви-Длинноногий-Дядюшка Пендлтон-Смит,

Ты спал прошлую ночь? Я нет. Глаз не сомкнула. Я была слишком изумлена, взволнована, смущена и счастлива. Мне не верится, что я когда-нибудь снова смогу спать или есть. Но надеюсь, что ты спал; понимаешь, ты должен спать, чтобы скорее поправиться и приехать ко мне.

Дорогой мой, мне невыносимо думать, как сильно ты был болен, а я все это время ничего не знала. Когда доктор вчера спустился, чтобы посадить меня в такси, он сказал, что в течение трех дней на тебе ставили крест. О Боже, если бы это произошло, мир для меня погрузился бы во мрак. Я предполагаю, что этот день наступит когда-нибудь, в отдаленном будущем, – один из нас покинет другого. Но, по крайней мере, у нас останутся наше счастье и воспоминания, чтобы продолжать жить.

Я хотела тебя подбодрить, а вместо этого мне следует подбодрить себя. Так как, будучи счастливее, чем я могла когда-либо мечтать, я стала также рассудительнее. Ощущение, что что-то может случиться, ложится тенью на мое сердце. Прежде я всегда была легкомысленной, беззаботной и беспечной, ибо мне нечего было терять. Но теперь… всю оставшуюся жизнь меня будет преследовать Большое Беспокойство. Когда ты будешь далеко от меня, я стану думать обо всех автомобилях, которые могут тебя переехать, или о рекламных вывесках, которые могут упасть тебе на голову, или о мерзких извивающихся микробах, которых ты, возможно, глотаешь. Я навсегда лишилась душевного спокойствия, и тем не менее, как раз к банальному спокойствию я никогда не проявляла особого интереса.

Поправляйся, пожалуйста, скорее, скорее, скорее. Я хочу, чтобы ты был рядом, и я могла дотронуться до тебя и убедиться, что ты настоящий. Мы провели вместе такие ничтожно короткие полчаса! Боюсь, что они мне, наверное, приснились. Если бы я только была членом твоей семьи (очень дальней, четвертой кузиной), я могла бы навещать тебя каждый день, читать вслух, взбивать твою подушку, разглаживать те две маленькие морщинки на твоем лбу и делать так, чтобы уголки твоих губ приподымались в славной, радостной улыбке. Но ты ведь снова радуешься, да? Вчера, когда я была у тебя, ты радовался. Доктор сказал, что я, должно быть, хорошая сиделка, что ты выглядишь на десять лет моложе. Я надеюсь, что не всякий влюбленный становится моложе на десять лет. Ты все еще будешь любить меня, дорогой, если окажется, что мне всего одиннадцать?

Вчера был самый чудесный день в моей жизни. Если я доживу до девяноста девяти лет, я и тогда не забуду ни единой мелочи. Девушка, покинувшая «Кудрявую Иву» на рассвете, в корне отличалась от той, что вернулась вечером. Миссис Семпл пришла будить меня в половине пятого утра. Я вскочила в темноте, сна ни в одном глазу, и первой мыслью, пришедшей мне в голову, было: «Я увижу Длинноногого Дядюшку!» Я позавтракала на кухне при свете свечи, после чего проехала пять миль до станции через блистательное октябрьское буйство красок. По дороге взошло солнце, красные клены и кизил засверкали малиновым и оранжевым, а каменные стены и кукурузные поля заискрились от инея; воздух был резким, чистым и многообещающим. Я знала, что что-то должно произойти. Всю дорогу в поезде рельсы пели мне: «Ты увидишь Длинноногого Дядюшку». Это придавало мне чувство уверенности. У меня была такая вера в то, что Дядюшка способен во всем правильно разобраться. И я знала, что где-то другой мужчина – дороже, чем Дядюшка – хотел меня увидеть, и каким-то образом почувствовала, что до конца моего путешествия я встречу также и его. И видишь!

Когда я подъехала к дому на Мэдисон-авеню, он выглядел таким внушительным, коричневым и неприступным, что я не посмела войти, а стала ходить вокруг него, чтобы собраться с духом. Но мне ни капельки не нужно было бояться, – твой дворецкий такой по отечески милый старичок, что я сразу почувствовала себя как дома. «Вы мисс Эббот?», спросил он меня и я сказала: «Да», так что мне все же не пришлось спрашивать мистера Смита. Он велел мне подождать в гостиной. Это была весьма темная, великолепная, в мужском вкусе, комната. Я села на краешек большого кресла с мягкой обивкой, все время говоря себе:

«Я увижу Длинноногого Дядюшку! Я увижу Длинноногого Дядюшку!»

Потом он вернулся собственной персоной и вежливо попросил меня пройти в библиотеку. Я была так возбуждена, что мои ноги, право же, отказывались меня нести. У двери он обернулся и прошептал: «Он очень болен, мисс. Это первый день, когда ему разрешили садиться. Вы же не станете волновать его своим долгим присутствием?» По тому, как он это сказал, я поняла, что он тебя любит, и я считаю, что он душка!

Затем он постучал и произнес: «Мисс Эббот», я вошла, и дверь за мной закрылась.

Здесь было так темно после ярко освещенного холла, что какое-то мгновение я едва могла что-то разобрать. Потом я увидела большое, мягкое кресло у камина, сверкающий чайный столик и подле него кресло поменьше. И я поняла, что в большом кресле сидит человек, поддерживаемый подушками, и его колени укрывает плед. Прежде чем я остановила его, он поднялся, – довольно неуверенно – оперся на спинку кресла и просто смотрел на меня, не говоря ни слова. А потом… потом… я увидела, что это ты! Но даже тогда я не поняла. Я подумала, что Дядюшка заставил тебя приехать, чтобы повидаться со мной или сделать мне сюрприз.