Чарльз Диккенс - Крошка Доррит. Книга 1. Бедность
Они вышли на Хай-стрит, где находилась тюрьма, когда чей-то голос крикнул:
— Маленькая мама, маленькая мама! — Доррит остановилась и оглянулась. Какая-то странная фигура бежала к ним со всех ног, продолжая кричать: «маленькая мама!» — но споткнулась, упала и опрокинула в грязь корзинку с картофелем.
— О Мэгги, — сказала Доррит, — какая ты неловкая!
Маленькая мама.
Мэгги не ушиблась и тотчас вскочила и стала подбирать картофель, в чем помогли ей Крошка Доррит и Артур Кленнэм. Мэгги подобрала очень мало картофеля, но очень много грязи; однако в конце концов весь картофель был собран и уложен в корзину. Затем Мэгги отерла шалью грязь со своего лица и дала возможность Кленнэму рассмотреть ее черты.
Она была лет двадцати восьми, ширококостная, с грубыми чертами лица, большими руками и ногами и совсем без волос. Ее большие глаза были прозрачны и почти бесцветны, они казались нечувствительными к свету и точно застывшими. Ее лицо выражало напряженное внимание, характерное для слепых, но она не была слепой, так как довольно хорошо видела одним глазом. Лицо ее нельзя было назвать безобразным, хотя от этого спасала ее только улыбка, добродушная улыбка, приятная и в то же время жалкая. Большой белый чепчик со множеством складок прикрывал безволосую голову Мэгги и не давал держаться на ней старой черной шляпке, которая болталась за ее плечами, как ребенок у цыганки. Только комиссия старьевщиков могла бы решить, из чего было сделано ее остальное платье; по виду оно более всего напоминало морские водоросли, перемешанные с гигантскими чайными листьями. В особенности ее шаль походила на хорошо вываренный чайный лист.
Артур Кленнэм взглянул на Доррит, как будто хотел сказать: «Можно спросить, кто это?». Доррит, руку которой схватила и гладила Мэгги, отвечала словами. (Они стояли в воротах, где рассыпался картофель.)
— Это Мэгги, сэр.
— Мэгги, сэр, — повторила последняя. — Маленькая мама.
— Это внучка… — продолжала Доррит.
— Внучка… — повторила Мэгги.
— Моей старой няни, которая давно умерла. Сколько тебе лет, Мэгги?
— Десять, мама, — отвечала Мэгги.
— Вы не можете себе представить, какая она добрая, сэр, — сказала Доррит с выражением бесконечной нежности.
— Какая она добрая, — повторила Мэгги самым выразительным тоном, относя это местоимение к маленькой маме.
— И какая умница, — продолжала Доррит. — Она исполняет поручения не хуже всякого другого. — Мэгги засмеялась. — И на нее можно положиться, как на английский банк. — Мэгги засмеялась. — Она зарабатывает свой хлеб исключительно своим трудом. Исключительно своим трудом, сэр, — повторила Доррит торжествующим тоном, — уверяю вас!
— Расскажите мне ее историю, — сказал Кленнэм.
— Слышишь, Мэгги, — отвечала Доррит, взяв ее большие руки и слегка похлопывая их одна о другую, — господин, приехавший из чужих краев, желает знать твою историю.
— Мою историю! — воскликнула Мэгги. — Маленькая мама!
— Это она меня так называет, — сказала Доррит довольно сконфуженным топом, — она очень привязана ко мне. Ее старая бабушка была к ней не так добра, как следовало бы ей быть. Правда, Мэгги?
Мэгги покачала головой, сложила ладонь левой руки в виде чашки, сделала вид, что пьет, и сказала: «Джин!». Затем принялась бить воображаемого ребенка, приговаривая: «Щеткой и кочергой».
— Когда Мэгги исполнилось десять, — продолжала Доррит, не спуская глаз с ее лица, — она заболела, сэр, и с тех пор уже не сделалась старше.
— Десять лет, — подтвердила Мэгги, кивнув головой. — Но какой чудесный госпиталь! Как там спокойно! Как там чудесно! Точно в раю!
— До тех пор она не знала покоя, — сказала Доррит шёпотом, обращаясь к Кленнэму, — и не может забыть о госпитале.
— Какие там кровати! — воскликнула Мэгги. — Какой лимонад! Какие апельсины! Какой чудесный бульон и вино! Какие цыплята! О, вот бы где остаться навсегда!
— Мэгги оставалась там, пока было можно, — продолжала Доррит прежним тоном, точно рассказывала детскую сказку, — тоном, предназначенным для ушей Мэгги, — а когда больше нельзя было оставаться, вышла оттуда. Но так как с тех пор она всегда оставалась десятилетней девочкой, сколько ни жила…
— Сколько ни жила, — подхватила Мэгги.
— И так как она была очень слаба, до того слаба, что, начав смеяться, не могла уже остановиться, что было очень грустно… — (Лицо Мэгги внезапно омрачилось.) — то ее старая бабушка не знала, что с ней делать, и в течение нескольких лет обращалась с ней очень неласково. Наконец, с течением времени, Мэгги стала заботиться о своем воспитании, сделалась внимательной и прилежной, ей стали разрешать выходить на улицу, когда она хотела, и мало-помалу она научилась зарабатывать свой хлеб. И вот вся история Мэгги, известная ей самой!
А! Но Артур догадался бы, о чем не было упомянуто в этой истории, если бы даже не слыхал слов «маленькая мама», не видел руки, нежно поглаживавшей худенькую ручку, не заметил слез в бесцветных глазах, не подслушал всхлипываний, заглушаемых грубым смехом. Грязные ворота под дождем и ветром и корзина с грязным картофелем никогда не казались ему вульгарной, грубой сценой, сколько раз он ни вспоминал о них впоследствии. Никогда, никогда!
Они были уже очень близко к цели своего странствия и вышли из-под ворот, чтобы окончить его. Ничем не могли они так обрадовать Мэгги, как, остановившись у мелочной лавки, послушать ее чтение. Она умела читать на свой лад: разбирала цифры, напечатанные жирным шрифтом в надписях цен, и успешно, хотя и не без затруднений, справлялась с филантропическими приглашениями: испытать нашу смесь, или испытать нашу семейную ваксу, или испытать наш ароматический черный чай, занимающий первое место в ряду цветочных чаев, вместе с различными предостережениями публики относительно подделок и примесей, допускаемых другими фирмами. Заметив краску удовольствия на лице Доррит, Кленнэм готов был продолжать это интересное чтение в окне мелочной лавки до тех пор, пока ветер и дождь не уймутся.
Наконец, они прошли за ворота тюрьмы, и тут он простился с Крошкой Доррит. Всегда она была крошкой, но теперь, когда входила в привратницкую, она казалась ему особенно крошечной, — эта маленькая мама с большой дочкой.
Дверь отворилась, птичка, вернувшаяся в клетку, проскользнула в нее, и дверь снова захлопнулась. Тогда только ушел и он.
ГЛАВА X
В которой заключается вся наука управлений
Министерство околичностей было (как всем известно) важнейшее из министерств. Ни одно общественное дело не могло быть приведено в исполнение без одобрения министерства околичностей. Одинаково немыслимо было осуществить очевиднейшее право и уничтожить очевиднейшую несправедливость помимо министерства околичностей. Если бы был открыт новый пороховой заговор[27] за полчаса до взрыва, никто не осмелился бы спасти парламент без разрешения министерства околичностей, для чего потребовалось бы полбушеля[28] черновых бумаг, несколько мешков официальных предписаний и целый фамильный склеп безграмотной канцелярской переписки.
Это знаменитое учреждение выступило на сцену, когда государственные мужи открыли единственно верный принцип трудного искусства управления. Оно первое усвоило себе этот светлый принцип и провело его с блистательным успехом во всех отраслях официальной деятельности. Что бы ни требовалось сделать, министерство околичностей прежде всех других официальных учреждений находило способ «как не делать этого».
Благодаря этой тонкой проницательности и такту, проявлявшимся неизменно во всех случаях, благодаря гениальности, с какой этот принцип проводился на практике, министерство околичностей стало во главе всех правительственных учреждений.
Конечно, вопрос «как не делать этого» всегда был важнейшим из вопросов для всех государственных учреждений и профессиональных политиков. Конечно, каждый новый премьер и каждое новое правительство, получив бразды правления обещанием сделать то-то и то-то, тотчас по достижении власти начинали напрягать все свои способности, чтобы не сделать этого. Конечно, с момента окончания выборов каждый джентльмен, бесновавшийся в избирательном собрании из-за того, что это не сделано; заклинавший друзей почтенного джентльмена, представителя противной партии, объяснить ему, почему это не сделано; утверждавший, что это должно быть сделано; доказывавший, что благодаря его избранию это будет сделано, — конечно, каждый такой джентльмен с момента окончания выборов начинал размышлять, как не сделать этого. Конечно, прения в обеих палатах парламента в течение всей сессии неизменно стремились к одной цели: уяснить, как не делать этого. Всё это верно, но министерство околичностей пошло еще дальше, ибо министерство околичностей регулярно, изо дня в день, пускало в ход удивительное, могущественное колесо государственного управления: «как не делать этого»; ибо министерство околичностей всегда готово было обрушиться на неблагоразумного радетеля об общественной пользе, который собирался сделать это или мог бы в силу какой-нибудь удивительной случайности ухитриться сделать это; обрушивалось на него и уничтожало его отношениями, разъяснениями и предписаниями. Благодаря этой национальной эффективности министерство околичностей вмешивалось решительно во всё. Механики, естествоиспытатели, солдаты, моряки, просители, авторы воспоминаний, предъявители исков, предъявители встречных исков, предъявители отводов к искам, работодатели, работоискатели, люди, не награжденные по заслугам, и люди, не наказанные за преступления, — все без разбора увязали в бумагах министерства околичностей.
