Андре Моруа - Для фортепиано соло. Новеллы
— Ничего, — сказал Франсис.
— Вы не представляете себе, каким вы открылись мне, Франсис. Идеал мужчины, учитель, исповедник, поводырь… Мой муж, он, конечно, мне друг, он полностью посвящает себя мне, но все знают, что женщины не очень-то заглядываются на него… А крупный писатель, такой, как вы, их понимает, и это чу-у-десно; так вот, у меня родилась мечта, и вы сейчас скажете мне, осуществима ли она… Жак двенадцатого уезжает на уик-энд в Бельгию; я хотела бы повидаться с вами в Марли, наедине, только вы и я… Мы сможем, если вы захотите приехать, проболтать всю ночь, всерьез обсудить наши проблемы… Что вы говорите, дорогой?
— Ничего, — сказал Франсис.
— A-а, понимаю, Жюльетта… Бедное дитя! Я люблю ее всем сердцем… Но именно о ней я хотела бы поговорить с вами, и я уверена, она правильно поймет это.
— Правильно, — сказал Франсис.
— Что вы имеете в виду, дорогой? Мне послышались в вашем голосе суровость, насмешка… Что такого я сделала? Что плохого сказала?.. Вы меня огорчаете, Франсис. Я чувствую себя виноватой, но не знаю в чем.
— Правда? — сказал Франсис.
— Правда… Если я чем-то раздражила вас, объясните мне, дорогой… Я постараюсь загладить свою вину… Я хочу сказать — в ваших руках, таких обездоленных и податливых… Вы приедете в Марли?
— Нет, — сказал Франсис.
— Нет? Но почему?.. Я подарю вам два чу-у-десных дня… Вы не соблазнились?.. Да что с вами, Франсис? Я чувствую вас отсутствующим, далеким…
— Я скажу вам при встрече, — сказал Франсис. — Если позволите, я заеду к вам ненадолго сегодня к вечеру. Вы будете дома около шести часов?
— Если вы сказали, что приедете, я буду дома… Ни одно дело не устоит перед вами… Франсис, алло!.. Алло!..
Он положил трубку.
Он нашел ее одну, в домашнем лиловом платье, которое вполне откровенно, очень низко, открывало еще крепкую грудь. Она встретила его без слов, бросив на него смиренный взгляд, вопрошающий и печальный. Он с непринужденным, почти вызывающим видом сел и несколько минут молча смотрел на нее. Продолжая вопрошать его взглядом, она предложила ему сигарету, взяла себе тоже.
— Итак, Франсис? Вы наконец пришли объяснить мне ваш приговор? Я не знаю, в каком преступлении меня можно обвинить…
— Никто, Соланж, вас не обвиняет. Я упрекнул бы вас только в том, чему сам свидетель. Вот факты, которыми я располагаю. Скажите мне честно, если вы преследуете свои личные цели… Две недели назад я дал вам понять, что хотел бы видеть в Марли Шанталь; вы сразу же пригласили меня с ней. Вероломный поступок по отношению к Жюльетте…
— Вы забываете, Франсис, что тогда я едва знала Жюльетту, а Шанталь моя лучшая подруга.
— Погодите! Жюльетта приходит к вам, доверяет вам свои печали, вы обещаете ей поддержку; вы отменяете приглашение Шанталь, а через три дня с бьющей в цель жестокостью просто уничтожаете ее в моих глазах. Вероломство по отношению к Шанталь…
— Это немного прямолинейно, Франсис! Я сказала бы…
— Погодите! Увидев меня выбитым из седла, вы принялись привязывать меня к себе. Второй вероломный поступок по отношению к Жюльетте!
Она нервно усмехнулась:
— Это слишком комично, Франсис! Кто в этой истории первый проявил вероломство, разве не вы? Как? Вы просите меня об услуге, и вы же меня упрекаете в этом? Вы глупо обманываете вашу жену, а виноватой перед ней оказываюсь я? Я пытаюсь избавить вас от потаскушки, и меня же осуждают? Это уж слишком, дорогой!
— Я нисколько не стараюсь, Соланж, оправдаться за ваш счет. Да, я виноват, очень виноват перед Жюльеттой, и я постараюсь все исправить, вернувшись к ней, на этот раз преданно. Но признайтесь, ведь не ради того вы звали меня в Марли, один на один с вами, что хотели выполнить данное ей обещание?
Она выпустила через нос длинную струю дыма, подумала какое-то время, потом улыбнулась и вдруг смягчилась:
— Может, вы и правы… Но я вижу это иначе… Уверяю вас, в тот день, когда у меня была Жюльетта, я хотела, всем сердцем хотела, быть доброй… Для нее я пожертвовала Шанталь, которая, между прочим, в жизни для меня гораздо полезнее, чем Жюльетта… Да, потому что я огорчилась из-за вашей женушки… Только Жюльетта оказалась слишком неопытной: она рассказала мне о вас такие вещи, что у меня появилось желание поближе узнать вас… Я проговорила с вами весь вечер, в полумраке… Что вы хотите, дорогой? Я женщина, настоящая женщина, я ведь не деревянная…
Она положила ладонь на ладонь Франсиса, он быстро отдернул свою.
— Как вы боитесь меня! — сказала она с хриплым, немного нервным смешком. — Успокойтесь, о неофит верности! Я не мадам Пютифар. Вам нечего бояться.
Они, как добрые друзья, проговорили еще добрый час. Уходя, Франсис с непринужденным видом спросил:
— Скажите, Соланж, это правда то, что вы сказали мне тогда о высказывании Шанталь о моей книге? Или это еще одна ваша проделка?
— Ох уж эти авторы! — сказала она. — Вот единственное, что их по-настоящему задевает за живое… Ладно! Мне очень жаль, дорогой, но это правда.
Через несколько дней Жюльетта приехала поблагодарить Соланж:
— Вы такая милая! И умелая! Никогда бы не подумала, что такое возможно… Франсис вернулся ко мне, он снова прежний, каким был до этой истории… О Шанталь даже и речи больше нет…
— Но разве я вам не обещала этого, дорогая? — громко, торжествующе воскликнула Соланж. — Я очень хорошая подруга, вы еще увидите.
Они расцеловались.
Ужин под каштанами
© Перевод. Е. Богатыренко, 2011
— Еще чего-нибудь, месье Менетрие? — спросил официант.
— Нет, спасибо, — ответил Кристиан.
— Не стесняйтесь, месье Менетрие; спрашивайте, что угодно.
— Я знаю, спасибо, — сказал Кристиан. — Принесите жаркое из гусятины и оставьте нас.
— А месье Леону Лорану? — спросил официант. — Может быть, немного тертого сыра к бульону?
— Месье Лорану не нужно ничего, кроме покоя, — сказал Кристиан.
Погрустневший официант отошел с обиженным видом.
— Не надо его одергивать, Кристиан, — сказала Клер Менетрие, — он из самых добрых побуждений.
— Может быть, — ответил Кристиан, — но почему он перебивает, когда мы разговариваем?
Всем удовольствиям на свете Кристиан предпочитал скромный ужин в Париже, с несколькими верными друзьями, двумя или тремя блестящими рассказчиками, превращавшими вечер в непрерывный поток анекдотов, раздумий, парадоксов. Бесплатная игра ума нравилась ему больше споров о политике или литературе, которые он считал никому не нужными. В этот вечер ему удалось объединить актера Леона Лорана и писательницу Женни, и он много чего ожидал от этих двух виртуозов. В свои семьдесят лет Женни сохраняла остроумие и блеск молодости. Великолепный актер Леон Лоран жадно интересовался жизнью и книгами и был замечательным пародистом.
— О чем мы говорили? — спросила Клер.
— О Гюго, — ответил Лоран, — о Гюго и его гордости. «Меня обвиняют в том, что я гордец, — говорил он, — и это правда. В гордости моя сила…» Он верил в переселение душ и уверял, что в прошлом был Исайей, Эсхилом и Ювеналом. «Я нашел у Ювенала свои стихи, — заявлял он. — Да, это точный перевод моих французских стихов на латынь…» Что в общем-то довольно забавно.
— Конечно, — сказал Кристиан, — но какой гений! Я скажу не: «Увы, Виктор Гюго!», а «Благодарение Господу, Виктор Гюго!..» И он гениален не только как поэт; в «Отверженных» есть замечательные исторические описания.
— И поразительные глупости, — возразил Лоран. — «Iron по-английски значит железо. Не от него ли произошло и слово ирония?» Ведь Гюго, прекрасно знавший латынь, совершенно не знал греческого.
Официант принес жаркое из гусятины и картошку по-сарладски.
— Может быть, хотите еще немного трюфелей, месье Менетрие? Только скажите…
Кристиан отстранил его, потом вернулся к слову «ирония» и спросил Женни, читала ли она новеллы Томаса Харди из сборника «Маленькие иронии жизни».
— Нет, — сказала она, — но я очень люблю Харди. Он обладал жесткостью и мыслил космически. «Тэсс» — это прекрасно… А что он имел в виду под маленькими ирониями жизни?
— Ситуации, в которых последствия какого-то действия оказываются прямо противоположными ожидаемым, в которых ошибки вознаграждаются, а добродетели наказываются, в которых действующие лица придают событиям смысл, которого в них вовсе нет.
— Понятно, — сказала Женни… — История о волосах Елены.
На трех обращенных к ней лицах читался вопрос.
— Как? — спросила она. — Я вам никогда не рассказывала?
— Нет, — сказал Кристиан, — а ведь вы знаете, что я интересуюсь Еленой. Она ведь тоже была гениальной…
— Она была единственной великой французской поэтессой после Марселины, — сказал Лоран. — И куда лучше Марселины… Но что за странная женщина! Я всегда немного побаивался ее…
