Василий Великанов - Повесть об укротителе
Утром Ваню не поднимали рано.
— Пусть поспит, — говорила Клавдия Никандровна, — он поздно пришёл. Молодо-ой…
Ваню будили лишь к завтраку.
После свидания он был какой-то притихший, сдержанный и рассеянный, но послушно-старательный в работе, Ему хотелось угодить близким людям, он был предупредителен и нежен. В нём со дня на день нарастала огромная, какая-то ноющая, радостная ласка и к людям и к животным. Временами ему хотелось броситься к ним, обнять их, поцеловать и сказать: «Милые вы мои… Хорошие, Как я вас всех люблю!»
Ване сшили выходной шерстяной костюм, но он одевал его и в рабочие дни, когда к ним приходила Вера. А перед тем, как пойти к ней на свидание, он долго смотрелся в зеркало и причесывал непослушные жёсткие волосы: сбоку они ёжиком топорщились, а на лоб всё время падал чуб — весь вид портит, противный!
— Хорошится наш кавалер-то… — с улыбкой заметила Клавдия Никандровна.
— Ну и пусть, — сказала Мария Петровна, — мне нравится Вера. Серьёзная девушка.
— А зверей боится, — проговорил Николай Павлович, — разве такая подруга нужна укротителю?
— Не всем же, Коля, быть такими отчаянными, как вы с Машей, — сказала Клавдия Никандровна.
Обычно Ваня приходил к Вере взволнованным и весёлым, а сегодня пришел печальным.
— Что с тобой, Ваня? — спросила Вера.
— Завтра уезжаем.
— Куда?
— На гастроли. — Надолго?
— Месяца на два.
— А ты, Ваня, будешь мне писать?
— Конечно, буду, только… — Что только?
— Скучно мне без тебя, Вера…
— И мне тоже, Ванюша.
Расставаясь с Верой, Ваня сказал решительно, словно об этом он много думал:
— Верочка, когда я стану совсем настоящим укротителем, я приеду за тобой.
— Что?
— Ну вот… со мной вместе будешь…
— Я зверей, Ванюша, очень боюсь.
— Э, чудачка! Зато мы всегда, всегда будем вместе. Со мной тебе не страшно — я буду беречь тебя и любить…
Они долго смотрели в глаза друг Другу, и Ваня, держа Верины руки в своих руках, думал: «Какие у неё маленькие, нежные лапоньки. И сама-то она маленькая, легкая… Подхватить бы её сейчас на руки, покружить и унести далеко-далеко…
Они поцеловались и разошлись, но, разойдясь в разные стороны, остановились, обернулись и снова сошлись. Трудно было расстаться.
— Ну, теперь разойдемся, Ванюша, и не надо оборачиваться, — сказала Вера. — Хорошо? Иди, милый.
Они отошли друг от друга уже далеко и вдруг одновременно, словно по какому-то внутреннему душевному сигналу, обернулись. Нет, надо же быть волевым! Прощально помахав рукой, они пошли дальше, каждый своим путем, упрямо не оборачиваясь.
Ваня с замиранием сердца думал: «Какая она хорошая… Так бы и не расставался с ней никогда…» А Вера, уходя, думала: «Какой он добрый, сильный и смелый. С ним так хорошо, так хорошо… Ушла бы с ним хоть на край света!..»
ПЕРВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
Спокойная, ровная жизнь небольшого текстильного городка, стоявшего на реке Клязьме, была взбудоражена громковещательной афишей, сочиненной и намалеванной местным художником Кузьмой Балуевым: «Новость! Сенсация! Только проездом! Гастроли единственного в мире аттракциона смешанной группы разных зверей и животных под руководством чемпиона республики, борца с дикими кровожадными зверями, Николая Павловича Ладильщикова. В один вечер Ладильщиков будет бороться с диким 18-пудовым медведем, с удавом-великаном и со львом. Борьба без намордника, с необрезанными когтями и неудаленными клыками. Постель на зверях! Челюсть смерти! Кто сильнее — человек или зверь?
Риск, отвага, сила, неустрашимость!
Ладильщиков продемонстрирует ряд силовых номеров своего обширного атлетического репертуара, показывающего его колоссальную силу.
Спешите видеть! Спешите видеть!»
Посредине афиши был нарисован полуобнаженный великан с бугристыми мышцами, обвитый толстой змеей, а рядом с ним такой же огромный медведь с оскаленной мордой.
Эта крикливая реклама не понравилась Николаю Павловичу, но её автор Балуев категорически сказал:
— Не надо скромничать, товарищ Ладильщиков, Я знаю нашего зрителя. Рабочий народ любит силу и мужество. Вот увидите, билеты пойдут нарасхват.
Кузьма Балуев был киномехаником в рабочем клубе, но прирабатывал на стороне, малевал афиши и занимался фотографией. Балуев любил выпить и хотя зарабатывал много, но ему вечно не хватало денег. Недаром говорят в народе: с вином поводишься — нагишом находишься.
Билеты, действительно, расхватали за один день.
Место для представления было избрано в саду, в летнем театре, оборудованном довольно примитивно: навес, эстрада и простые скамейки без спинок. Но зато вместимость большая. Помимо «сидячих» мест продали сотни две входных билетов. Ребятишки проникли в сад через забор, и театр был окружен большой толпой законных зрителей и «зайцев».
… Для музыкального сопровождения программы, пригласили военный оркестр местного гарнизона под управлением капельмейстера Вадимского, высокого, сухощавого, с резкими нервными жестами, Оркестр расположился на двух первых рядах партера.
Мария Петровна нервничала и покрикивала то на Ваню, то на мужа,
— Ну, что ты горячишься! — сказал Николай Павлович.
— Да как же мне не волноваться? Первый раз ведь выступаем. А вдруг что случится!
— Волнением делу не поможешь, только себя и животных нервируешь.
— А ну тебя! — отмахнулась Мария Петровна. — У тебя воловьи нервы, а я не могу!
— И напрасно. Тебе сейчас слово говорить перед народом, а ты взвинчиваешь себя.
Мария Петровна присела в углу на ящик и, развернув лист, стала перечитывать «вступительное слово».
— Маша, брось зубрить, — сказал Николай Павлович. — Чем проще и свободнее будешь говорить, тем лучше. Ведь ты же прекрасно говорила, когда была экскурсоводом в зоопарке.
— То в зоопарке, а тут сцена. Сравнил!
Эту речь они сочиняли вместе. Хотелось сделать её и полнее, и покороче, и поярче, а это трудно давалось. Потом Мария Петровна заучивала её наизусть. Кажется, совсем выучила, а что-то страшновато. Вдруг собьется. Смеяться будут. Когда прозвучал третий звонок, Мария Петровна сунула листок с «речью» в руки Ване и проговорила:
— Встань за занавесом и следи, Если собьюсь — подскажи.
На сцену она вышла в том костюме, в котором любила ходить девушкой, — в короткой прямой юбке и в белой маркизетовой кофточке. Этот скромный костюм нравился Николаю,
— Дорогие товарищи! — начала Мария Петровна, и сама удивилась тому, как тихо и робко прозвучал её голос. Но публика сразу притихла и насторожилась. — Сейчас вы увидите представление со зверями и у вас может возникнуть вопрос: кто же сильнее — человек или зверь? Конечно, в клетке человек стоит против значительно превосходящих сил, но звери всё-таки слушаются его. В клетке — человек хозяин. Но почему? — опять спросите вы. Как же это так, могучий хищник-лев, способный одним ударом лапы убить быка, подчиняется человеку? Укрощение зверей — древняя увлекательная народная забава. Если же мы заглянем в глубь веков, то увидим, что первобытный человек находился в постоянном страхе перед таинственными силами природы, в том числе и перед хищными зверями, с которыми он боролся за своё жалкое существование не на живот, а на смерть. Вот из этого-то страха перед могучими зверями и возникла первобытная религия — тотемизм с почитанием животных, зверопоклонством. В древнем Египте воздвигали храмы священному льву и волку, в Австралии и Африке почитали змею, а у древних сибирских народов — медведя, тигра, орла. Пережитки тотемизма сохранились не только в верованиях разных народов, но и в народных сказках, былинах и поверьях. Медвежий праздник до сих пор сохранился у енисейских тунгусов, которые считают медведя сородичем человека, символом плодородия и материнства и называют его «владыкой чащи» и «мудрым священным зверем». Медвежий зуб остяки носят при себе как талисман, который якобы спасает их от смертельных опасностей, а на Урале сохранилось такое чудное поверье: если девушка оцарапает любимого парня медвежьим когтем, то парень тоже её полюбит. Во время «медвежьего праздника» люди поедают кусочки священного звериного мяса. Вы, наверное, скажете — дико! Но позвольте вас спросить: а чем же является христианское причастие, когда с вином поедают кусочек просфоры? Ничем иным, как поеданием мнимого «тела божьего»! Маркс и Энгельс осуждали грубый культ природы, унизительность тотемизма, когда человек, владыка природы, благоговейно падает на колени перед коровой и обезьяной…
Зрители засмеялись, а благообразный старик, сидевший на третьем ряду, крикнул:
— Дева, не кощунствуй!
Это был известный в городе старовер Варфоломей Дьяконов.
На старика зашикали:
