Павел Вяземский - Письма и записки Оммер де Гелль
«Одна из самых элегантных дам парижского высшего круга обратила на себя всеобщее внимание дипломатического корпуса. Г-ж. а Гомер де Гелль, принимавшая участие на этом обеде, играла первенствующую роль в качестве главной распорядительницы театральной школы, устроенной его величеством».
Г-жа Гомер де Гелль, только с неделю приехавшая в столицу, тому три дня представленная е<го> в<ели-честву> Пертеф-Эффендием, принимала участие в этом празднике, без сопровождения своих воспитанниц. После короткого приветствия она отделилась от свиты его величества и присоединилась к дипломатическому Корпусу. Из дам принимали участие в этом празднике графиня Руссен и жена интернунция, графиня Штюрмер, урожденная, сколько помнится, Гюссар. Она француженка, когда-то была гувернанткой, она очень любезная, когда захочет; она довольно видная женщина, немного полна и пьет уксус, чтобы похудеть; леди, Понсонби и графиня Кенигсмарк, о которых я вам забыла упомянуть; были еще г-жа Бутенева и графиня Хребтович, урожденная Нессельроде.
Для избежания пропусков я вам прилагаю статью константинопольской газеты. Мне не удалось поставить балет из «Роберта-Диавола». Впрочем, я этому была рада: это меня ставило в неловкое положение. Графиня Штюрмер и графиня Кенигсмарк отпускали довольно колкие, но вовсе не остроумные шутки насчет моих воспитанниц, о которых разнеслась уже молва. Но меня поддержали три великие державы. Они рады были иметь доступ в интимнейший сераль без содействия их неумелых драгоманов. Штюрмер мне оказал во всем этом деле несомненную услугу. Мои воспитанницы были почти все его подданные. Об этом довольно. Все уладилось как нельзя лучше, и сплетням был положен конец.
Султан был на репетиции. Он был очень мил, пробыл два часа, но представление отменил. Оно как-то не идет на дипломатическом празднестве; балет этот должен иметь совершенно интимный характер. Я, конечно, ничего не возражала против этого. Я сейчас же заметила, что Пертеф-Эффенди поколебался в милости. Он очень настаивал, и весьма напрасно; он совсем не понял желания его величества. Были приглашены посланники австрийский, российский, английский, французский и прусский, супруги французского и английского посланников и супруга австрийского посланника Штюрмера. По прибытии всех иностранных министров общество было введено в богато убранные комнаты самого султана и угощаемо плодами и прохладительными напитками. Вскоре за тем последовало приглашение отправиться в аудиенц-залу, где султан, в присутствии собравшихся там высших сановников империи, приветствовал представителей пяти держав и пригласил их отправиться на маневр; по окончании маневра дипломатический корпус возвратился во дворец, пред коим были показываемы опыты эквилибрического искусства для занятия его величества и общества до обеденного времени; за обедом, начавшимся в 4 часа, все находившиеся здесь посланники и турецкие министры, в том числе и верховный визирь, сидели за одним столом, накрытым в одном из павильонов и убранным самым великолепным образом в европейском вкусе. Леди Понсонби дала руку нашему адмиралу, жена адмирала шла с лордом Понсонби, г-жа Бутенева с графом Штюрмером, жена прусского посланника с г-ном Бутеневым, графиня Штюрмер с графом Кенигсмарком. Тут вышел очень забавный кипроко. Барон Бер, бельгийский поверенный в делах, который мне должен был дать руку, вдруг заартачился и сказал: «Мне еще неизвестно, чтобы г-жа де Гелль была бы женой советника посольства»[52]. Тут Пертеф-Эффенди вывел меня из весьма неловкого положения и дал мне руку. Фуад-Эффенди, переговорив с Ахмед-Хулусси-пашой, переменил его карточку на мою, которую он взял из соседней комнаты. Он это все сделал так живо, что я, зорко следя за его движениями, едва поняла, что делается; как впоследствии оказалось, это было сделано по распоряжению самого султана.
Барон Бер был посланником в Вашингтоне, и ему временно поручено было вести переговоры о торговом трактате. Он удалился из залы сконфуженный и увел невзрачную графиню в близлежащий киоск, где почти с той же роскошью был накрыт стол в пятьдесят кувертов. Тут были, кроме русской коротышки, еще три неизвестных мне дамы. Графиню при русском дворе прозвали вонючкой из Мортичи, ей пришлось идти с бароном Бером, у которого изо рту воняет и несет отхожим местом от ног[53]. Вот парочка! Султан сделал знак Пертефу с решетчатых хор и велел мне надеть нишан трехбунчужного паши, который он тут же снял с Ахмед-Хулусси-паши. Султан был крайне недоволен выходкой барона Бера и велел написать, чтобы его отозвали, и приказал, чтобы за обедом за мной стояли Фуад-Эффенди и Али-бей. Они оба служат драгоманами. Эти молодые люди далеко пойдут, они много обещают. Я не помню, рассказывала ли вам состав общества за визирским столом?
После великих держав с их женами великий визирь Мугаммед-Емик-Реуф-паша сидел направо от леди Понсонби, напротив него сидел Сераскир-Хозрев-паша, зять султанов, Халиль-Руфат-паша, сидел направо от г-жи Бутеневой; другой зять султана, виновник торжества, Саид-паша, сидел рядом с графиней Штюрмер; Мушир-Ахмед-Февзи-паша сидел направо от графини Кенигсмарк; напротив Кенигсмаркши сидела ваша нижайшая служанка. В киоске визиря нас было восемнадцать человек.
Невольный трепет завладел мною. Я старалась смеяться и быть разговорчивой с моими турецкими собеседниками, но глаза султана, не сходившие с меня, производили на них и на меня самое разнородное смущение. Я чувствовала мою силу, и это меня приводило в какое-то изнеможение. Я отдохнула, но только на одну минуту. Во время обеда султан вошел в залу и тихими шагами обошел вокруг стола, приветствуя с особенною благосклонностью иностранных министров и шесть дам. Адмирал Руссен, в качестве декана дипломатического корпуса, хотел провозгласить тост в честь султана и невесты; это было отклонено. Я втихомолку провозгласила здоровье его величества. Тост этот был принят с радостной и многозначащей улыбкой. Тут он подошел ко мне и долго разговаривал со мной. Я преклонилась перед ним и поцеловала полу его кафтана с турецким шиком. Вечером сожжен был великолепный фейерверк, по окончании которого все общество отправилось в Перу, Терапию и Буюкдере. Султан, для воспрепятствования несчастью при переезде, приказал, чтобы перед судами посланников ехали небольшие лодки с факелами. Я, впрочем, разъезда не видела, только мелькали огни на Босфоре, и они много содействовали моему поэтическому настроению. После обеда султан удалился в двадцатичетырехвесельном каике, я поехала вслед за ним. Он остановился на дороге. Я проехала мимо в моем четырехвесельном каике по направлению к Скутари в Чемлуджу, киоск Есма-султанши, предоставленный в мое распоряжение по повелению султана.
Позади, на уступе горы Бургурлу, возвышались палаты, приспособленные для моих одалисок. Окошками они выходили в сад и были связаны двумя крытыми галереями, с одной стороны, с дворцом султана, а с другой — с моим апартаментом. Ничего выдумать нельзя удобнее и комфортабелынее. Я очень рада была видеть, как сильно мое влияние на султана. На третий день султан возвел Пертефа в трехбунчужные паши и наш Решид назначен министром иностранных дел, но это еще пока не объявлено.
Я изредка поутру посещаю графиню Руссен и леди Понсонби и захожу мимоходом в лавку букиниста в сопровождении моего черного евнуха и каваса. Других знакомств я не поддерживаю, да и некогда. Я вовсе не располагаю моим временем, а ужас как скучно. Мне пришлось только раз быть у Штюрмеров, да и то по делу. Я вынуждена была отослать в Пресбург в смирительный дом одну воспитанницу невозможного поведения. Она не имела понятия о дисциплине. Это посоветовал мне Руссен: «Это совершенно в порядке вещей, и с моими подданными прошу вас отнюдь не церемониться». Я этого не знала.
№ 69. АДМИРАЛУ МАКО
Смирна. 12 октября 1836 года
Я отправилась на султанской яхте в Смирну и переговорила с П<ринцем> Ж<уанвильским>. Он совершенно твоего мнения и взялся переговорить с отцом. Завтра наш генеральный консул дает бал. Я ангажировала двух сестер, которые имеют многообещающий сопрано. Смотри, не ревнуй меня. Я с бала еду в Константинополь на всех парах. Сейчас еду на бал и с бала тотчас на пароход. Мои сопрано уже на пароходе.
№ 70
Ноябрь 1836 года
В ту пору, когда Наполеон прощальным взором приветствовал берега своей Франции, когда «Беллерофон» нес его к скале св. Елены, когда судьба покинула своего сына, — в ту пору члены его фамилии, поставленные им на высшие ступени общества, были разметаны по всей Европе. Еще жила мать его, Летиция; жили братья: Иосиф, Луциан, Людовик, Иероним; сестры: Каролина, Полина, Элиза; жили дети Жозефины: Евгений Богарне и Гортензия; жила племянница Стефания, супруга великого герцога Баденского; здравствовали зять, Иоахим Мюрат, и дядя, смышленый кардинал Феш. Возвеличенные Наполеоном во дни его славы, они почти все забыты досужею молвою, как скоро счастье в последний раз улыбнулось своему баловню. Спустя несколько месяцев по удалении Наполеона Мюрат пал жертвою безрассудного предприятия на берегу земли, которую он незадолго пред тем называл своею. Почти через десять лет не стало Евгения Богарне, благороднейшего из членов наполеоновской фамилии. Его спокойный характер, его прямота и искренняя преданность своему благодетелю приобрели ему полную любовь, все роды милостей Наполеона. Поруками его мужества — походы, в которых он участвовал, свидетелями его человеколюбия — земли, куда жребий войны приводил его. В самой Италии, разоренной, угнетенной, возмущаемой разными партиями, в Италии, где ненависть к французам была безгранична, он умел облегчить бремя, которым Наполеон давил покоренные страны, умел поддержать порядок, оставил по себе благодарные воспоминания. Евгений Богарне был единственный человек, которому Наполеон прощал общую привязанность; другим это не проходило даром. Женатый на баварской принцессе, он жил, по возвращении Бурбонов, в Мюнхене, всеми уважаемый. Сын его Август, первый супруг нынешней португальской королевы, умер; одна из дочерей была в замужестве за бразильским императором, другая — наследница шведской короны.
