Теодор Кернер - Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях
С готовностью показал он мне все нужные церковные книги, отвел место в небольшой библиотеке, примыкавшей к его кабинету, где я мог сколь угодно долго листать пожелтевшие и изъеденные червем тома, и кроме того, он как мог старался облегчить мою работу. Жена пастора, несмотря на все мои отговорки, угостила меня скромным завтраком, после чего сразу же удалилась вместе со своим супругом. Теперь я мог, наконец, осуществить свои планы. Я и в самом деле углубился в чтение: на страницах книг люди крестились, конфирмовались, затем женились, записывали своих детей и умирали. Необычно было наблюдать за тем, как мимо меня, подобно единой процессии, проходило целое поколение людей. Сплошь и рядом — имена давно умерших и забытых; имена тех, кого не знает ни один из ныне живущих. Внезапно я наткнулся на большой пробел в книге и осторожно, словно боясь побеспокоить остальных покойников, стал листать страницу за страницей.
В комнате было уютно и тепло. Книжные шкафы вдоль стен; над дверью — гравюра в пятнах от сырости; вся мебель и кресла с продолговатым подушками, явно подаренными благодарными конфирмантами, — все здесь оставалось неизменным много десятков лет и выглядело так мирно и уютно, словно в каждую вещь вселился дух хозяина дома. Неудивительно, что в такой обстановке трудно было помнить о времени.
Этим, вероятно, объясняется тот факт, что я не заметил, как быстро пролетело время, и был немало удивлен, когда кто-то из пасторской прислуги пригласил меня к столу. Слова приглашения были произнесены с такой любезной непринужденностью, что любой отказ показался бы невежливым. После еды мы еще долго беседовали, так что к своей работе я смог вернуться только ближе к вечеру. Закончив ее тогда же (кстати, безуспешно), я с удовольствием согласился побыть здесь еще какое-то время.
До сих пор я помню все так, словно это произошло вчера.
В просторном кабинете мы сидели втроем. Справа, в дедовском кресле, расположился пастор, покуривая свою неизменную трубку; рядом с камином, за письменным столом — его жена с какой-то работой в руках; я сидел левее, рассказывая о своей жизни и кое-каких планах на будущее. Внезапно приоткрылась и снова со скрипом захлопнулась входная дверь в дом. Очевидно, она была распахнута порывом ветра. Я прервал свой рассказ и замолчал, так как заметил, что мои хозяева прислушиваются. Затем хозяйка дома поднялась и тихо подошла к двери.
«Никого нет», — сказала она и, вернувшись, посмотрела на мужа.
Он кивнул ей и глубоко вздохнул. Казалось, будто он преодолевает легкое стеснение. Почти смутившись, он извинился передо мной и попросил меня продолжать.
Но короткий промежуток времени между двумя событиями — скрипом двери и словами пастора — вызвал во мне какое-то странное и несколько неприятное чувство. Я скомкал концовку своего рассказа, замолчал, и длительное время никто не произносил ни слова, словно между нами что-то произошло. Пастор отсутствующим взглядом смотрел куда-то перед собой. То и дело его взгляд останавливался на небольшом портрете в простой картонной рамке, висевшем на стене. На нем была изображена старая женщина, черты которой были мне не знакомы.
Молчание становилось невыносимым. Как раз в тот момент, когда я хотел встать и, поблагодарив хозяев, откланяться, пастор, словно очнувшись, так любезно стал просить меня остаться на десерт, что я почти смутился. Я честно признался ему в странном чувстве, недавно испытанном мною, добавив при этом, что мне пришлось кое-что пережить в жизни, чем и объясняется моя предрасположенность к подобным настроениям. Бросив быстрый взгляд на жену, он, запинаясь, сказал: «Мне тоже доводилось в жизни сталкиваться с такими странностями, что люди, пожалуй, сочли бы меня за чудака, если бы я стал им это рассказывать. Точнее, лишь однажды мне пришлось столкнуться с вещами, которые врезались в память, но это не делает их менее удивительными. К тому же ни слабонервным, ни чересчур впечатлительным человеком меня назвать нельзя. Раньше мне удавалось довольно увлекательно рассказывать эту историю, однако сейчас я стараюсь больше не вспоминать о ней. Я бы не хотел, чтобы вы просили меня об этом. Но если уж так случилось, и я остался перед вами в долгу с моим объяснением, то мне придется записать этот случай по памяти и послать вам мой незатейливый доклад. Если угодно, можете его как-нибудь подправить и литературно обработать!»
Его изложение в тщательно запечатанном конверте застало меня еще в Бреслау. Я почти ничего не изменил в нем. Вверху над текстом стояла карандашная приписка: «К Римлянам II, 33». Справившись в Евангелии, я нашел слова: «Как непостижимы судьбы Его и неисповедимы пути Его!»
На нескольких листах письма речь шла об одном трогательном и странном случае.
«Уже двадцать лет я пастор этого прихода — и ни разу мне не приходилось на что-нибудь жаловаться. Приехав в эти места, я встретил здесь трудолюбивых людей, которые всю неделю прилежно трудятся, а по воскресеньям, когда нужно, не заставляют себя ждать в церкви. Город также, вопреки моим ожиданиям, быстро расцветал, так как свой вклад вносили горные разработки вблизи города: строились новые фабрики, городское население пополнялось за счет притока рабочих. И хотя среди них было много людей, враждебно настроенных против церкви, в целом мои отношения с населением складывались хорошо, и частенько кто-нибудь из них изливал душу в моем кабинете. Больше всего трогало меня, когда поздно вечером ко мне наведывался какой-нибудь рабочий, что случалось нередко. Дело в том, что многие из них были родом из близлежащих деревень и сохраняли в какой-то мере чувство привязанности к своему старому пастору, который их когда-то конфирмовал.
Поскольку сами они из-за отсутствия в те времена воскресного выходного дня редко могли приходить в церковь, то иногда навещали меня прямо после работы.
Однажды вечером — с тех пор прошло уже много лет — я читал при свете лампы сборник проповедей одного известного берлинского средневекового проповедника. В эту книгу, которая еще и сегодня стоит отдельно от других в моей библиотеке, вложена необычная закладка: конверт, попавшийся мне в тот момент под руку. В этот день у меня было много дел, и я несколько устал, поэтому, очевидно, не расслышал стука в дверь. Я поднял глаза только когда лампа вдруг стала коптить, и я почувствовал сильный сквозняк: дверь была открыта, и перед порогом комнаты стояла какая-то старушка. По виду ей было около шестидесяти, а голова и плечи были укутаны, кажется, серой шалью. Впрочем, за точность своего описания я не ручаюсь, так как на улице уже было темно и мои глаза порядком устали от чтения.
— Ну, что вам угодно, добрая женщина? — поприветствовал я ее и ободрил кивком головы.
— Ах, господин пастор, если бы вы были так добры и сразу же пришли на Корнгассе: нужно причастить одного умирающего человека — Корнгассе, 23, — но это нужно сделать обязательно сегодня, а не завтра утром. Будьте так добры, господин пастор…
— Конечно, — быстро ответил я и встал со стула, — я сейчас иду. Через минуту я буду готов. Итак, Корнгассе, 23?
— Да, да.
Моя жена как раз накрывала стол для ужина. Она помогла мне переодеться и — таковы уж все женщины, даже моя жена, бывшая на протяжении стольких лет моей преданнейшей спутницей, — не смогла удержаться от легкого вздоха по поводу того, что такая вкусная еда совсем остынет.
Но, услышав, что во мне нуждается умирающий, сама стала поторапливать меня.
Я, помнится, провозился слишком долго. Была уже половина восьмого. Наконец я собрался и вошел в свой кабинет.
„Ну вот, добрая женщина, а теперь мы…“ — начал говорить я, но запнулся на полуслове: комната была пуста. Старушка, должно быть, уже ушла. Возможно, ее погнала домой тревога за этого человека. Однако у меня остался ее адрес: Корнгассе, 23.
Улица Корнгассе находилась на окраине города, вблизи от фабрик, и была заселена почти исключительно рабочими. Рядом с густонаселенными домами казарменного типа стояли крохотные бараки, в которых едва хватало места для одной семьи. Двадцать третий номер, очевидно, был одним из этих бараков, поскольку женщина не назвала ни одной фамилии.
Странно, что я тоже не спросил об этом! Я оглянулся. На окутанных легким туманом улицах лишь изредка можно было встретить людей. Внезапно мне показалось, будто я вижу перед собой старушку в серой шали. Я зашагал быстрее. Нам, возможно, было с ней по пути, и она могла, бы мне кое-что рассказать о бедняге, которому вскоре предстояло отправиться в свой последний путь.
Но я ошибся. Меня, видно, сбила с толку какая-то тень в тумане.
Мне вдруг вспомнилось, что старушка говорила на диалекте, не встречавшемся в этих краях и был явно силезского происхождения. Именно благодаря диалекту мне так удивительно четко врезались в память несколько слов, сказанных ею.
