Бернгард Келлерман - Братья Шелленберг
В этот день Георг как раз должен был отправиться в отпуск.
– Прощайте, Вейденбах! – сказал Леман, с удовольствием поглядывавший на свою живопись. – Смотрите, возвращайтесь!
– Непременно вернусь! – ответил Георг.
Он быстро ушел.
Солнце светило, хотя холодный ветер кружил в воздухе отдельные снежинки.
25
Пилы визжали. Вращаемые электродвигателем переносные пилы пели пронзительными голосами с раннего утра и до вечера: «Берегись!» С треском валились деревья одно за другим. Люди, с топорами и ножовками, ползали по кронам сваленных деревьев, срубали ветви. По всему лесу разбросаны были трупы павших сосен. Пахло влажными опилками и смолою.
Однорукий Леман великолепно руководил своею бригадой и поощрял ее к работе. Повсюду он поспевал. Поспевал повсюду и Георг Вейденбах, сделавшийся как бы помощником заведующего. Он руководил, кричал, приказывал, сам брался за топор. Лицо у него было красное от работы и мороза.
Лес поредел, и смежная с ним степь уже видна была из бараков. В ясные дни виднелись в степи рабочие бригады, копошившиеся то тут, го гам, то малые, то большие. По временам раздавался глухой треск. Это взрывали древесные пни, одиноко торчавшие в степи. Но обычно степь окутана была паром и туманом, и не видно было ничего.
Число бараков увеличилось. Прибавилось еще два больших, где жили рабочие, а их уже было больше ста человек. Немного поодаль воздвигнуто было большое строение с рядом широких окон, откуда, когда темнело, свет струился во мрак, словно от прожекторов. Там тоже пели и визжали пилы. Там занято было много столяров и плотников, а мастером состоял тот плотник Мартин, который в первые дни лежал в бараке бледный и несчастный. Намечены были еще два больших сарая. «Счастливое пристанище» предполагалось сделать одною из больших столярных мастерских Общества. Там выделывались окна и двери, стулья и скамьи, столы, простые койки для спанья, все нормированных размеров.
В том маленьком сарае, где раньше жили дровосеки, осталась только кухня, и там гремела посудой бабушка Карстен. С нею жила одна местная крестьянка, пришедшая к ней из деревни. Кроме того у бабушки Карстен были подручные, которых она бранила и подгоняла. Никто не мог угодить ей, и она тараторила без умолку.
Рядом с кухней устроился Леман. Там стояли его койка с сенником и попоной вместо одеяла, стол и стул, сделанные в столярной мастерской. На столе – телефон, звонивший с утра до вечера. Комната была завалена чертежами и книгами. Среди всего этого беспорядка сидел Леман с трубкою во рту, улыбался и рылся в бумагах. О, он был доволен! Станция, его станция, развивалась мощно! Правление поздравило его и посулило ему большую будущность. Леман этому радовался: раньше он был офицером, долго не мог найти места и хлеба, а содержать ему приходилось мать и двух сестер. Сам он не имел никаких потребностей. Пачка дешевого табаку – вот и все.
На двери своей конторы он каждое утро вывешивал список вакантных мест берлинского бюро распределения рабочей силы и затем присматривался к людям, притязавшим на эти места.
– Ты еще две недели останешься тут, ты только что прибыл. Мы пошлем туда вот этого приятеля. У него в Берлине жена и ребенок. А без тебя, Мориц, я обойтись не могу. Ты нужен мне здесь. Насчет тебя у меня совсем особые намерения, погоди, скоро узнаешь.
Мориц стоял широкоплечий, выпячивал грудь и краснел от похвалы.
Ежедневно партия рабочих отправлялась обратно в Берлин, а вместо них прибывали другие безработные, то десять, то двадцать человек, а то и больше.
Новоприбывших Георгу приходилось распределять по бригадам Работы велись и более, и менее тяжелые, с одной работой мог справиться всякий дурень, а другая требовала сметки. Георг научился быстро распознавать способности людей. Сортировка продолжалась не более пяти минут, и люди сразу приступали к работе.
Получив двухдневный отпуск, Георг побывал в Берлине. Но его путешествие оказалось безрезультатным. В полицейских справочных бюро не нашлось никаких сведений о Христине. Заглянул он также к слесарю Рушу, рассчитывая, что в трезвом состоянии тот даст ему более точную справку, а если не сам слесарь, то кто-нибудь из жильцов дома Все поиски ни к чему не привели. Время в Берлине проходило быстро. Отпуск был недолог, и Георг с трудом успел наведаться к Штобвассеру, которого застал все так же кашляющим и зябнущим в холодной мастерской.
Молодой человек уже потерял было всякую надежду, как вдруг пришло от Штобвассера письмо. И первое, что бросилось ему в глаза, было имя Христины. Вот что писал Штобвассер со слов Качинского. Красавица Женни Флориан, актриса, приглашенная на первые роли кинематографическим обществом «Одиссей», несколько недель назад получила из Берлина весточку от Христины, К несчастью, красавица Женни теперь путешествует, снимается в Италии. Приедет обратно лишь через несколько Недель.
Итак, надо было запастись терпением.
Надежда! Луч надежды! Георг ринулся в работу, чтобы скоротать дни. Сердце у него снова билось свободнее.
26
Зима до этого времени была довольно мягкой. Иней, несколько морозных лунных ночей – вот и все. Но потом выпало за ночь много снегу. Белой и пушистой, совсем другою стала степь. Днем тоже снежило немного, но к вечеру снег стал падать с неба целыми тоннами. Вечером бараки погружены были в снег на метр в глубину. На деревьях висели снежные флаги, и солнце сверкало на всем мелкими искрами.
Надо было отрыть дороги. Столяры и плотники вытребовали особую бригаду – им приходилось пробираться в свою мастерскую по пояс в сугробах.
Что теперь будет с почтой, с газетами и письмами? Велосипедистам никак не проехать. Но вот и рассыльные! Шестеро жизнерадостных пареньков исполняли теперь с увлечением эту обязанность. Они примчались на лыжах и были встречены с изумлением и восторгом. Многие рабочие, не слишком расположенные к этим усердным юным добровольцам, считавшие их членами реакционных союзов, с этого дня стали смотреть на них другими главами. Подумать только: на лыжах! Экие чертенята!
Все еще падал снег. Пришлось сметать его с крыш, гнувшихся под его тяжестью. Но эта работа только освежала и бодрила. Как ни странно, в эти дни у всех были веселые лица.
Затем поднялся ветер, и это было хорошо, потому что он вымел дорогу и сдул много снега в канал.
– Этот ветер – просто счастье, Вейденбах, – сказал. Леман, – необходимо выкорчевать пни. Надо высверлить в них шпуры.
Несколько недель раздавался треск от взрывов, Пни взлетали на воздух.
Этот треск, этот голос работы тоже внушал бодрость людям Шумно и весело было теперь за обедом. Только те, что недавно прибыли из Берлина, усталые, изголодавшиеся, растерянные, держались еще тихо и тупо.
По вечерам в бараках было очень шумно. Ни в одной из берлинских пригородных пивных, куда сходятся по вечерам утомленные, изнуренные люди, не царило такого буйного веселья.
Карты хлопали. Поддразнивание, шутки всякого рода, смех.
Душой общества все еще был мясник Мориц. Каждый вечер происходили веселые стычки между ним и бабушкой Карстен. Мориц брал старуху за подбородок, делал влюбленные глаза и говорил:
– Ну, бабушка, когда же мы, наконец, справим свадьбу?
– Ах ты, беспутный! – отвечала старуха. – Смеяться над старой женщиной! Шалопай! Посмотри ты на мои морщины и беззубый рот. – Вот тебе за это!
И Мориц получал звонкую затрещину.
Но вот пришла из деревни крестьянка, помощница бабушки Карстен. – ей было лет под сорок, но вид у нее был еще приятный! Своими блестящими глазами навыкате она следила за каждым движением мясника, и Мориц начал делать ей глазки. Люди уже пересмеивались и шутили.
По воскресеньям его часто видели в кухне, где он чистил котлы. Ему доставались лучшие куски.
Незадолго до этого в бараке появился парень небольшого роста, с желтым как воск лицом. Он был портной по профессии и превосходно играл на варгане. Когда он заиграл, кельнер Генри Граф пустился отплясывать свой негритянский танец. Ах ты, черт возьми! Браво! Надел котелок набекрень, помахивает прутиком вместо тросточки, и так и чешет, так и чешет ногами! За ними было не уследить. Вот он начал притоптывать, выбрасывать каблуками и вдруг запел на никому не известном языке. Порой казалось, что он опрокинется набок, но он продолжал грациозно танцевать, кокетливо размахивая котелком. Этот номер стал гвоздем программы. Но наибольшей сенсацией за последние две недели оказался боксерский матч между Морицом и одним новоприбывшим молодым человеком, тощим и хмурым. Этот тощий малый утверждал, что он – боксер. Важничал и хвастал, будто уже выступал публично там и сям. Никто ему не верил, Мориц тоже. Мориц, очевидно, был сильнее всех в бараке, и бессовестное хвастовство тощего парня казалось ему покушением на его престиж.
– Ты себя выдаешь за боксера? Что-то не похож ты на силача.
